Домой вечером? К мамаше, которая будет проедать голову? Читать книжку Сережке на ночь? О-о-о, только не это.

Потом, как это бывает, мать отходит в мир иной, год по больницам, операции, а Настя должна разорваться — сын пошел в первый класс, надо утром его кормить и после школы тоже, как-то обстирывать, а головка у женщины плохая — теперь что ни день, вечерами собираются гости, хата свободна, гости и с похоронами помогли!

И опять покатилась жизнь, а Сережка все понимает, он не осуждает мать, как-то учится.

Друзья довольны: несмотря на, какой сын растет! Симпатичная круглая мордочка, все время около мамы, рассказывает (в лицах) как в школе, гости за столом, он тоже притуляется, ночь-заполночь не спит вместе со всеми, утром карабкается из постели вслепую, и в темноте, не кормленный, кое-как одевается и бежит в школу. Как-то сам тянется жить как все, копошится, приносит отметки.

— Да! — замечает хмельная Настя подругам. — Другие вон и водят то на музыку, то куда, и стирают каждодневно, а у меня строгий закон: ребенок, не мешай. И мой меня ценит, да, Сережка?

Сережа прижимается к матери, не отходит, нашел драгоценность. Конечно, она добрая, участливая, всех выслушает, ко всем с радостью, никаких претензий, никаких конфликтов, светлый человек.

И как-то забывается, что у нее морда типичная посталкогольная, как у вокзальной шлюхи, что у нее заплывшие глазки, что юбка у нее короткая, что ложится она со всяким кто хочет. Ну что же, такая у нее природа, заключают друзья-мужчины, все как один так или иначе переспавшие с ней (Настюха — свой человек, это и изменой не считается, иногда надо отдохнуть от всего).

И вот при ней растет мальчишка, был бы девчонкой, давно бы его уже трахнули мужские гости, которым по пьяни все равно, глаза не видят, разум отключен, шасть в соседнюю комнату, а там кто-то спит под одеялом.

Итак, все более тесным становится кружок друзей, Настя всех объединила, никого не хочет отпускать.

И тут — гром среди ясного неба.

Сережку посадили.

Оказалось, что его оприходовали, приспособили взрослые пацаны со двора, когда он прогуливал уроки, обнаружили и приставили к делу — лазить в форточки, а он и рад услужить как дурачок, молодцевато забирался по утрам в окна на первом этаже, вместо школы посещал чужие квартиры и радушно открывал дверь изнутри, заходите, гости дорогие!

Грабители давали ему потом небольшие деньги, и он ребят из класса водил в Макдональдс, зарабатывал всеобщую дружбу, как мать на его глазах, которая была доброй ко всем.

Ему было одиннадцать лет! На это и рассчитывали старшие друзья, что ему ничего не будет, так и учили: «ничего тебе не будет, а нас ты не знаешь, сам все делал, таскал из квартир и раздавал кому придется. А выдашь нас, убьем тебя и мать».

Он так и говорил следователю все время и не изменял своих показаний — как и никогда в дальнейшем.

Мать собрала под заявлением подписи друзей, а друзья помогли через своих друзей. Нашлась адвокат.

Сережку выпустили, но он уже был другой.

И другая поехала жизнь, совершенно другая.

Раньше Д. был малоподвижен, вял, молчалив, не интересен никому.

Да и трудно ждать от не умеющего заработать человека какой-то прыти, хитроумных планов и расчетов, да, не приходится.

А без этого сиди в своей выгородке с компьютером, пышно называемым «рабочей станцией», сиди именно как рабочая сила, толки воду в ступе по восемь часов в день и марш на метро и в дом.

К тому же неожиданно подступает разрушительная болезнь, съедает кожу, тело под рубашкой и штанами, ночами чес до крови, а когда приходит сознание, дело сделано, кровавые проплешины, даже язвы.

Спал догадался в резиновых перчатках, от этого и кисти рук воспалились, так что приходилось натягивать рукава свитера до костяшек пальцев.

Но вот однажды, собираясь в ноябре в отпуск, этот одинокий труженик Д. (а одинокий потому, что ни перед кем он не мог снять даже рубашки) — Д. поневоле услышал из-за перегородки телефонный разговор одной общительной, громкоголосой коллеги, она очень живо и с большим восторгом рассказывала о волшебной стране, где все дешево, аборигены доверчивы и добры, еда растет прямо на берегу моря и т. д.

И хотя Д. ей, как и всем остальным женщинам в офисе, не доверял (подозревая их в желании посмеяться — «а ведь жарко, что вы, Д., в свитере?»), но информация его как-то вдохновила.

Готово!

Он еще больше затаился, дома обо всем узнал по интернету (а не на работе, там эти функции были отключены), собрал в блогах, то есть на всеобщей коммунальной кухне, все данные, — попутно погрузившись, как всегда, в сплетни, клевету, смешную борьбу самомнений, пролистав трогательные фотографии детей и животных и жуткие кадры катастроф — и, опомнившись и тяжело вздохнув насчет потраченного времени, он скопировал сведения о маршрутах и стоимости билетов, выбрал вариант и начал действовать.

Назавтра он нашел приемлемое по ценам турбюро и уже через две недели поехал в ту самую волшебную страну, о которой шла речь, был потрясен, сидел на берегу моря среди утесов, величественных камней, плыл по полноводнейшим рекам — и его душевные раны стали затягиваться, получшало и здоровье, и Д. вернулся домой, полный грандиозных планов.

Надо сказать, что он жил в двухкомнатной квартире вместе со своей матерью, которая исполняла все обязанности, то есть мыла, скребла, стирала, готовила, ходила на свою немудрящую работу, сына обихаживала по какой-то пчелиной обязанности, очень любила его, вероятно, но она оскорбляла его одним своим видом. Болела, вылезала в несвежем белье, в грязноватом халате, а пятки! Голые пятки людей его особенно сводили его с ума еще с детства. И чужие ногти на ногах!

Многие дети стесняются внешности и поведения своих родителей, даже брезгуют ими, и это очень важная составляющая семейной жизни.

Когда младшие наблюдают немытых, нечесаных, опухших со сна, жрущих у телевизора, икающих и пердящих старших, они не видят себя, не видят, как выглядят сами — а с ненавистью наблюдают только безобразие семьи, того мира, в котором им приходится жить.

Многие судьбы детей бывают исковерканы этим неприглядным существованием в быту, многие души рвутся из этого затхлого, немытого и нечесаного мира туда, где всё сверкает, блестит, где всё другое.

В то время как родители ищут это сверкающее и иное на экране телевизора, пытаясь его копировать при выходе из дома, приводя себя в порядок на пороге, но не следя за своим домашним видом, дети видят именно этот затхлый, обвисший, грязноватый бытовой образ.

И стремятся вон из жилища, летя навстречу другой жизни, где всё как в глянцевых журналах, новое, чистое, красивое — или грубое, модное, пятнистое, специально безобразное, но класс!

Дети хотят жить только там, в том идеальном мире, мире быстрых радостей, восторгов, модных одежек и гремящей музыки, в мире свободы, доступ в который требует иногда платы всей жизнью.

Наш мальчик Д. не смел, не мог, не давал себе право жить в том, другом, блестящем мирке, который был доступен многим его нормальным (с точки зрения поверхности кожи) сверстникам.

Так, к примеру, Д., еще будучи старшеклассником, когда услышал однажды про фейс-контроль в ночном клубе, то замер и больше уже не надеялся ни на что.

Он знал, что его никуда не пустят, что он пария, хотя лицо у него было абсолютно чистое, а на кисти рук можно было надвинуть манжеты рубашки.

Но, как известно, внешность человека гнездится внутри него, и с этим ничего не поделать.

Он не жалел свою мать, особенно когда она болела, он просто выполнял ее просьбы, холодно, брезгливо. Он почему-то думал, что его болезнь — это наследство именно от матери, от ее образа жизни, от ее нездорового тела, такого некрасивого, даже безобразного, от этих домашних затхлых тряпок.

И вот он побывал в другом мире, в волшебной стране.