Здесь следовало бы несколько подробнее остановиться на повсеместно распространенном термине «иранцы», который постоянно употребляет в своих работах и Л. Н. Гумилёв. Вообще-то не всегда понятно, что конкретно имеется в виду под данным определением. Известно, что арии являлись в Иране (название Иран этимологически происходит от наименования ариев и обозначает «страну ариев») пришлыми племенами и, соответственно, после прихода сюда стали смешиваться с местным автохтонным населением. Если мы говорим об «иранцах», то, несомненно, подразумеваем их приход из Ирана, но более верно было бы говорить об ариях, индоевропейских племенах, чьей родиной, скорее всего, является Восточная Европа.
Когда мы говорим о скифах-иранцах, которые обитали в Причерноморских степях, то у читателя, как правило, складывается мнение, что речь идет о выходцах из Ирана, возможно, уже после ассимиляции с местным доарийским населением. К тому же у читателя в голове присутствует образ современных иранцев, увы, нисколько не схожий с арийским северным рыжебородым типом. Те же скифы, по свидетельству греческих источников, отличались светлыми волосами. «Кратин назвал скифским Гиппоника за то, что он был рыжий; и дерево, которым женщины красятся в белокурый цвет и красят шерсть» (Гесихий Александрийский «Лексикон», V век).[145]
Таким образом, мы имеем обоснованное мнение о религии бон, как об арийском вероучении, некоторые постулаты которого удивительным образом перекликаются с христианством. Здесь, конечно же, нельзя делать каких-то определенных выводов, но повод для размышлений все-таки присутствует.
Кстати… Прошу читателя заметить, что между христианством и иудаизмом, как бы то всячески ни утверждалось как со стороны иудеев, так и со стороны христиан, генетической связи нет, теория о происхождении глобальной прозелитической религии, каковой является христианство, из еврейского племенного культа выглядит крайне сомнительно.
В VII веке при Сонгцене Гампо (кит. Лун-цзань) (617–650 гг.) в Тибет начал проникать буддизм, который, в силу большой гибкости своего вероучения стал постепенно поглощать бонскую веру. При этом же царе Тибет достиг значительного политического влияния в регионе. Лун-цзань потребовал от китайского императора отдать ему в жены принцессу, но получил отказ. После удачных боевых действий против ханьских войск около озера Кукунор к северо-востоку от Тибета, император, в конце концов, дал согласие на брак, и в 640 г. между Тибетом и Китаем установилены мирные отношения. К тибетскому двору прислали принцессу Вэнь-Чжэнь, и вместе с ней в Тибет впервые проникла китайская цивилизация и начала делать быстрые успехи. Так же, с появлением при тибетском дворе принцессы Вэнь-Чжэнь, обычно увязывают и появление буддизма, о котором до этого момента в Тибете практически не слышали.
Лун-цзань построил дворец в китайском стиле, начал одеваться в китайские шелковые ткани и усвоил некоторые китайские обычаи. Соответственно, к его двору стали приглашаться китайские ученые для заведования царской канцелярией, а дети знатных тибетцев стали ездить в Китай для ознакомления с тамошней литературой и искусствами. В Тибете получило развитие шелководство, производство вина, бумаги и чернил. Ситуация (что-то вроде культурной революции), случившаяся в Тибете, кстати говоря, весьма типична для отношений Срединного государства с его соседями (можно сказать — окраинами). В принципе то же самое происходило и с хуннами, и с туцзюэ (именуемыми в исторической литературе тюркютами), и с другими народами, которые не уступали ханьцам в военной силе, но, увы, все они оказались подвержены сокрушающему воздействию китайских товаров, китайской культуры и китайских методов управления.
Так, во время правления хуннского Лаошань-шаньюя некий китайский евнух Юе, прибывший к нему в составе посольства из Китая, перешел на его сторону. «Юе научил шаньюевых приближенных завести книги, чтобы по числу обложить податью народ, скот и имущество».[146]
Евнух Юе весьма здраво понимал ситуацию и предупреждал Лаошань-шаньюя: «численность хуннов не может сравниться с населенностью одной китайской области, но они потому сильны, что имеют одеяние и пищу отличные и не зависят в этом от Китая. Ныне, Шаньюй, ты изменяешь обычаи и любишь китайские вещи. Если Китай употребит только 1/10 своих вещей, то все до единого хунна будут на стороне Дома Хань. Получив от Китая шелковые и бумажные ткани, дерите одежды из них, бегая по колючим растениям, и тем показывайте, что такое одеяние прочностью не дойдет до шерстяного и кожаного одеяния. Получив от Китая съестное, не употребляйте его, и тем показывайте, что вы сыр и молоко предпочитаете им».[147]
После смерти Лун-цзаня, его преемник Чжи-лу-со-цзан, также женатый на китайской принцессе, закончил объединение цянов и стал активно расширять границы своего государства Туфань. Это, в конечном итоге, привело к затяжному конфликту с ханьцами, которые поначалу не стремились к каким-либо боевым действиям. Впрочем, потеряв несколько провинций, ханьцы решились нейтрализовать своего воинственного соседа. Борьба продолжалась в течение 150 лет (с 670 по 822 г.), критический момент для ханьцев наступил во второй половине VIII века., когда Туфань, заключив союз с хуй-хэ, дважды овладевал ханьской столицей Чаньань (она же Сиань — начало Великого шелкового пути). Однако союз оказался непрочным, и Китай был избавлен от еще одного порабощения инородцами.
В 842 г. царствующая в Туфани династия прервалась, и государство погрузилось в пучину смуты и раздробленности, чем воспользовалась ханьская власть, которая вернула назад утраченные территории. Наиболее сильным из государственных образований на территории бывшей Туфани оказалось тангутское государство Си Ся (Западное Ся), которое просуществовало вплоть до 1227 года, т. е. года гибели Чингисхана. Кстати и сам Чингис погиб именно в походе на тангутов, о чем сообщали даже русские летописи еще под 1223 годом (тогда состоялась печально известная битва на Калке). Так, Типографская летопись сообщает:
«Милостивый же человеколюбець Богь, ожидаа покааниа хрестьяньскаго, обрати татары вспять оть рекы Днепра на землю восточноую и повоеваша землю Таноготскую и ины страны. Тогда же и Чаногыз, канъ ихъ, оубьенъ бысть».[148]
Откуда в 1223 году во Владимиро-Суздальском княжестве знали про землю Тангутскую, остается только догадываться, если, конечно, эти слова не позднейшая вставка, впрочем, как и весь рассказ о битве.
Государство тангутов Си Ся отличилось еще и тем, что в союзе с некими фаньцами (так в китайском варианте «Цзинь ши», в русском переводе «Цзинь ши» это были монголы) воевало против нюйчжэньской династии Цзинь. О тангутском государстве (не о народе) Марко Поло сообщал в конце XIII века:
«Здесь описывается Тангут. Как поедешь тридцать дней по той степи, о которой я говорил, тут город великого хана Сасион. Страна зовется Тангутом; народ молится идолам, есть и христиане-несториане, и сарацины. У идолопоклонников свой собственный язык. Город между северо-востоком и востоком. Народ здешний не торговый, хлебопашеством занимается. Много у них аббатств и много монастырей, и во всех множество разных идолов; народ приносит им большие жертвы и всячески их чествует… Тела мертвых идолопоклонников всюду сжигают (выделено мной. — К. П.)…».[149]
Описанные Марко Поло «идолопоклонники» не являлись собственно тангутами, о которых Л. Н. Гумилев в статье «Динлинская проблема» писал, что обитавшие в Сычуани тангуты назывались «фань». Кроме того, Л. Н. Гумилёв отмечал, что «тангуты по типу ближе к европеоидам, чем к монголоидам. Пржевальский нашел, что они похожи на цыган.[150] То же утверждают Козлов[151] и Обручев…[152] „тангуты — народ, возникший из смешения ди и цянов (тибетцев)“[153]».
