Соня только отмахивалась от неразумной.

Хотя, конечно, знал Джефф немало. Соня б не удивилась, выяснив, что пост у Джеффа – самое элементарное прикрытие, а на самом деле он пытается внедриться в «нонконформистские молодёжные круги» с той же самой целью, для чего Машка так упорно пихала Соню в Джеффову постель.

Тем не менее прогонять амера казалось просто глупым. Сердце самой Сони крепко заперто на замок, почему, отчего – никому знать не положено, а так, погулять – отчего и не погулять. Настоящие друзья – всё равно только её команда, которая пойдёт за ней в огонь и в воду. И время для настоящего любимого ещё придёт. А на войне есть место для друзей, причём из тех, с которыми потом – до самой смерти; а вот для амуров – не очень. В подобное Соня не верила, несмотря на все книги, фильмы и воспоминания.

– Джефф, – она нажала кнопку.

– Сонья! Где ты есть? Я искал…

– С ребятами прошвырнуться поехали, – невозмутимо ответила Соня. – Через два дня вернёмся.

– Why didn’t you call me? I’d like to go too,[8] – в голосе нечто похожее на обиду.

– Эти развлечения «только для русских», дорогой. Экстремальный туризм. – Машка напротив хихикнула. – Тебе не понравится. Новгородская область, леса, болота… ни тебе биг-маков, ни биотуалетов.

– Сонья, йа тьерпьеть не могу big maсks, you know that!

– Неважно, Джефф. Я скоро вернусь.

Молчание.

– Возвращайся скорее. Я хотеть… I’m trying to arrange my Mom’s visit. I thought it’d be nice for you two to meet.[9]

Только мамы Джеффа нам тут и не хватало для полного счастья, мрачно подумала Соня.

– Я позвоню, как вернусь, Джефф. В понедельник.

– Mon… понедельник я буду in Moscow, – грустно сообщил Джефф.

– А что там такое? – невинно поинтересовалась Соня.

– Не телефонный разговор, – эту русскую фразу амер выучил одной из первых.

– Тогда поговорим во вторник.

– Да, да, да…

– До встречи, Джефф. – И Соня отключилась прежде, чем бойфренд перешёл к обязательным в таких случаях любовным излияниям.

Черт с ней, с осторожностью, – палец отыскал нужную кнопку, яркий экранчик телефона с легкомысленно порхающими бабочками обернулся скучной серой пластинкой.

Ребята из деликатности отвернулись, а Машка, напротив, вперилась прямо в глаза, сочувственно пригорюнившись и готовая немедля поработать большой гидрофильной жилеткой, то есть выслушать Сонины девичьи признания.

Как же. Было б в чём признаваться.

– Молчать-бояться, Машка.

– Так точно, командир, – уныло ответила Машка, в который уже раз обманувшись в лучших чувствах.

Город уплывал, втягивал щупальцы пригородов, уродливые наросты полумёртвых промзон (некогда они вообще стояли, сейчас, когда всё добро «за так» получили амерские и евросоюзные корпорации, какое-то копошение там началось – туземцев ведь лучше занять хоть чем-то, если уж не удалось решить проблему сразу и кардинально, в духе великого фюрера арийской нации), сейчас начнутся поля, а потом…

Потом придёт ночь.

609-й двигался медленно. Подолгу стоял на всех остановках, пропуская грохочущие эшелоны и грузовые составы. Перемигивались фонарики осмотрщиков, звенели их молотки; уныло пересвистывались маневровые тепловозики.

Ехали – молчали. После неудачной попытки «разговорить командира» Машка почти сразу же завалилась спать; по её утверждению, когда нечего делать, надлежит или читать, или трахаться. А поскольку второе сейчас исключалось напрочь, оставалось только самое первое, ибо «когда в поездах читаю, башка потом трещит».

Мишаня с Костиком угрюмо молчали, уставившись в тёмное окно, прижавшись к стеклу ладонями, словно надеялись разглядеть в кромешной тьме что-то важное.

Купе у них было на четверых – дочь Юрия Павловича Корабельникова никак не может ездить в плацкарте, не соответствует это образу.

Соня сидела, бездумно глядя перед собой и оживляясь только на станциях, когда приходилось струнить мальчишек, чтобы не расслаблялись, а смотрели, нет ли воинских составов и если есть, что везут. У Сони – глаз-алмаз, под любым брезентом она безошибочно определит тип спрятанной техники.

Вот только кому нужны эти сведения? В то, что верхушка подполья на самом деле готова сражаться до последней капли крови и последнего патрона, Соня давно не верила. Уж скорее хотят продать себя подороже, вот, мол, смотрите, дорогие оккупанты, какие мы крутые, какие диверсии можем организовывать; но ведь это не против дорогих американских солдат, как можно, господа, мы же цивилизованные люди! Если кого и завалим, так своих же, туземных слуг, если можно так выразиться, а их-то кровь кто вообще когда ценил или считал?

И, глядишь, кто-то в международном штабе сочтёт, что с «влиятельными полевыми командирами» лучше договориться, дать им должности, принять их «отряды» на службу отдельными формированиями во Внутренний корпус, – и готов ещё один шакал с железными зубами. А следом – провалы, провалы, провалы тех, кто ещё продолжает борьбу.

И проигрывает её, мрачно подумала Соня. Их там сотни миллионов, в Европе и Америке. Всегда можно набрать наёмников, причём таких, кто, как Джефф, будет глубоко убежден в справедливости своего дела. Всегда можно подкупить нестойких, поманить забугорным раем; запугать слабых, обмануть доверчивых, дать некую пайку неуверенным, затравленным жизнью, сказать: «теперь мы думаем за вас», а поскольку слово «Запад» у нас многие привыкли произносить с придыханием, то…

…то мы будем стрелять, взрывать и жечь до тех пор, пока эти откормленные гладкие миротворцы не будут бояться сходить в сортир без бронежилета, с яростью закончила Соня.

И рядовые подпольщики по-прежнему будут платить жизнями за информацию, которая пригодится если не штабу, то хотя бы ей, Соне. Не зря она, не жалея времени и денег, налаживала связи, искала по-настоящему злых и решительных, кто не станет трындеть, скворчать и жаловаться, кто, как и она, думает, что штаб подполья и вся Российская Державная Партия – по большому счёту, соглашатели. Сколько раз операции отменялись из-за «возможности жертв среди гражданского населения»! Ага, а когда в Отечественную шли от Москвы и Волги на запад, когда брали Киев, Ригу, Кёнигсберг и Берлин, тогда думали о гражданском населении?! Ни черта подобного, думали о победе. И тяжёлые самоходки, не раздумывая, били по жилым домам, откуда раздавались автоматные очереди, причём никто не задавался целью проверить – а не осталось ли в доме какой-нибудь случайно забытой всеми бабушки?.. Бабушку, конечно, жалко – но не останавливать же ради этого наступление?.. Иначе мы никогда б не дошли до Рейхстага.

Переговоры, уступки, «цивилизованность» – вот что мы видим.

Конечно, Соня никогда не присутствовала на серьёзных совещаниях руководства. Приказы питерского штаба до неё доводили, не спрашивая мнения mademoiselle Корабельниковой. Соня выполняла приказы, иначе её ячейку оставили бы без снабжения, необходимого для иных, куда более дерзких операций. Операций, которые она планировала сама, ну и иногда – совместные с Ежом.

Ёж слыл самым отчаянным и безбашенным командиром низовых ячеек. Даже слишком безбашенным, по мнению Сони. Манера оставлять на месте диверсий свои визитные карточки – ну что за детство? И почему его до сих пор не взяли, ведь визитка – мечта эксперта? «Господь меня хранит», – всякий раз отшучивался Ёж, он и впрямь носил золотой крестик не для блезиру.

Собственно говоря, именно ему, Ежу, и ушло недавнее сообщение насчёт оружия. Он располагал своей собственной сетью, глубоко законспирированной даже от неё, Сони, и, уж будьте уверены, штаб подполья об этой сети не знал ровным счётом ничего.

Прошлое Ежа окутывал туман; парень клялся, что Ёж – его настоящая фамилия, а вовсе не Ежов, как считали некоторые, и уж словосочетание «ежовые рукавицы» к нему никак не применимо. В отличие от многих подпольщиков, он не приписывал себе афганского или чеченского опыта, не гнушался учиться всему, что не знал, и совершенно не ведал жалости.