– Договорились, Олли. Буду ждать в холле.
Чарли снова надел гимнастерку, отложил в сторону офицерскую портупею и, пригладив свой взъерошенные, песочного цвета волосы, спустился вниз, в холл. Сидя в глубоком кресле, он не спускал глаз с вращающихся дверей.
В холле было полно народу. Откуда-то из глубины сюда доносилась музыка. Он сидел, прислушиваясь к танцевальным мелодиям, разглядывал красивых девушек, входивших в отель с улицы, – лица у них слегка разрумянились от холодного, пощипывающего ветра, все в шубках, в шелковых чулочках и в туфельках на высоких каблуках. До него доносилось позвякивание дорогих украшений, шуршание модных тканей. Черт подери, до чего же приятно! Как здорово! Они проходили мимо него, оставляя за собой легкий шлейф пахучих ароматов, обдавая его теплом своих расстегнутых меховых манто. Он стал мысленно подсчитывать, сколько же у него денег. Банковский чек на три сотни баксов, которые он накопил из своей зарплаты, в бумажнике во внутреннем кармане четыре двадцатидолларовые бумажки с желтым брюшком, которые он выиграл в покер на пароходе, пара десяток, ну и еще какая-то мелочь. Нужно посмотреть. Он, засунув руку в карман, перебирал пальцами монетки, а они приятно позванивали.
Над ним склонилась красная физиономия Олли Тейлора, покачиваясь над воротником просторного пальто из верблюжьей шерсти.
– Боже мой, парень. На самом деле Нью-Йорк – в большой ж… представляешь, в знаменитом баре «Никер-боккер» наливают содовую с мороженым…
Когда они садились в машину, он дыхнул ему прямо в нос отборным крепким шотландским виски.
– Чарли, как ты помнишь, я обещал пригласить тебя на обед… Едем к старику Нэту Бентону. Не пожалеешь. Он приличный скаут. А дамы просто умирают от желания познакомиться с настоящим авиатором, летуном, с пальмовыми веточками победы.
– Может, я не придусь там ко двору? Что скажешь, Олли?
– Мой дорогой, не морочь мне голову. И больше не будем говорить об этом.
В клубе, казалось, все знают Олли Тейлора. Они долго стояли у стойки обитого темными панелями салона и пили коктейли «Манхэттен» вместе с группой седовласых стариков, на лицах которых отражались темные тени от мрачных стен. «Майор такой-то, майор такой-то, лейтенант такой-то…» – называл Тейлор по имени всех, кто подходил к Чарли. Он уже стал на самом деле беспокоиться за Олли, как бы тот не накачался раньше времени – в таком виде его не поведешь на обед в какой-либо приличный дом.
Наконец пришло время – было уже семь тридцать вечера, – и они, отказавшись от последнего раунда коктейлей, снова сели в такси. Каждый из них пожевывал гвоздичку, чтобы отбить запах алкоголя. Они поехали в верхнюю часть города.
– Не знаю, что мне там говорить. Скажу-ка я им, что провел самые восхитительные два года в своей жизни, а они, конечно, все вытаращат на меня глаза, но, увы, я ничего не смогу поделать с самим собой.
В приличном доме, куда они приехали обедать, все было на высшем уровне – у двери, как и полагается, швейцар, в холле повсюду мрамор, лифт отделан несколькими сортами дерева. Когда они стояли у двери в квартиру, Олли шепнул ему, что Нат Бентон – брокер, работающий на Уолл-стрит.
Гости, все в вечерних туалетах, уже ждали их в гостиной, выдержанной в розовых тонах. По-видимому, все они были близкими друзьями Олли, так как, увидав его, все засуетились, очень обрадовались. Все они радушно встретили и Чарлза. Тут же появились стаканы с коктейлями, и Чарли сразу же почувствовал себя в своей тарелке.
Среди них была одна девушка, мисс Хамфриз, удивительная красотка, словно с картинки. Как только Чарли ее увидел, сразу решил, с кем он намерен здесь разговаривать. С ней, конечно. От ее глаз, от ее ворсистого, мягкого бледно-зеленого платья, от открытой, матовой от пудры спины между лопатками у него слегка закружилась голова, посему он не осмеливался подходить к ней слишком близко.
Олли, заметив их вместе, тут же подошел, ущипнул ее за ушко.
– Дорис, ты на самом деле выросла и превратилась в сногсшибательную красавицу. – Он весь сиял, не очень твердо держась на своих коротеньких ножках. – Хамф, послушай, только самые отважные заслуживают внимания самых красивых… Ведь не каждый день мы возвращаемся с войны. Не так ли, Чарли, мой мальчик?
– Ну не душка ли он? – сказала она, когда Олли от них отвернулся. – Мы были так сильно влюблены друг в друга, когда мне стукнуло всего шесть лет, а он уже был студентом колледжа.
Когда все были готовы сесть за стол, Олли, пропустивший мимоходом еще парочку коктейлей, широко раскинув руки, произнес тост:
– Вы только поглядите на них, на этих милых, интеллигентных, красивых американских женщин… Ничего подобного по ту сторону Атлантики нет, правда, Чарли? Существуют три вещи, которые вам не получить нигде в мире ни за какие деньги: хороший коктейль, приличный завтрак и американская девушка, да благословит их всех Бог!
– Ах, какой он все же душка, – снова прошептала на ухо Чарли мисс Хамфриз.
На столе красовались ряды серебряной посуды, посередине – китайская чаша с букетом роз, а у каждого прибора – несколько бокалов и рюмок с сверкающими золотистыми ножками.
Когда Чарли оказался за столом рядом с мисс Хамфриз, он сразу почувствовал большое облегчение. Она ему постоянно улыбалась.
– Надо же, черт побери! – сказал он, тоже ответив ей широкой улыбкой. – Я, право, не знаю, как вести себя здесь…
– Ну, не так, как там, по-другому… Старайтесь вести себя естественно. Ну вот как я.
– Нет-нет, – возразил он, – мужчина всегда попадает в беду, стоит ему начать вести себя естественно.
Она засмеялась.
– Может, вы и правы. Ах да! Расскажите мне о том, как там на самом деле? Никто ничего мне не рассказывает. – Она кивнула на пальмовые веточки его «Военного креста». – Ах, лейтенант Андерсон, вы обязательно должны мне рассказать о своей награде.
Они пили белое вино, когда подали рыбу, потом красное, под ростбиф, потом ели десерт с диким количеством взбитого крема. Чарли постоянно убеждал себя не пить много, чтобы, не дай Бог, не опозориться.
Мисс Хамфриз звали Дорис. Так ее все время называла миссис Бентон. До войны она провела год в женском монастыре в Париже и теперь расспрашивала его о знакомых ей местах – о церкви Мадлен, о магазине Рам-пельмайера, о кондитерской напротив Комеди Франсез.
После обеда они с Чарли, взяв свои чашечки с кофе, отошли к эркеру у окна и устроились там за большой красной бегонией в медном горшке. Она спросила его, на самом ли деле он считает, что в Нью-Йорке сейчас так ужасно. Она сидела на подоконнике, он стоял перед ней, глядя через ее плечико на оживленное уличное движение за окном. Прошел дождь, и от фар и огней автомобилей на черной мокрой мостовой Парк-авеню оставались длинные, волнистые полосы. Он сказал ей, что все равно дома лучше, что бы там ни говорили. Интересно, что будет, если он, словно невзначай, скажет ей, что у нее красивые плечи? Он уже хотел было выпалить свой комплимент, как послышался знакомый голос Олли Тейлора – он агитировал гостей пойти всем вместе в кабак.
– Конечно, уборка здесь предстоит нешуточная, я знаю, – оправдывался Олли, – но пусть ваши дети знают, что сегодня мой первый вечер в Нью-Йорке, а следовательно, они должны с уважением относиться к моим слабостям.
Они стояли все вместе у входа под козырьком, а швейцар ловил для них такси. Дорис Хамфриз в своем длинном плаще с меховой отделкой внизу стояла так близко к Чарли, что плечом прикасалась к его руке. Несмотря на холодный, влажный от дождя ветер, он чувствовал запах ее духов, ее меха, ее волос. Они пропустили вперед других, кто уже занимал места в останавливающихся машинах. Вдруг на какое-то мгновение ее рука оказалась в его руке, такая маленькая, холодная. Он помог ей сесть в такси. Протянул швейцару полдоллара. Тот серьезным, озабоченным голосом ливрейного лакея прошептал на ухо таксисту: «Шэнли».
Автомобиль, мягко шурша шинами, мчался между высотными зданиями к даунтауну. Легкое головокружение у Чарли продолжалось. Он, не осмеливаясь глядеть на нее, разглядывал из окошка лица прохожих в плащах и с зонтиками в руках, которые проходили мимо витрин, машины, уличных полицейских.
