– Конечно, нет! Папа был бы в ярости… Рейберн Лайл слегка удивился, что девушка так охотно с ним согласилась, но, видимо, она сохранила хоть остатки благоразумия.

Сэр Ричард Брэндон был один из самых уважаемых и любимых камергеров королевы Виктории.

Лайл не сомневался, что этот достойный человек был бы потрясен, узнай он о том, что его дочь стала суфражисткой, – ведь сторонницы этого движения, как правило, громогласные особы мужеподобного вида, стремясь привлечь к себе внимание общества, давно уже стали в его глазах посмешищем.

– А если вы знали, что ваш отец не одобрит вашего поступка, – строго спросил Лайл, – зачем же вы пошли на это?

– Я пыталась отказаться… Виола снова всхлипнула.

– …но моя мачеха и слышать об этом не хотела… Она просто помешана на женском движении!

Рейберну Лайлу не оставалось ничего другого, как посочувствовать девушке.

Леди Брэндон, а с нею еще две дамы – миссис Панкхерст и миссис Петвик-Лоуренс – разъезжали по всей стране, выступая со страстными речами и любыми доступными им способами добиваясь того, чтобы движение суфражисток постоянно было в центре внимания общества и не сходило с первых полос газет.

– Вы хотите сказать, что мачеха заставила вас так поступить помимо вашей воли? – нахмурился Лайл.

Виола судорожно вздохнула. Это был вздох отчаяния.

– Дело в том, что я ужасная трусиха, – начала она через минуту. – Я совсем не такая храбрая, как другие женщины, сторонницы этого движения, и всего боюсь… Боюсь тюрьмы… И еще ужасно, просто до смерти боюсь, что меня будут… кормить насильно!..

По голосу Виолы чувствовалось, что она действительно боится, и даже ее стиснутые на коленях руки, как заметил Рейберн Лайл, задрожали при этих словах.

– Но я уверен, что если бы вы все честно рассказали вашей мачехе, она не стала бы вас… – начал он и осекся.

Виола подняла на него глаза. В них читался неприкрытый страх.

Никогда прежде Рейберн Лайл не видел подобного выражения на лице женщины. Слова, которые он только что намеревался произнести, замерли у него на устах.

– Да это просто смешно! – резко сказал он. – Ну что она вам сделает, даже если вы ослушаетесь?

– Она… изобьет меня… – шепотом произнесла Виола.

Рейберн Лайл в изумлении уставился на девушку. В первый момент ему показалось, что он ослышался.

Его поразило не то, что кто-то посмеет поднять руку на женщину – в то время это было делом вполне обычным. Отцы нещадно лупили своих сыновей, которых еще более безжалостно секли в публичных школах. Часто такое же наказание применялось и по отношению к непокорным дочерям.

Но что поразило и даже шокировало Лайла, так это тот факт, что леди Брэндон, светская дама, занимавшая видное положение в обществе, способна ударить свою падчерицу, это нежное и кроткое существо.

– Правда, с тех пор как я выросла, она делает это уже не так часто, – продолжала Виола. – А вот сразу после того как они с моим отцом поженились, мачеха частенько меня била – наверное, потому, что не нашла в браке счастья, на которое рассчитывала…

«Весьма умное замечание», – вынужден был признать Рейберн Лайл.

Он припомнил, что к моменту вступления во второй брак сэр Ричард был уже в годах, в то время как леди Брэндон была тогда довольно молодой женщиной.

Вспомнив также внушительную фигуру этой воинственно настроенной дамы, Лайл понял, что она, очевидно, находила свою миниатюрную, похожую на хрупкий цветок падчерицу весьма удобным объектом для вымещения на ней собственной злости и разочарования.

Вслух же он произнес следующее:

– Я понимаю, что вы боитесь мачехи, но не до такой же степени, чтобы лишить себя жизни!

– Я ведь уже говорила вам, что я ужасная трусиха, – жалобно повторила Виола.

Она отпила немного шампанского и поставила бокал на столик рядом с диваном.

– Вы все еще намерены вызвать полицию? – робко спросила девушка, готовая к самому худшему.

– Если бы я сделал это, то сам чувствовал бы себя преступником, – откровенно признался Лайл.

Впервые за этот вечер Виола вздохнула с облегчением.

– Спасибо! – от души поблагодарила она. – И все же мне придется сознаться, что бомба не взорвалась… Мачеха будет очень сердиться на меня за то, что я не справилась с этим, я знаю…

– Но разве это ваша вина? – удивленно спросил Лайл. – Наверное, какая-то неисправность взрывного устройства.

– Я… передвинула часовой механизм, – созналась Виола.

Бросив на Рейберна робкий взгляд из-под густых ресниц, она продолжала:

– Предполагалось, что вы до поздней ночи пробудете в палате общин. Ваше расписание им хорошо известно… Поэтому взрыв должен был прозвучать после того, как вы вернетесь домой. А моя задача заключалась в том, чтобы спрятать бомбу где-нибудь в комнате, в укромном месте, чтобы вы ее не заметили…

– Хотелось бы мне знать – а как вам вообще удалось сюда проникнуть? – с любопытством взглянул на Виолу хозяин дома.

– Подруга моей мачехи помогла мне взобраться на ограду вашего сада – того, что позади дома, – начала объяснять девушка. – Мне показали, как открыть окно перочинным ножом. Я залезла внутрь и снова закрыла его…

При этом она посмотрела на окно, о котором шла речь.

– Я и не предполагал, что так легко проникнуть в мой дом, – со смехом признался Рейберн. – Придется сделать на окнах более надежные запоры, иначе можно стать жертвой грабителей.

– Обязательно, – с серьезным видом согласилась с ним Виола. – Да и перебраться через ограду совсем несложно, особенно если тебя кто-нибудь подсадит…

– Вы должны были только спрятать бомбу?

– Да, а затем, удостоверившись, что все тихо, выскользнуть из дома через главный вход, – продолжала Виола. – Но я знала, что, если этот взрыв будет удачным, мне и в дальнейшем придется участвовать в суфражистском движении и, возможно, делать какие-нибудь даже более ужасные вещи… Вот тогда я и решила остаться возле этой бомбы и умереть!..

– Да как вам только могло прийти в голову такое! – в сердцах воскликнул Лайл. – Вы молоды. У вас впереди вся жизнь… Как же можно добровольно обрывать ее, да еще таким диким способом?

Виола вздохнула. Казалось, этот вздох идет из самых глубин ее существа.

– Папа, наверное, был бы опечален… но я думаю, он бы меня понял…

– Понятно. Однако вы, должно быть, не такая уж трусиха, как говорите, раз смогли пробраться в мой дом и решиться на такое, – продолжал Рейберн. – Разве у вас нет других родственников, у которых вы могли бы жить, если мачеха так третирует вас?

– Не думаю, что я кому-нибудь из них нужна… Да и, потом, она все равно меня не отпустит, – подумав, ответила Виола. – Видите ли, мачеха считает, что в каком-то смысле я для нее даже… выгодна.

– Что вы имеете в виду?

– Мой отец был достаточно известным человеком, и если бы взрыв удался, мачеха объявила бы во всеуслышание, что именно я, его дочь, подложила бомбу в ваш дом. И тогда меня бы арестовали и заключили… в тюрьму… а дело со взрывом привлекло бы всеобщее внимание благодаря громкому имени отца…

Виола произносила слова с видимым усилием, и Лайл понял, что она и в самом деле смертельно боится угодить в тюрьму. Впрочем, молодого человека это вовсе не удивило.

Все газеты того времени были полны описаний ужасов, которым подвергались в заточении женщины, решившие пойти на все ради победы суфражистского движения.

Находились даже такие кровожадные репортеры, которые получали садистское удовольствие, живописуя отвратительные подробности этих мучений – например, насильственного кормления несчастных узниц через нос.

Точно так же смаковались картины унижений, которым подвергались суфражистки, попавшие в руки полицейских, в большинстве своем, мягко говоря, не симпатизировавших женскому движению.

Подобные обстоятельства могли бы испугать любую даму из высшего общества, а уж тем более такую чувствительную особу, каковой, по мнению Лайла, была Виола.

– Нам надо придумать какое-нибудь убедительное объяснение того, что произошло, – решил он. – Тогда никто не посмеет обвинить вас в том, что взрыв не удался, и никаких наказаний со стороны мачехи не последует!