Его подняли. Поддержали. Помогли очиститься, поправить рубашку, надеть куртку и очки. Никто ничего не сказал. Ни у кого не возникло и малейшего желания посмеяться. Организаторы невероятно быстро собирали снаряжение, тогда как Воллар, спотыкаясь, удалялся по мосту, затем по дороге, чтобы добраться до своего грузовичка.

Когда он разместился в кабине, прижался грудью к рулю, ощущая боль в щиколотках и стук в висках, в нос ему ударил исходящий от него запах. Рубашка и брюки его промокли от пота. От рвоты слиплись волосы, бородка. Очки были отвратительны. «Я воняю, я теперь воняю», — сказал он себе. И подумал, что помимо пота и рвоты от него воняло также страхом, тем странным запахом трупа и прогорклого сока, который, в конце концов, пропитывает все.

В следующее воскресенье Воллар без колебаний отправился в специализированный центр. Пришел к заместителю директора, который зевал, чуть ли не теряя челюсть, но в груде бумаг на своем маленьком столе в конце концов нашел письмо Терезы Бланшо, разрешающее некоему «месье Воллару (Этьену), книготорговцу по профессии», навещать маленькую Еву, восстановление которой проходило с трудом.

Воллар удивился, что ему не пришлось удостоверять свою личность, но, ничего не сказав, последовал за заместителем директора по коридорам.

— Должен вам признаться, месье Воллар, что мы вас очень ждали здесь. Вы ее дядя? Родственник? Впрочем, меня это не касается! Но желательно, чтобы девочку навещали. Ее маме пришлось согласиться на работу далеко отсюда, так мне кажется… Она очень редко приходила, а когда появлялась, оставалась совсем ненадолго. Однако ребенок чувствует себя хорошо, но перемен нет. Последствия, кажется, необратимы. Прежде всего потеря речи.

Они вошли в просторный зал, где молодые люди, пострадавшие в ужаснейших катастрофах, играли в карты, сидя в инвалидных креслах; жесткие корсеты стягивали им грудь, а подбородок поддерживали ортопедические повязки. Телевизор исторгал густой настой цветной чуши. Некоторые инвалиды голосом, приобретшим удивительно глухое или срывающееся с перекошенного рта звучание, ругались между собой из-за пачки сигарет. Их неуклюжие и театральные жесты выглядели непристойно.

Ева сидела в этом шуме, как раз под полочкой с установленным на ней телевизором, не обращая внимания на дым сигарет и вопли. Задумчиво созерцала что-то. Блуждая взглядом. Взглянув на нее, Воллар, неизвестно почему, подумал о кинопроекторе, который, крутясь и щелкая, распространяет луч теплого света, при этом пленки, заполненной кадрами, в нем нет.

Он, как можно ниже, присел перед очень тихим и слабеньким ребенком. Протянул широко раскрытую огромную ладонь, но девочка не отреагировала. Тем не менее она увидела эту руку, и можно было подумать, что в глубине ее глаз с залегшими по краям кругами мелькнул иронический лучик. И тогда Воллар осторожно потянул Еву за руку, как сделал бы это с маленьким животным, лягушонком или горным кузнечиком, и положил ее в свою ладонь. Незаметно, две несоразмерных руки закрылись одна в другой. Воллар едва сжимал свою ладонь, но маленькие пальчики тоже шевелились, тихонько цеплялись, соглашаясь сгибаться в этой теплой плоти, перечерченной линиями жизни, неудачи и сердца.

— Конечно, вы можете повести ее на прогулку! Конечно же! Она выходит гулять с группой, но никто не водил ее одну на прогулки, по дорожкам вокруг центра. Ее мама редко находила для этого время. Ноги у Евы теперь здоровы.

Воллар и Ева вышли из здания центра и удалились. Воллар слегка наклонялся, чтобы держать за руку девочку, она позволяла вести себя и молчала. Вскоре они вышли на природу, побрели по грунтовой дороге неизвестно куда… Нельзя было угадать, рассматривала ли девочка горный пейзаж или ничто не привлекало ее внимания, но казалось, она, несмотря ни на что, улавливала некоторые вещи, глубоко дышала, раздувая ноздри и временами закрывая глаза, словно взвешивала свежий ветер на легких весах своих век.

Воллар, стараясь преодолеть привычку широко шагать, соизмерял свою походку с мелкими шажками этой легкой, как перышко, фигурки, тихое послушание которой создавало иллюзию доверия. Они медленно продвигались между редкими дубами по тропинке, окруженной высокой травой и каменными глыбами, затем между елями, плотно прижавшимися друг к другу. Немного напряженный книготорговец следил за выступающими из земли корнями и камнями, сжимая посильнее ладонь, укрывшуюся в его руке, но Ева шла, не спотыкаясь. Под ними, между стволов время от времени просматривался специализированный центр.

Поскольку дорога становилась все круче, Воллар решил свернуть и направился в сторону луга. Он шел наугад. Хотел порадовать ребенка настоящей прогулкой. У него возникло ощущение, что Большая Обитель закроется над ними, как огромная рука. Все было неопределенным в этой свежести, этой пьянящей, как алкоголь, атмосфере.

Они вышли на широкую площадку, заросшую густой и мягкой травой. Каменные глыбы, свалившиеся с горы и покрытые оранжевым мхом, напоминали первобытных сбившихся в кучу животных, уткнувшихся мордами в землю.

Воллар подумал тогда, что можно отпустить руку девочки, освободить ее, слегка подтолкнуть, чтобы она решилась пройти вперед одна в лучах такого света. Сделать несколько шагов по-настоящему самостоятельно. Немного собраться с силами. А может быть, и сорваться, побежать, как животное, спущенное с узды или поводка.

Но Ева не спеша снова сунула руку в сжатую ладонь Воллара и, глядя далеко вперед, подождала, когда он снова пойдет дальше. Что он и сделал, медленно двинувшись вперед и свободной рукой ощупывая неровности камней, свалившихся сюда века назад.

Через три дня он пришел снова. На этот раз они с Евой кое-как добрались до бурной и прозрачной речки, протекавшей на другом лугу. Он терпеливо заставил Еву войти по колено в пенистую воду. Сильно пахло землей и размокшим деревом. Камни у воды были скользкими. Некоторые из них перекатывались под ногами. Воллар вошел в русло реки в своих тяжелых ботинках, намочив обшлага брюк, зачерпнул горстями воду и протянул Еве эту расплескивающуюся емкость.

Подождал, при этом вода лилась между фалангами, но вскоре девочка приблизилась к его пальцам и похлопала по воде сначала тихонько, потом посильнее, так что несколько капель засверкали на солнце. Когда воды не осталось, Воллар снова проделал то же самое. Но девочке это надоело. Она перестала играть.

Тогда он протянул ей влажный камень, который она поначалу поднесла к щеке, но Воллар, ухватив девочку за руку, помог ей бросить его в воронку воды. Затем он проделал те же движения с другим камнем, направляя и поддерживая худенькую ручку, помогая пальцам кидать.

Черные глаза Евы, по-видимому, следили за чередой всплесков, как будто эта игра доставляла ей явное удовольствие. Несмотря на молчание и отсутствие счастливого выражения лица, Воллару казалось, что он угадывает детское удовольствие, знакомое ему по далекому и абсолютно безликому детству. Он сам ощущал мурашки давно забытой непосредственной радости. Бросить булыжник в воду. Прицелиться и кинуть. Создав брызги. Воронки и круги по воде. На глазах у Евы он стал бросать все более тяжелые камни, чтобы вызвать все более мощные струи.

Ева стояла неподвижно, разинув рот, слегка вытянув руки вперед. Она не улыбалась, но Воллару показалось, что печальный свет понемногу угасал на дне ее зрачков.

Прошло несколько дней. Воллар вновь пришел в специализированный центр. Затем явился еще несколько раз. Ева очень быстро уставала и могла дойти только до реки. У Воллара даже сложилось впечатление, что она незаметно старалась увлечь его в эту сторону. Однажды он развязал шнурок на ее сандалиях, чтобы она вошла в свежую воду, поддерживал ее, помогал поставить ноги то на большие камни, которые сдвигались с глухим скрежетом, то в поток воды, омывающий ей лодыжки кружевом пены.

Наконец он приподнял ее, вытер ноги своей курткой и посадил в пену. Вокруг них все было тихо. В ближайших рощах — лишь стук клюва дятла, хруст ветки. Во время этих прогулок Воллар почти не разговаривал с Евой. Молчание против молчания. Он старался ходить медленным шагом. Помогал ей пережить тысячи разнообразных ощущений. Как-то раз, после очередного купания ног в потоке, Воллар, стоя, как обычно, откашлялся и пошел вперед, высоко поднимая колени, затем с забавной серьезностью стал декламировать: «Однажды цапля на своих длинных ногах, со своим длинным клювом, вытянувшимся на конце длинной шеи, отправилась неизвестно куда…»