– А Карло? – возразила Терри. – Представьте себе, что он слушает это.

– Джек Вудс, – спрашивал Стайнгардт Марию. – Что стало с ним?

– Все то, что могло произойти и со мной. – Голос сделался жестоким: – Предстал перед судом, признал себя виновным. Три года заключения – самое малое, что за это могли дать. Его карьера была закончена. Юристом он работать уже не мог.

– У него отобрали лицензию?

– Да. – Мария помолчала. – Гораздо хуже то, что он лишился самоуважения. Когда Джен вышел из заключения, он был уже никто.

– Вы когда-нибудь встречались с ним снова?

– Конечно, нет. – Казалось, ее позабавило это предположение. – Кроме того, у меня была своя цель. В тот день, когда Крис Пэйджит и я уничтожили его, началась моя карьера в журналистике.

– Из-за этого вы испытываете чувство вины?

– Не из-за этого. Джек шантажировал меня, поскольку я кое-что знала, заставил помогать ему, пока я окончательно не увязла в этом. Я ничем не обязана ему. – Подумав, Мария добавила более мягко: – Нет, доктор, я здесь по другой причине. Ее мы даже и не касались.

Что-то в ее голосе заставило Пэйджита сжаться.

– Это связано с Карло? – спросил Стайнгардт.

– Отчасти. – Она говорила как-то нерешительно. – Но и с Крисом. И со мной.

– Ваш сон, – вспомнил Стайнгардт. – Вы в церкви в Париже, просите прощения за свои грехи. Грех – это то, что вы отдали Карло Крису?

Молчание было долгим.

– Да, – тихо ответила Мария.

– Крис – хороший отец?

– Думаю, хороший. – Казалось, в горле у Марии пересохло. – Я старалась не напоминать им о себе. А до этого несколько лет пыталась держать его подальше от Карло.

– Тогда я не понимаю. Вы полагаете, что Крис хорошо относится к Карло. А во сне просите прощения до того, как отдали Карло Крису. До, не после.

И опять молчание.

– Вы умный человек, доктор. Но я не все вам сказала. Об этом я не говорила никому.

– И что же это?

Пэйджиту показалось, что Мария молчит, потому что делает глубокий вдох. Потом, очень спокойно, она сказала:

– Карло не сын Криса.

От следующего мгновения у него остались неясные воспоминания: бледное ошеломленное лицо Терри, то, что его самого как будто накренило вперед. Лишь сухой голос Стайнгардта спрашивал, будто ничего не произошло:

– Кто же его отец?

Снова молчание, словно Мария не могла заставить себя ответить. Сквозь шок Пэйджит почувствовал у себя на плече ладонь Терри.

– Джек Вудс, – ответила Мария дрожащим голосом. – Враг Криса. Человек, которого мы отправили в тюрьму.

– О, Крис! – В голосе Терри было страдание. Подняв взгляд, Пэйджит увидел слезы в ее глазах.

Это ничего, хотел он сказать. Но понял, что не в состоянии произнести эти слова. И никакие слова.

– Почему вы не сказали Крису?

Голос, доносившийся с магнитофонной ленты, был слабым и несчастным.

– Вначале я хотела, чтобы он защитил меня. Поэтому я решила: пусть думает, что ребенок его, и спасет меня.

– А позже, когда отдавали Карло?

– Крис прилетел в Париж очень озабоченный. Он видел, каким стал Карло, живя у моих родителей. Я старалась не придавать этому значения, говорила себе, что это у него мимолетное настроение, что Крис никогда не сделает этого. Мы сидели в кафе возле Сен-Жермен-де-Пре, собора из моего сна, и он просил меня отдать ему Карло. А когда я отказалась, стал шантажировать меня. Требуя сына, который не был его ребенком.

Пэйджит закрыл лицо ладонями. В какой-то глубинной, иррациональной части сознания рождалось желание повернуть время вспять и вырвать кассету из памяти. Но, когда Терри потянулась к кассете, он схватил ее руку.

– Слишком поздно, – мягко проговорил он. – Прошло пятнадцать лет. Слишком поздно.

Слезы текли по ее лицу.

– Это я сделала, – бормотала она. – Это я сделала.

Он покачал головой:

– Нет, я. Когда вы были моложе, чем Карло сейчас.

Он увидел, что Терри хотела что-то сказать, но промолчала, а катушки крутились неумолимо – тишина, потрескивание, потом снова тишина.

– Вы собирались рассказать ему об этом? – спросил наконец Стайнгардт. – В Париже?

– Я не могла себя заставить сделать это. – Голос ее упал. – Я выбрала трусливый путь. Пыталась всячески отговаривать его. Напомнила, что отказалась от его помощи, когда Карло родился. Но ничего не помогало.

Она говорила с иронией, но к иронии на этот раз примешивалась горечь:

– Он повторял мне, что он – отец Карло. Был согласен отказаться от своего брака, чтобы спасти мальчика, соглашался пожертвовать ради него даже своей репутацией. И моей.

– Как вы реагировали на это?

– Знала, что Крис непременно сделает то, что считает нужным. И что в конце концов отдам Карло в руки того, кто станет ему настоящим отцом.

– Настоящий отец, – пробормотал Пэйджит, – для сына Джека Вудса.

Когда Терри взяла его за руку, Стайнгардт заговорил снова:

– И поэтому вы отпустили его?

Последовала долгая пауза.

– Я отпустила его, потому что Крис заставил меня задуматься. О том, какой он и каким я хочу видеть Карло.

Ее голос был печальным, но твердым:

– Видите ли, я поняла, что Крис на самом деле совсем не похож на меня.

В последовавшей за этим тишине Пэйджит покачал головой.

– Тогда в чем же ваш грех? – продолжал расспрашивать Стайнгардт.

– В том, что я отпустила своего сына. И в том, что я дважды лгала Крису. Первый раз – чтобы спасти себя, второй – Карло.

– Вы знали, что спасаете Карло?

– Я вспомнила свое детство. Крис рассказал, как плохо Карло, и это испугало меня. – Она помолчала. – Но не настолько, чтобы я отказалась от карьеры. Настолько лишь, чтобы отдать Карло и снова использовать Кристофера Пэйджита. Единственное, что могу сказать в свое оправдание, – делая это, я больше думала о Карло, чем о Крисе или о себе.

– Вы собираетесь сказать об этом Крису теперь?

– Я думаю об этом, – глухо произнесла она. – Но отдаю себе отчет в том, что для них это будет слишком большим ударом. – Она снова помолчала. – Теперь они уже любят друг друга. И с каждым прожитым днем мне все труднее и труднее решиться на это.

– Тогда что же вас тревожит?

– То, что я могу лгать в таких вещах. То, что я способна делать такие вещи. То, что это недостаточно тревожит меня. – И совсем тихо, почти шепотом: – То, что во мне чего-то не хватает, и так будет всегда.

Кроме гнева и боли, эти слова рождали в душе Пэйджита страх и печаль. На кассете Стайнгардт спросил:

– А как вы все это воспринимаете?

– Как свободу, – тихо ответила Мария. – Как свободу и совершеннейшее одиночество. Такое ощущение, что никто и ничто не может взволновать меня. – В голосе Марии послышались слезы. – Я никогда не сделаю того, что может сделать для Карло Крис. Я не настолько люблю его. Моей любви хватает лишь на то, чтобы держаться от них подальше. Чтобы не видеть того, что я натворила.

Пэйджиту показалось, что Мария плачет, но очень тихо, еле слышно. Потом Стайнгардт спросил:

– Куда вы?

– Я ухожу. – Голос был утомленный, но твердый. – Я приходила сюда, потому что не знала, смогу ли сказать Крису правду. Я не смогу.

– Помощь может быть и в другом.

Молчаливая пауза была последней.

– Таким, как я, помочь нельзя, – произнесла Мария спокойно. – И никогда нельзя будет помочь.

Терри выпустила руку Пэйджита. Мгновение спустя на периферии его сознания запечатлелось: она выключила магнитофон.

Пэйджит сидел, ощущая совершеннейшее одиночество.

Главное в его жизни, воспитание сына, значило теперь не больше, чем его ложь на сенатских слушаниях. И то и другое – поступки глупца, замешанные на тщете и самообмане.

"А вы любили когда-нибудь так, что душа болит?" – спрашивал он Терри. Елену, отвечала она ему, а Пэйджит говорил: а я так люблю Карло. Сына Джека Вудса.

Он не замечал, что плачет. Потом Терри обняла его, притянула его голову к своей груди, прижалась щекой к его затылку.