…Огненный водопад обрушивается внезапно и радостно. Боги, как вы щедры!.. Пил бы и пил живительный свет, но есть Закон… Больше, чем надо, — нельзя. Тело переполнено, безудержно раздается вширь, вспухает. Антон уже не знает, сколько рук у него, сколько ног, все двоится, множится… Ощущать это страшно и одновременно неизьяснимо приятно. И вдруг боль, будто молния, раскалывает его, тело наконец обретает прежние формы, а рядом — чудо из чудес! — пялится на него другой Антон, его двойник, точнее — половинка. (Это зрительный ряд, который на сей раз идет вместе с чувственным фоном). Облегчение, радость, чувство исполненного долга — свершилось! — похожее по описаниям на ощущения роженицы… (Это все еще чувственный фон). И голоса, советы, сентенции: «Истинно щедр тот, кто дает из того, что принадлежит ему самому», «Не бери больше, чем можешь унести», «Поделись, поделись, поделись…» (Спорадические ассоциативные понятия). И снова — огонь, режущий глаза свет красного фонаря… Что бы это значило? Такой реальный свет, страшный свет…

Антон потряс головой, поморщился, как от зубной боли. Что-то прервало контакт, вторглось извне — явно знакомое ему и очень опасное. Он взглянул на экран и все понял: над шлюзом горел красный плафон — кто-то выходит из базы наружу. Однако Заречный категорически запретил покидать базу. Значит… Антон, не сводя глаз с экрана, бросился к аварийному шкафу, стал на ощупь натягивать легкий скафандр. Двери шлюза растворились…

— А, черт, — прошептал Антон, увидев на поясе у неизвестного бластер. — Что они здесь — с ума посходили, что ли?!

Он выскочил из рубки, побежал к шлюзу. В коридоре было пустынно, и он только теперь сообразил: база спит, уже далеко за полночь.

В шлюзе, дожидаясь, пока сработает автоматика, Антон вызвал Заречного:

— Кто-то вышел из базы. С оружием. Я уже в шлюзе — догоню и верну его.

— Будьте все время на связи, — ясным голосом, будто он вовсе и не спал, попросил начальник партии. — Объявляю тревогу. Сейчас мы все выясним.

Открылся выход.

Нарушитель уже отошел от базы шагов на двести — он направлялся к оврагу, на противоположной стороне которого шевелились «листья» зеркальников.

Антон побежал.

Только здесь, на поверхности Скупой, почти голый в своем легком скафандре, Антон понял, каким безнадежно мертвым казался этот сумрачный мир геологам. Казался… В том-то и дело, что человека привязывают к земным стереотипам тысячи нитей — память, привычка, логика, наконец, чувства, чей голос обычно громче голоса разума. Никогда, наверное, ни ему, ни геологам не понять внутренней красоты и целесообразности этого закоченевшего от холода мира, не узнать, в чем его боль и радость, а значит, они навсегда останутся чужими друг для друга… Ну, что ж. Чужими — не значит врагами…

Нарушитель снял с пояса бластер.

— Стой! — зло крикнул ему в спину Антон. — Опомнись! Хватит уже трупов…

Человек вздрогнул, но не остановился, даже не повернул головы.

В три прыжка Антон догнал его, ударил по руке, в которой тот сжимал бластер, и, не удержавшись, покатился вместе с оружием по земле.

Он тут же вскочил и чуть не вскрикнул от удивления: на него глядели темные, сожженные горем глаза жены Балькарселя.

— Фей, — сказал он негромко и проникновенно, пытаясь пробиться к ее разуму. — Ты что надумала? Ты решила отомстить? Но ведь это глупо, Фей. Это невозможно. Отомстить можно равному, сознательно причинившему тебе вред. Мстить им, — Антон махнул рукой в сторону зеркальников, которые медленно катились по косогору навстречу людям, — это все равно как если бы Николая убило дерево, которое он срубывал, а ты сожгла весь лес. Возвращайся на базу, Фей.

Женщина молча, как и шла, повернулась, побрела к базе. Движения ее были полуавтоматическими, совершенно бездумными и Антон окончательно утвердился в своем решении: Фей как можно скорее надо отправить на Землю; только там ее душа оттает…

— Антон, почему вы не возвращаетесь на базу? — ворвался в его мысли встревоженный голос начальника партии. — Вас окружают.

— Я пойду к ним, — сказал Антон, поворачиваясь лицом к оврагу. — Грош цена сенсуалу, который не верит самому себе. Они обожают нас, даже обожествляют… Я наконец должен выяснить причину недоразумения.

— Чем мы можем вам помочь? — спросил Заречный после продолжительной паузы.

— Ровным счетом ничем. Смотрите и слушайте. Я постараюсь все время находиться в поле зрения приборов дальнего видения и, кроме того, буду комментировать все, что увижу или пойму.

Неожиданное решение облегчило душу, разом разрешило все сомнения. Антон вздохнул и зашагал к ближайшему зеркальнику — им, то ли по прихоти судьбы, то ли в результате подсознательного выбора, оказался все тот же меченый.

«Пообщаемся лучше конкретно, — подумал Антон, разглядывая полупрозрачный гигантский диск. — А то придумал: агитирует меня размножаться путем деления…»

Зеркальник катился ему навстречу. Вот до него уже десять шагов, семь, пять, три… Антон остановился, закинул за спину оба бластера — пусть подальше будут — и стал ждать. На какой-то миг из глубины души, будто из болота, вынырнул чертенок страха, прошамкал беззубым ртом: «Шьедят они тебя, шьедят!» — и исчез. На обезображенное смертью лицо Балькарселя, которое нависло над ним, Антон старался не глядеть, сосредоточив все внимание на происходящем.

Край зеркальника потянулся к нему, коснулся тонкой ткани скафандра.

Ничего не произошло.

Антону показалось, будто в разреженной атмосфере Скупой родился ветерок и погладил его… Вот именно: не коснулся — погладил! Подкатило еще одно огромное колесо, накрыло невесомым краем плечи, тут же передало свое прикосновение третьему — поменьше.

— Бессмертные звезды! — воскликнул Антон, обращаясь к геологам базы. — Смотрите, они делятся моим теплом! Они жмутся ко мне, как замерзшие зверьки. Вы же знаете: на Земле в особо лютые зимы зверье приходит к человеку…

Антон, расталкивая неуклюжих зеркальников, спустился к зарослям неземного саксаула, отстегнул один из бластеров, перевел регулятор излучения на минимум.

Он рубил лучом корявые деревца и швырял их в кучу, пока сам не разогрелся, а куча не поднялась вровень с зеркальниками. Их на склонах оврага собралось уже около сотни. Из-за скал выкатывались новые и новые диски. На их телах-экранах по-прежнему мучился рыжебородый Николай Балькарсель.

Вконец умаявшись, Антон присел на первый попавшийся камень и, сфокусировав бластер, поджег костер. Саксаул из-за нехватки кислорода разгорался плохо. Но затем красноватые язычки пламени запрыгали по веткам, странным образом обволокли их и те засветились, будто и не сгорали вовсе, а стали нитями накаливания.

Зеркальники «заволновались», окружили костер тесным кольцом. От дисков, находящихся вблизи источника тепла и света, во все стороны пошло веселое посверкивание.

— Они делятся теплом, — повторил Антон, как бы продолжая свой репортаж. — Они вообще подельчивые — это, по-видимому, одно из условий выживания. Час назад, во время сенсуального сеанса, я уловил еще один важный нюанс: они берут всегда ровно столько, сколько нужно для жизни и продолжения рода. Остальное, излишек энергии, они отдают другим или… возвращают… Какое трагическое недоразумение, — прошептал он, горестно покачав головой. — Они брали от щедрот стреляющих самое необходимое, а остальное… возвращали. Вы понимаете теперь, что значит стрелять в них?!

Антон носком ботинка пододвинул в костер несколько откатившихся веток, улыбнулся зеркальникам:

— Грейтесь, ребята, грейтесь…

Затем, повинуясь какой-то подсознательной идее, заглянул в ближайший диск. Несколько секунд поверхность его оставалась без изменений, потом вдруг изображение лица Балькарселя заколебалось, расплылось, будто по экрану прошла рябь, и на Антона из глубины зеркальника глянуло его собственное лицо — заросшее щетиной (три дня уже не брился, все некогда было), с небольшим шрамом на правой скуле и темными мешками под глазами. Все это — в тысячекратном увеличении, ярко, объемно…