Он не был образцовым учеником в классе, небрежно готовил уроки, неумело обращался с тетрадями, комкая их. Но однажды каждому из нас пришлось признать, что память у Этьена Воллара феноменальная. Еще один повод для грубых насмешек. Все, что следовало выучить наизусть, Воллар воспроизводил с величайшей точностью. Будучи первым в чтении по памяти, он заучивал любые стихи из учебника французского. И мог бы быть первым по истории, так же, как по всем другим дисциплинам, поскольку с удивительной легкостью и с точностью до запятой усваивал содержание наших учебников, но когда речь шла о письменных работах, нацарапывал несколько коротких фраз, сжатых комментариев и отдавал свой листок.

Стоя на возвышении и блистая своей ярко-рыжей шевелюрой на фоне черной доски, он выглядел особенно эффектно. Возвышался над нами. Как нелепая башня, падения которой мы не опасались.

— Так, к доске… — говорил учитель, — ну же, давайте, Воллар!

И весь класс прыскал со смеху. Непроизвольная реакция: стоило произнести его имя, как все начинали смеяться. «Воллар-толстяк!» И я был не последним из них. Даже помог разорвать на кусочки одну из его книг, бросив при этом, сам ничего не понимая, несколько случайных фраз.

— Ну же, Воллар, поторопитесь и не опрокиньте все на своем пути!

Мальчишки, сидящие позади него, изо всех сил подталкивали стул Воллара ногами, чтобы как можно дольше удержать его, прижав к парте. Он терпеливо освобождался. А когда шел, школьные наборы и металлические линейки падали на пол. Воллар поднимался на возвышение, но в тот момент, когда учитель просил его ответить урок, наступала полная тишина. Мы знали, что с его губ потекут слова с точностью напечатанного текста. Толстый мальчик-книга внушал нам злобное уважение, восхищение, преисполненное враждебности. И чем прекраснее было представление, тем с большей жестокостью мы вели себя на переменах.

Воллар позволял затащить себя в самый незаметный угол двора, за платаны или к туалетам. Мы окружали его и заставляли пересказывать наизусть что угодно. Наши требования носили издевательский характер. Один из нас, с трудом водя пальцем по строчкам романа из библиотеки, проверял, не допустит ли жертва хоть одну ошибку. Воллар подчинялся. При малейшем колебании или самом незначительном отклонении — удар линейкой по коленям, игла циркуля в ягодицах! Мы относились к нему, как к зверю в цирке, тогда как он был умственным феноменом, чудом природы, которое редко встречается.

Быстро устав от этого развлечения, мы все же не оставляли его в покое.

— Давайте! Играем в полицейского и Воллара!

Круг размыкался. Мы толкали Воллара, и он, постепенно собравшись с силами, начинал тяжело бегать по двору. Он был единственным вором, а все мы — полицейскими. Рыжий зверь, преследуемый сворой, заставлявшей его выдыхаться, изнемогать, багроветь.

Когда Воллар притормаживал, останавливался, мы вынуждали его снова бежать. А если он падал, натолкнувшись на ствол платана, град ударов ботинками обрушивался на его бока и бедра. Мы таскали его за уши, клочьями отрывали волосы. Как-то даже протащили по двору, прижимая нос к земле. Пошла кровь, но он не заплакал. Когда раздался звонок, ему тут же помогли встать. Силами десяти или двенадцати человек мы подняли его, отряхнули, подтянули носки, заставили вытереть нос рукавом и повели в класс. Объемистая живая игрушка, принадлежавшая нам. Внешне безобидная масса.

Чтобы обрести немного покоя во время перемен или между полуднем и двумя часами, поскольку он не ходил в столовую, не ел и лишь изредка проглатывал кусок хлеба, Воллар частенько прятался в пустом зале. Он любил читать стоя. Опустив голову, с задумчивым видом поглощал текст, как настоящий читатель. Однажды, когда он стоял так у широко распахнутого окна, в лучах солнца, согревающего ему щеки и страницу, потихоньку вошли пять мальчишек. Воллар обращен был к ним спиной.

Он пребывал в ужасном одиночестве, но вместе с тем испытывал странное удовольствие, очевидное наслаждение, которого не могла вынести группа лицеистов. Воллар читал с таким увлечением, что не услышал, как слегка скрипнула дверь и затрещали половицы старого пола. Не ощутил легчайшего дуновения ветра, не почувствовал запаха подросткового пота. Коварного приближения. Приглушенного смеха.

Внезапно пятеро мальчишек схватили тяжелого, грузного Воллара за полы брюк, приподняли его, подбросили и вытолкнули за окно… Другие столпились в проеме двери и все вместе наслаждались этим злодеянием, которому аплодировали, как подвигу. Надо сказать, что Воллар читал в зале на первом этаже, и его выбросили за окно с высоты примерно в один метр, не более. Но все же выбросили. Воллар тяжело упал на землю во дворе, и наверняка ему было очень больно. Книга выскользнула у него из рук во время молниеносной атаки. Мальчики подняли ее и бросили ему в лицо. Страницы понапрасну шелестели на солнце. Слишком медлительный, слишком нерешительный, я не успел завладеть книгой, тайком присвоить ее себе, дождаться возвращения домой и прочитать, по всей вероятности, терзаясь странным переживанием. Потому что все-таки я был там… зрителем, по крайней мере, надеюсь на это, но все же был там… Затем смеющаяся свора устремилась во двор, чтобы найти Воллара, помочь ему встать и почистить его, отвешивая тяжелые удары по плечам.

Постыдные и запутанные воспоминания о моей первой встрече с Волларом. Смешавшись совсем незаметно, до предела трусливым образом, с мучителями, я испытывал к новичку непреодолимое влечение, в чем никогда не осмелился бы признаться ученикам нашего класса. И опасаясь, что окажусь не совсем похожим на них, не мог обнаружить своего жгучего желания познакомиться с загадочными книгами.

В тот день, когда я засунул в брюки несколько помятых страниц, украденных у Воллара, мое сердце забилось. Вернувшись в класс, присев в незанятом третьем ряду, я дрожал при мысли, что меня сочтут предателем, заподозрят, что я осуждаю наши жестокие игры с Волларом. Я ждал вечера, чтобы вытащить, наконец, свою добычу и медленно, пусть и без особого интереса, прочитать кусочек текста.

Неужели в ту ночь мне приснилось, что я подошел к нему, что мы заговорили? Он сидел один, под деревом. Читал, надув губы, приоткрыв рот, сдвинув брови. Когда хруст обнаружил мое присутствие, он поднял голову и подарил мне свою лучезарную улыбку, как будто обрадовался, что я появился здесь. Во сне мы не разговаривали, но он жестом указал мне на великолепные книги, спрятанные в дупле дерева. Кивком подбородка будто побуждал меня завладеть ими и прочитать.

На следующий день, смущенный этим сном, я продемонстрировал насмешливому сборищу, с каким жаром способен был преследовать и истязать нашего Воллара-воришку. Поэтому я разыграл комедию о мерзком маленьком койоте, набросившемся на одинокую овечку. Совсем напрасную комедию, в десятки раз увеличившую мою детскую муку, потому что странная смесь этой нерастраченной силы, необыкновенной памяти и магической власти, которой обладал Воллар, каждый день извлекавший новые книги и погружавшийся в них, едва его ненадолго оставляли в покое, притягивала меня поневоле.

Мучение: не осознавать, до какой степени презираешь себя. Неискренность: не отдавать себе отчета и вместе с тем понимать, что погряз в порочащей злобе, которая нитями из слюны и крови связана со всеми жестокостями мира, даже самыми ужасными. Дети, сбившиеся в группу, предрасположены к этому. Их мнимая невиновность — это способ быть безнаказанно виновными!

Я не уверен, что за моим преклонением перед Волларом-читателем не скрывался другой интерес. В лицее поговаривали, что до его приезда в «метрополию» он жил на другом берегу моря. Ему знакомо было загадочное и ослепительное освещение предметов, запах пыли и пряностей, поющие голоса в переулках, нескончаемые вечера у гребня волн, но прежде всего это означало, что он познал то, чего никто еще не называл «войной». В лицее, с особыми предосторожностями и некоторым испугом, перешептывались о том, что родители Воллара, супружеская пара учителей, однажды ночью были зарезаны по каким-то таинственным причинам, а их сын в это время спал. Где-то там подобные ужасы происходили каждый день, злодеяния, о которых молодые люди так называемой «метрополии», обеспеченные защитой своего старого лицея, даже подумать не могли. Крики, выстрелы, пытки, разрушения, перерезанные горла и другие еще более гадкие вещи. Но обо всем этом шушукались… Что же пережил этот солидный мальчик и что пытался забыть, чего искал, без конца читая? Какую кровавую тайну, скрытую за страницами?