Терри посмотрела на него оценивающим взглядом:

– Знаете, иногда не могу понять, когда вы говорите серьезно, а когда шутите.

– Я это нарочно делаю, – снова улыбнулся он. – Некоторые вещи, к которым я отношусь серьезно, смущают меня.

В этой легковесной реплике, подумалось ей, есть доля правды.

– Но во всем, что касается Карло, вы серьезны.

Пэйджит кивнул.

– Абсолютно серьезен. – Помедлив, добавил беззаботно: – Бедный ребенок.

На последние, сказанные с бравадой слова ответ последовал не сразу. Почему в беседе с ним, удивилась Терри, часто появляется ощущение, будто у них две возможности общения: одна обычная, другая – где-то на уровне подсознания, как у очень близких людей.

– Каково это – воспитывать его одному? – внезапно спросила она.

Глаза Пэйджита сузились; непонятно, размышлял он над самим вопросом или над тем, почему она его задала.

– В каком-то смысле, – наконец ответил он, – это равноценно вопросу: каково быть мной – другого я просто не знаю, поэтому судить не могу. Думаю, занимаясь воспитанием, я острее осознаю все свои недостатки; это порождает во мне беспокойство, которого не было бы, будь я женат, что в конечном итоге отражается на Карло. – Последовала небольшая пауза. – Хотя по собственному детству знаю: мерзкий брак мерзок и для ребенка, а из-за неуловимости и коварности своего воздействия на его душу гораздо более мерзок, чем юношеские обиды Карло на меня.

– И поэтому вы не женились?

Он посмотрел удивленно, потом улыбнулся:

– Я был женат. Но не на Марии Карелли.

– На ком?

Подошла официантка. Пэйджит повернулся к ней, как бы ища у нее спасения.

– Будете пить вино? – спросила та. Пэйджит посмотрел на Терри.

– Буду пить, – сказал он, – если вы непременно хотите поговорить со мной о моей личной жизни.

Терри помолчала; судя по этой реплике, он воспринимал ее не только как товарища по профессии.

– Непременно хочу, – заявила она.

– Вы чему-нибудь отдаете предпочтение – я имею в виду белому или красному?

– Нет. Ричи и я пьем из кувшинов, не из бутылок, – какой открыт, из того и пьем.

– Тогда "Мёрсол", пожалуйста, – обратился Пэйджит к официантке.

– Помнится, – вернулась к начатому разговору Терри, когда официантка отошла, – я спрашивала, на ком вы были женаты.

– Ах да. Ее звали Андреа Ло Бьанко.

Терри склонила голову набок:

– Знакомая, кажется, фамилия.

– Она была прима-балериной в балете Сан-Франциско. – Пэйджит чуть усмехнулся. – Потом мы развелись, и она поступила в балетную труппу в Париже, как ни странно.

– Странно, что поступила?

– Нет, это как раз хорошо. Странно, что мы развелись.

Терри сделала паузу:

– Это было до приезда Карло?

– Спустя год или около того. Эти два события нельзя назвать несвязанными.

В последнем замечании, хотя и высказанном довольно спокойно, звучало сожаление.

– Она не любила его?

Пэйджит безучастным взглядом окинул столики вокруг.

– Это не так уж и зависело от чьих-либо симпатий, все было гораздо сложней. Андреа никогда не хотела иметь детей – из-за своей профессии, из-за своего темперамента; я не придавал этому особого значения. И никогда не подозревал, что во мне так сильно отцовское чувство. Балет требовал от нее полной отдачи, и, придя домой, Андреа, естественно, считала, что вправе рассчитывать на мое внимание. – Он помедлил. – Конечно, она знала о Карло, но, когда он появился у нас, наша жизнь в корне изменилась. Справедливости ради надо сказать, что тогда с Карло было много хлопот, хотя вряд ли в этом стоит винить его. Что касается меня, я полагал, что у меня нет выбора.

В последних словах, подумала Терри, скрыта загадка, как и в его отношении к Марии Карелли.

– А почему было много хлопот?

Пэйджит смотрел в сторону.

– Были проблемы, связанные с его эмоциональностью, – наконец вымолвил он. – Сейчас, наверное, это назвали бы комплексом недостатка самоуважения.

Невысказанная боль сквозила в этом замечании. Пока официантка наполняла вином их бокалы, Терри решила не задавать вопросов, готовых сорваться с языка: "В чем суть проблем?" и "Как получилось, что Карло стал жить с вами?". Она почему-то была уверена, что второй вопрос вернул бы ее собеседнику душевное равновесие. Пэйджит поднял бокал:

– За блестящую карьеру юриста, который уже сейчас лучше многих.

Терри была польщена и смущена одновременно.

– Вряд ли. Тем не менее благодарю.

Он весело посмотрел на нее:

– Когда-нибудь, Терри, вы привыкнете к комплиментам. Для этого, наверное, вашему приятелю Джонни и мне придется по очереди говорить и говорить их вам. Мы свободнее говорим комплименты, чем вы их выслушиваете.

– Я никогда к ним не привыкну. Когда люди обо мне отзываются слишком хорошо, у меня такое ощущение, будто я их обманываю.

Пэйджит понимающе улыбнулся:

– Синдром самозванца. Прекрасно понимаю. За личиной всякого самоуверенного профессионала прячется перепуганный неврастеник, который буквально умоляет судьбу, чтобы та дала ему шанс доказать профессиональную состоятельность, прежде чем кто-нибудь обнаружит обман. Это разновидность комплекса вины, она нами всеми правит.

– И вами?

– И мной тоже. Даже если бы я казался кому-то потрясающе талантливым специалистом.

– А тут еще Марни Шарп, – добавила Терри, – с ее уничижительными фантазиями.

Неведомо почему, словесный оборот показался Пэйджиту забавным.

– Боже мой, – фыркнул он, – я представил себе…

И весело заулыбался. И так беззаботна и легка была эта улыбка, что Терри готова была смотреть и смотреть на нее, – теперь она знала, каким он был в молодости, до того, как время и обстоятельства изменили его. И тут же поняла, что он все еще очень привлекателен. Прекрасная пара для прима-балерины, подумала она.

– Мария, Андреа… – заметила она, тоже улыбаясь, – а вы когда-нибудь влюблялись в женщин из семей васпов[18]?

– Нет, трагическая превратность судьбы удержала меня вдали от Марни. С самого детства где-то в глубине моей души укоренилась боязнь, что, когда вырасту, моей женой может стать девушка из восточного штата, звать ее будут Маффи или что-то в этом роде. И родит она мне двух вундеркиндов, белых, как пышки.

– Можете успокоиться. Про вашего Карло не скажешь, что он из белого теста. Похож на итальянского киноактера.

– Похож на свою мать, – беспечно махнул рукой Пэйджит. – Появился на свет, чтобы доказать, как много значит правильное планирование.

И снова что-то невысказанное почудилось Терри. Это слегка изменило ее расположение духа; она невольно вспомнила о Елене.

– Но я не могу понять, – она допила свой бокал, – почему вы не считаете себя хорошим отцом.

Пэйджит подлил вина в оба бокала.

– По той же причине, по какой не могу считать, что у меня было очень уж прекрасное детство. Часто люди обходятся со своими детьми так же, как родители обходились с ними. У моих родителей тоже были родители – и почему я вправе думать, что я чем-нибудь лучше?

– И тем не менее вы лучше.

Он пожал плечами:

– Иногда человек может превзойти сам себя. Если для этого есть достаточно веские причины.

– И Карло был такой причиной?

– Да, – помедлив, ответил Пэйджит. – Карло был такой причиной.

Снова он говорил с видимой неохотой, и Терри поняла, что почему-то Пэйджит сказал ей больше, чем было в его обычае; наверное, теперь, чтобы восстановить равновесие, ей следовало отплатить такой же откровенностью.

– А у нас родители дрались, – сказала она. – Точнее, дрался отец, а мама нас старалась защитить.

– А почему он дрался?

– Пил. Напившись, свирепел. – Терри подняла на него глаза. – Я об этом никогда никому не рассказывала.

Пэйджит внимательно посмотрел на нее:

– А почему?

– Трудно сказать. В детстве понимаешь, что в семье не хотят, чтобы посторонним стало известно. Потом привыкаешь скрывать. – Она прижала ладонь к груди. – Умом все понимаешь. Но ощущаешь в этом…