24

Плиний Бебию Гиспану¹ привет.

(1) Транквилл², мой друг, хочет купить именьице, которое, говорят, продает твой друг. (2) Постарайся, пожалуйста, чтобы он купил его по справедливой цене: тогда и будем радоваться покупке³. В плохой покупке всегда каешься, потому особенно, что это укор хозяину в глупости.

(3) В том именьице (если цена ему подходящая) моего Транквилла привлекает многое: соседство города⁴, хорошая дорога, небольшая усадьба и поле, которое величиной своей не отяготит хозяина, но отвлечет его от забот. (4) Хозяину-ритору, такому, как он, хватит с избытком участка, где он освежит голову, даст отдых глазам, медленно пройдет по межам, протопчет одну и ту же тропинку; где ему знакомы и пересчитаны каждая лоза и каждый кустик.

(5) Все это я тебе изложил, чтобы ты знал, как он будет обязан мне, а я тебе, если это именьице, такое привлекательное, удастся купить по разумной цене, такой, чтобы после не пришлось каяться. Будь здоров.

1

Плиний Роману¹ привет.

(1) После многих лет замечательное памятное зрелище явили глазам римского народа устроенные от имени государства похороны² Вергиния Руфа³, великого и славного гражданина и счастливого человека.

(2) Тридцать лет слава его жила вместе с ним: он прочел стихи о себе, прочел историю⁴: слава, обычно посмертная, пришла к нему при жизни. Он был трижды консулом⁵ – достиг вершины, доступной частному человеку; быть принцепсом он не захотел. (3) Он уцелел при цезарях, подозревавших и ненавидевших его за высокие качества⁶, и умер, оставив благополучным самого лучшего и к нему расположенного⁷. Судьба словно приберегала его, чтобы оказать еще этот почет: похороны от имени государства. (4) Он скончался восьмидесяти трех лет среди полного покоя, окруженный глубоким уважением. Здоровья был крепкого, только руки у него дрожали, хотя и не болели. (5) Смерть шла к нему долгим и трудным путем, но и тут он стоит хвалы. Он, консулом, собирался произнести благодарственную речь принцепсу⁸; свиток взял довольно большой, тяжелый; он выскользнул из рук старика, к тому же стоявшего. Наклонившись подобрать его, Руф оступился на гладком и скользком полу, упал и сломал бедро. Его не вправили как следует, и по старости срослось оно плохо.

(6) За эти похороны честь и слава и принцепсу, и нашему времени, и ораторской трибуне. Хвалебную речь произнес консул Корнелий Тацит. Счастливую судьбу Руфа завершила эта последняя удача: хвалебную речь произнес оратор красноречивейший. (7) И ушел он, насытившись годами, насытившись почестями (даже теми, от которых отказался). А мы все-таки жалуемся и тоскуем о нем, человеке прошлого века, и особенно я, который не только восхищался им как государственным человеком, но и любил его: (8) во-первых, потому, что мы оба родом из одной области⁹, города наши соседние, земли и владения межуют, а затем потому, что, оставшись моим опекуном¹⁰, он относился ко мне с отеческой любовью. Он оказывал мне честь, поддерживая мои кандидатуры; он спешил покинуть свое тихое убежище¹¹, чтобы поздравить меня с каждой новой магистратурой, хотя давно уже отказался от этого долга вежливости¹². В тот день, когда жрецы называют имена¹³ тех, кого считают наиболее достойными жречества, он всегда называл меня. (9) В последнюю свою болезнь, боясь, как бы его не включили в коллегию квинквевиров¹⁴, учрежденную по постановлению сената и занятую вопросом об уменьшении государственных расходов, он выбрал передать его отказ меня, человека еще молодого, а ведь у него было столько друзей, стариков-консуляров, и в таких словах: «Будь даже у меня сын, я поручил бы это дело тебе».

(10) Поэтому я оплакиваю на груди у тебя его смерть как преждевременную, если не грех плакать над ним и называть смертью окончание не жизни, а смертного существования. (11) Он живет и всегда будет жить: люди будут больше помнить и говорить о нем, его не видя.

(12) Хотел я написать тебе и о многом другом, но душа моя вся в одном: я думаю о Вергинии, вижу Вергиния, в тщетных, но живых мечтах слышу Вергиния, говорю с ним, обнимаю его. Может быть, у нас и есть и будет несколько человек, равных ему по высоким качествам, но славой с ним никто не сравняется. Будь здоров.

2

Плиний Павлину¹ привет.

(1) Я сержусь; мне не ясно, должен ли, но я сержусь. Ты знаешь, как любовь бывает иногда капризна, часто она не владеет собой и всегда она µιϰραίτιος[20]. Это причина важная, не знаю, справедлива ли, но я сержусь так, словно она и справедлива, и важна. Сержусь потому, что от тебя уже давно ни строчки.

(2) Умилостивить меня ты можешь только одним: сейчас же начинай писать частые и длиннейшие письма. Будет это единственное настоящее оправдание; все остальное вроде «я не был в Риме», «я был очень занят» я и слушать не стану: выдумки. (Боги да не допустят такой причины, как болезнь.) Сам я на вилле делю время между занятиями и бездельем; они дети досуга. Будь здоров.

3

Плиний Непоту²¹ привет.

(1) Громкая слава предшествовала Исею²; он превзошел ее. У него большой дар речи и очень богатый язык³. Он говорит всегда без подготовки, а кажется, будто это давно написанная речь. Говорит по-гречески, вернее, как уроженец Аттики; введения его отделаны, изящны, приятны, иногда важны и возвышенны. (2) Он просит слушателей придумать побольше контроверсий⁴ и предлагает им выбрать любую, часто предлагает даже выбор роли. Затем он встает, запахивает плащ и начинает. Речь льется рекой. Сами собой приходят глубокие мысли, сами собой слова. Но какие! Обдуманно подысканные; в его импровизациях сквозит большая начитанность и привычка писать. (3) Его предисловия уместны, рассказ ясен, возражения энергичны, выводы сильны; он учит, услаждает, волнует – не знаешь, чего больше. Частые ἐνϑυµήµατα[21], частые силлогизмы, краткие и доказательные, – достичь этого и в написанной речи уже много. Память невероятная: повторяя позже сказанное без подготовки, он не споткнется ни на одном слове. До такого ἕξιν[22] он дошел занятиями и упражнениями: (4) день и ночь он только этим и занят, только об этом слушает и говорит.

(5) Ему уже за шестьдесят, и он до сих пор только ритор⁶⁷; нет людей искреннее, простодушнее и лучше учителей. Мы, понаторев в настоящих тяжбах на форуме, помимо воли выучиваемся лукавить. (6) Школа, аудитория, вымышленные дела – все это так безобидно, безвредно и доставляет столько радости, особенно людям старым. Разве не радостно заниматься в старости тем, что так нравилось в молодости? (7) Поэтому я считаю Исея не только самым красноречивым, но и самым счастливым человеком. Если ты не жаждешь познакомиться с ним, ты «из камня и железа»⁸.

(8) Поэтому, если не ради меня, так приезжай, конечно, ради того, чтобы послушать Исея. Разве ты никогда не читал про какого-то гадитанца⁹, который был так поражен славой Тита Ливия, что с края света приехал посмотреть на него и, поглядев, сразу же уехал обратно. Пренебрегать знакомством с таким человеком (нет знакомства приятнее, прекраснее, достойнее человека) значит быть άφιλόκαλον[23], невежественным, ленивым, прямо-таки низким. (9) Ты скажешь: «у меня есть книги, написанные не менее красноречиво». Пусть так, но читать ты можешь всегда, а слушать не всегда. А кроме того, живой голос волнует гораздо больше. Пусть твоя книга написана даже сильнее, но в душе твоей глубже запечатлеется то, что закрепит манера говорить, выражение лица, облик, самые жесты оратора. (10) Не выдумка же рассказ об Эсхине; когда он прочел родосцам Демосфена, от которого все пришли в восторг, он, говорят, заметил: τί δὲ; εί αὐτοῦ τού ϑηρίου ήϰούσατε[24]; а это ведь был Эсхин, λαµπροφωνότατος[25], если верить Демосфену, – и он признавал, что эта самая речь показалась бы гораздо лучше, если бы говорил ее автор.