– До встречи в тюрьме! – задорно кричали узницы, прощаясь друг с другом.

Они выходили из камеры с высоко поднятой головой и выражением решимости на лице.

«Какие они храбрые! И как отважно держатся…» – подумала Виола.

Она тоже постаралась придать своей походке и осанке больше твердости, но на душе у нее по-прежнему было тяжело, а пальцы, холодные как лед, предательски дрожали.

Когда арестованные суфражистки скрылись за дверями суда, Рейберн Лайл обратился к своему спутнику-офицеру:

– Могу я поговорить с дамой, которая только что прошла мимо? Она была последней в этой процессии.

Офицер покачал головой.

– Боюсь, что нет, сэр. Но вы можете передать ей ваше сообщение через меня.

– Это очень любезно с вашей стороны, – вежливо заметил Лайл.

Он отвел офицера в сторонку и что-то зашептал ему на ухо. Затем Лайл торопливым шагом покинул здание полицейского участка и направился к ожидавшему его экипажу.

Офицер же вошел в помещение зала судебных заседаний.

Как обычно в таких случаях, там уже толпились жадные до сенсаций репортеры. Они даже начали что-то писать в своих блокнотах, хотя судебное заседание еще не открылось.

Места для публики тоже не пустовали. В основном они были заполнены праздными зеваками, которые заранее предвкушали удовольствие от того, как знатные дамы будут «валять дурака».

Присутствовали здесь и женщины победнее. Им хотелось понять смысл нового движения, в котором с таким пылом участвуют эти богатые дамы.

Судья, мистер Кертис-Беннетт, был весьма суров и деловит.

Во главе арестанток шла некая миссис Деспард, которая, как стало известно Виоле, была признанным лидером суфражистского движения.

По всей видимости, эту ночь в камере она провела, репетируя свою будущую речь, и теперь принялась с жаром объяснять судьям, что вчерашнее выступление суфражисток было лишь началом большой кампании, которая будет продолжаться до тех пор, пока правительство не удовлетворит их главное требование и не предоставит женщинам равные с мужчинами избирательные права.

– Пути назад у нас нет, – объяснила миссис Деспард, – и чем скорее мы добьемся своего, тем лучше для вас!

В ответ мистер Кертис-Беннетт сурово отчитал ее, напомнив, что беспорядки на улицах являются преступлением и должны быть, безусловно, прекращены.

– Двадцать шиллингов штрафа или две недели тюрьмы! – вынес он свой приговор, на что миссис Деспард с достоинством отвечала:

– Я выбираю тюрьму. Да здравствует наше дело!

Тот же выбор был предоставлен следующей подсудимой, и она ответила так же.

Именно в этот момент к Виоле, стоявшей в конце ряда, подошел полицейский офицер.

Наклонившись, он зашептал ей на ухо:

– Когда судья обратится к вам с этим вопросом, мисс, сделайте вид, что вам стало дурно. Штраф за вас обещал заплатить некий джентльмен, который ожидает вас у входа в карете…

Виола удивленно посмотрела на говорившего, но не успела сказать ни слова, как он уже отошел от нее.

В это время следующая арестантка громко объявила:

– Я выбираю тюрьму, и да будет проклято наше жестокое правительство!

Постепенно арестованных женщин становилось все меньше и меньше. Тех, кому приговор был уже вынесен, увели обратно в тюрьму. Наконец дошла очередь и до Виолы.

Она предстала перед судьями, чувствуя, как отчаянно колотится сердце, и в то же время пытаясь сообразить, как ей действовать дальше.

Девушка понимала, чего ожидает от нее мачеха, – ведь та намеренно спровоцировала арест падчерицы.

Виола убеждала себя, что нельзя быть такой трусихой. Надо пройти через выпавшие на ее долю испытания подобно тому, как поступили все эти женщины. И в то же время в глубине души она была твердо убеждена, что это не ее стезя.

Во-первых, она сомневалась в том, что суфражистки борются за правое дело, а во-вторых, не одобряла избранных ими методов, которые шли вразрез с ее характером и воспитанием.

«И все-таки как же мне поступить?» – в отчаянии подумала Виола.

Погруженная в раздумья о том, надо ли ей последовать примеру своих подруг и отправиться обратно в тюрьму, девушка услышала свое имя, а затем бесстрастные слова судьи:

– Виола Брэндон, вы обвиняетесь в том же преступлении. Выбирайте – штраф двадцать шиллингов или две недели тюрьмы?

Возможно, именно его равнодушный тон и то, что судья при этом даже не взглянул на нее, заставили Виолу принять решение.

Глупо бросать вызов человеку, который, даже не вникая в существо дела, видит в этом судебном разбирательстве лишь обычную бюрократическую процедуру.

Виола закрыла глаза. Она вдруг почувствовала такую слабость и усталость, что неожиданно для себя вполне правдоподобно рухнула на пол.

Два констебля довольно грубо подхватили ее под руки.

До Виолы донеслись слова какого-то мужчины:

– Ваша честь, я вношу штраф за эту даму. Полицейские бесцеремонно потащили ее к выходу из зала суда.

– Следующий! – отрывисто распорядился судья Кертис-Беннетт, и не успела Виола покинуть это негостеприимное здание, как в зал ввели очередного подсудимого.

Почувствовав на щеке дуновение свежего ветpa, девушка поняла, что ее вынесли на улицу, а через несколько мгновений она уже сидела в каком-то экипаже.

Откинувшись на подушки, Виола услышала голос Рейберна Лайла:

– Благодарю вас, констебль.

Дверца закрылась, и экипаж тронулся в путь. Виола открыла глаза и увидела рядом с собой улыбающееся лицо Рейберна Лайла.

– А вы, оказывается, прекрасная актриса! Вот уж не думал, – насмешливо сказал он.

Девушка выпрямилась и поправила шляпку.

– Я так и думала, что это вы…

– А кто же еще стал бы вас спасать? – спросил он. – Неужели существует много кандидатов на эту роль?

– Кроме вас – никого, – честно ответила Виола. – Но как вы узнали, что я здесь? Это просто какое-то чудо!

– По счастливой случайности, я сам в это время находился в полицейском участке, – объяснил Лайл.

Увидев в глазах Виолы немой вопрос, он рассмеялся.

– Нет, не в качестве арестанта. Просто некоторое время назад у меня украли бумажник и портсигар, а полиция, как ни странно, их нашла. Вот я и пришел забрать свои вещи.

– И там увидели меня? – тихо спросила Виола.

Да. И очень удивился, что вы опять взялись за старое, – признался Лайл. – Неужели вы успели подложить другую бомбу?

– Нет-нет, что вы, ничего подобного! – запротестовала Виола. – Мы с мачехой пошли на Даунинг-стрит посмотреть на демонстрацию у дома премьер-министра, а потом…

Она запнулась.

Ей показалось неудобным рассказывать постороннему человеку о том, как низко поступила с ней мачеха.

– Так что же случилось потом? – спросил Лайл.

– Кто-то… наверное, кто-то из толпы, – торопливо продолжала Виола, – толкнул меня в спину прямо на констебля, и листовки, которые я держала в руках, рассыпались у его ног.

– Я ведь просил вас быть осторожнее, – с упреком произнес молодой человек.

– Я и старалась… – робко ответила Виола. Вздохнув, она продолжала:

– Теперь, когда я вспоминаю все это, сама мысль об избирательном праве кажется мне ненавистной… Мне, например, вовсе не хочется голосовать!

– Понимаю, – серьезным тоном произнес Лайл. – Я считаю, что в вашем возрасте нужно интересоваться не политикой или избирательным правом, а просто наслаждаться жизнью. Я уверен, что и ваш отец, будь он жив, посоветовал бы то же самое!

– И все же одними развлечениями жить нельзя, – робко возразила Виола. – Мне бы хотелось заниматься благотворительностью, например помогать бедным жительницам Ист-Энда. Я читала парламентские отчеты, в которых говорилось о том, в каком ужасающем состоянии порой находятся эти люди – у них нет жилья, еды, а уж об образовании и речь не идет! Так неужели избирательное право поможет решить хотя бы одну из этих проблем?!

– Я абсолютно уверен, что нет! – поддержал ее Рейберн Лайл. – Вы совершенно правы, Виола, – женщинам больше пристало помогать бедным и обездоленным, чем своим поведением выставлять себя на посмешище перед мужчинами!