В породе и в чинах высокость хороша… и проч.

Крылов.

Представьте себе большую, продолговатую комнату, убранную следующим образом: три письменные стола, один большой, посредине комнаты, два, поменьше, у окон; на этих столах в строгом, систематическом порядке разложены бумаги в серых обертках с печатными надписями: на каждом из столов стоят чернильницы, и в граненых стеклянных вазочках вложены связки чиненых перьев; множество распечатанных конвертов в беспорядке разбросано между бумагами; посредине большого стола, кроме бумаг, два тома "Свода законов", раскрытый Адрес-календарь, зажженная свечка и бронзовый колокольчик; вычурное готическое кресло средних веков - и на нем брошенный Месяцеслов в золотом обрезе. Стены комнаты украшены тремя портретами министра; один из них небольшой, гравированный, другой еще поменее, литографированный, третий во весь рост, написанный масляными красками, - все три в золотых рамах. К потолку привешена люстра из бумаги, сделанная под бронзу, и в ней необожженные свечи. В одном из углов стоят старинные часы с башенкой. Уголья догорают в камине. На ручке кресел, стоящих у камина, лежат "Академические ведомости". Лучи солнца, проходя сквозь пунцовые занавесы, отбрасывают красноватый цвет на всю комнату. На бумагах и мебелях пыль слоями, на потолке и на люстре паутина висит нитями.

Был одиннадцатый час утра. Человек лет пятидесяти пяти, очень тучный, с заспанными глазами и с блестящей лысиной на голове, в ваточном халате из шелковой материи, прохаживался взад и вперед по этой комнате. Двумя пальцами левой руки держал он золотую табакерку рококо, а указательным пальцем правой руки повертывал ее кругом; по временам он открывал крышку табакерки, переминал табак в руке и с расстановкою нюхал.

Это был сам г. Поволокин.

При входе, почти у самых дверей, была пригвождена к стене небольшая рыжая фигурка с бессмысленно вытаращенными глазами, с руками, сложенными назади, в вицмундире, застегнутом от первой до последней пуговицы.

Это был один из тех мелких чиновников, которым особенно покровительствовал г.

Поволокин.

- А что, братец, сегодня сильный мороз?

- Сильный, ваше превосходительство!

- Гм, сильный!

При сем г. Поволокин подошел к камину. Минуты две было молчание.

- Ну, а что, братец, нового? Я другой день что-то не вижу "Санкт-Петербургских ведомостей" - а?

- Они находятся у ее превосходительства. Она изволит делать выписки вещам, продающимся с публичного торга.

- Гм. То-то!

Опять минута молчания.

- Да, я забывал все тебе сказать, что это, братец, как у меня в последний четверг играли, такие были скверные карты, - черт их знает! - ну вот так к рукам и прилипают.

Уж, полно, отборные ли это?

- Отборные-с, ваше превосходительство!

- Да отчего бы они прилипали? Ты присматриваешь ли за Максимкой?

- Я имею постоянный надзор за этим-с.

- То-то! Скажи-ка, братец, Герасиму Ивановичу и Осипу Ильичу, чтоб сегодня к половине двенадцатого приготовлены были мне бумаги к подписанию.

- Слушаю-с.

- А после присутствия зайди-ка в Ниренбержскую и возьми табаку; у меня весь вышел. Да спроси у Надежды Сергеевны, не нужно ли ей будет курительных свеч или чего-нибудь этакого.

- Слушаюсь, ваше…

Чиновник не успел договорить, потому что дверь кабинета с шумом отворилась в эту минуту. Он отскочил от двери и низко поклонился вошедшей даме.

- А вот, кстати, и сама Надежда Сергеевна, - заметил супруг. - Здравствуйте, матушка! Не будет ли каких поручений от тебя, скажи ему (указывая на чиновника): он пойдет после присутствия в Ниренбержские. - Надежда Сергеевна при этом слове взглянула на чиновника и едва кивнула ему головой.

Он в другой раз отвесил ей самый низкий поклон; но когда глаза его встретились с глазами Надежды Сергеевны, он вдруг изменился в лице и начал неловко обдергиваться.

Это было не без причины: чиновник очень хорошо изучил игру физиономии ее превосходительства; в одну минуту узнавал он, в хорошем или дурном расположении она находится, так или иначе, таким или другим тоном надобно заговорить с нею… Часто он видал ее в гневе, и в сильном гневе, и никогда не смущался; но в эту минуту глаза ее метали такие молнии, эти глаза были так страшны, что поневоле мороз по коже пробежал у бедного чиновника, поневоле он растерялся совершенно и от убийственной мысли: "Не прогневил ли я чем-нибудь невзначай Карла Ивановича или ее самое", - у него закружилась голова, и светлые точки замелькали перед глазами…

- Мне ничего не нужно, - произнесла она - и, боже, каким голосом!.. У чиновника так и запрыгало сердце под вицмундиром…

Мановением головы Надежда Сергеевна значительно указала ему на дверь.

Он споткнулся, поклонился еще ниже прежнего и вышел из кабинета.

- Скажите, чтоб никого не пускали к генералу, сказали б, что он не принимает.

Слышите? - закричала г-жа Поволокина печально удалявшемуся чиновнику, полурастворив дверь и в ту же минуту снова захлопнув ее.

Сам г-н Поволокин, кажется, немного смутился, предчувствуя что-нибудь необыкновенное и видя, в каком волнении находилась его супруга.

- Что случилось? что такое, матушка? - спросил он с беспокойством.

- Что случилось? - повторила она трагическим голосом… - Погодите, погодите! что вы так торопитесь? Еще успеете порадоваться. Прежде всего прошу вас, чтоб вы приказали выгнать вон Ваньку. Если б он был мой, я сейчас отдала бы его в солдаты! Да еще строго-настрого запретите пускать в ваш дом эту пьяницу Федосью, чтоб ее и духа не было здесь, чтобы она и на нашу улицу не смела заглядывать.

- Гм. В чем же дело-то?

- Дайте же мне выговорить, дайте мне опомниться! Я сегодня всю ночь глаз не смыкала, я… да где это вы были вчера до пятого часа?

- В Английском; очень любопытная была партия: князь Федор Григорьевич, я, граф

Антон Карлович да новоприезжий секретарь посольства.

- Вот как: подумаешь, отец дослужился до такого чина, с такими важными людьми обращается всякий день, приобрел их дружбу, трудится, просиживает напролет ночи, а для кого это? все для своей дочки! Думает, как бы составить ей хорошую партию, - а она, утешение наше, она изволила уже себе выбрать общество без нашего согласия, не спросясь нашего совета.

И Надежда Сергеевна, говоря это, ходила взад и вперед по комнате своего супруга.

Лицо ее было почти багрово от гнева, и чепец, накинутый на невычесанную голову, сбился на одну сторону. В пылу гнева она даже забыла о своем туалете, - а это было еще любимое ее занятие, потому что она еще имела претензию пленять.

- Что же это все значит, матушка? Я, то есть, ни полслова не понял, - осмелился возразить супруг.

- То, сударь, что дочка ваша, - и она остановилась прямо перед супругом, - всякий день, под видом прогулки, шляется на чердак любезничать с каким-то мальчишкой, в которого, говорят, влюблена и который обращается с нею, как с равной, и сидит с нею по целым часам глаз на глаз! Вот до какого посрамления мы дожили с тобою, Николай

Мартыныч! Вот вам, - я всегда говорила, а вы только слушать меня не хотели, - вот вам утешение на старости лет от детей!

Г-н Поволокин повел рукою по лбу, выразительно прищелкнул двумя пальцами, вытянул нижнюю губу, посмотрел на Надежду Сергеевну, потупил голову, еще раз потер лоб и прошептал себе под нос: "Полно, не во сне ли это?"

Г-жа Поволокина, к несчастию, услышала этот шепот:

- Во сне! во сне? - закричала она, подступая к нему. - Во сне! Да что я, сумасшедшая, что ли? За кого вы меня принимаете? Вы-то сами не во сне ли? - И она задыхалась…

- Матушка, нет, не то; я хотел попросить вас, чтобы вы рассказали поподробнее…

Ах ты, боже мой! - И он сделал шаг назад.

- Понимаете ли вы? - И она стучала указательным пальцем по столу. - После болезни ее Карл Иванович приказал ей гулять всякий день. Карл Иванович, надо отдать ему справедливость, не отходил от нее во время болезни; я приказала ей гулять с человеком… Ну, а эта проклятая нянька изволила ее познакомить с какой-то старушонкой, у которой сын малюет стены. Она всякий божий день и зачастила туда: обрадовалась, моя голубушка, что нашла по себе общество. Благородная кровь, видно, у нее в жилах обращается, нечего сказать!