Бег в темноте коридора. Те же звуки, что в начале предыдущей сцены, только быстрее и громче. Да, это бег знакомой уже пары мужских ног. Женских не слышно: та, за которой бегут, исчезла. Очевидно, преследующий ее бежит не просто туда, откуда пришел, но исследует все возможные ответвления этого огромного, запутанного, непонятного жилища. Громкое сопенье, чертыханья и т. п. Возгласы: “Эй! Хэлло! Хэлло!.. Эй!..”

Резкий переход в свет. Мы попадаем в большую комнату, стены которой, как и в кухне (в WC, в мясоразделочном цехе, в анатомическом театре), сплошь облицованы ярко-белым кафелем. Точнее было бы назвать этот параллелепипед “помещением”, но, увы, это жилая комната героя: на ходу он привычно поправляет какие-то предметы, подключает не глядя (к день и ночь здесь горящему) добавочный люминесцентный свет, быстро подбирает с пола и бросает на кровать иллюстрированный журнал. Кровать представляет собой узкий, довольно потрепанный холостяцкий топчан. Над ложем, кривовато приклеенная к кафелю липкой лентой и слегка надорванная, красуется большая фотография Брижит Б.

В комнате нет окна. Топчан с фотографией образуют единственный относительно человеческий фрагмент этого жилья. Остальное — предметы, выполненные из металла цвета хаки и такого же цвета пластических полимеров: компьютерные реле, musical sets, их детали, какие-то педали, футляры, разрозненные панели, шнуры, лампы и т. п. Окончательная победа электронного. При этом хаос, царящий здесь, ужасает. Мы находимся словно внутри компьютера, и компьютер этот навсегда сломан.

Герой (джинсы, кстати, уже натянуты), ныряя под разные полки, расшвыривая коробки, панели, новые, но уже непригодные каркасы, издавая различного рода междометия, разыскивает героиню. Как будто она может здесь быть!

Снова коридор. На этот раз в руках у героя фонарик. Резко выхваченные светом фрагменты стен: гобелены, обои, кирпич, грубый камень фермерского подвала, снова лиловатые гобелены, свежие, еще сыроватые бревна (на гвозде висит водолазный костюм), серая, в трещинах штукатурка, тяжкий бархат портьер, резко: наскальная живопись... снова кроваво-красный кирпич... Иногда, как в тоннеле метро, вдруг мелькнет какое-то боковое ответвление... Английские гобелены XVIII века, ярко-белый кафель, краска школьных коридоров, капли смолы на свежеструганых досках, лист фанеры с клочком объявления, венозные обои цвета старческих ног... Хлопанье вспуганных крыл, треск льда, звон разбитых стекол, шум струи из крана, возглас: “No, really?”, пугающе близкое дыхание большого животного, стук молотка, парочка фокстротных аккордов на фортепьяно, шуршание мыши, старческий кашель, вой ветра, звяканье вилок и ножей, возглас: “Oh, no!”, собачий лай, колокольный набат, фрагменты компьютерной музыки, возглас: “Sorry!”, клекот воды в унитазе, резкий взвизг скрипки... С размаху — стоп.

Он. Ты?!

В круге света — ее лицо, выхваченное из тьмы. Правильней сказать: кулаки. Очень белые — на ярком свету, в идеальной тьме. Плотная защита глаз — от света, взгляда, вообще от пространства по эту сторону мозга.

Хэлло! Эй! Ты меня слышишь?.. Хэлло-о-о! Ответь. (При этом: не двигаясь с места. Ни на микрон навстречу.)

Чирк лучом вправо — плащ на стене. Плеск влево — стена. Чуть выдвинутый вперед, фонарик натыкается на неожиданно близкую толщу драпировки. Нора. Женщина почти полностью ушла в мякоть круглого кожаного диванчика. Он черный, в уютных залысинах. Сидящая замерла в позе эмбриона. Очень далека от речи.

Что случилось? Что не так? Что? Я не понимаю. Что-то не так? Объясни. Ну?.. А?.. Эй!!

Герой держит свет резко направленным на белые кулаки. Никакой реакции. Очень тихо. Слышны мелкие нерегулярные пощелкиванья. Это, конечно, слезы. Слишком накрахмален халат.

Хэлло. Хэлло-о-о! Хэлло?.. Хэлло!!!

Кружок света: два-три его прыжка вдоль косяка двери. Выключатель. Профиль героя с заведомо злым глазом. Щелк-щелк. Щелк-щелк...

Черт! Ничего в этом доме не работает! Ничего!

Снова щелкает выключателем. Прежний результат.

Ну гадство! (Наставляя на женщину дуло фонаря.) Так. Ты мне скажешь наконец, что случилось? Ты, кстати, в моем доме! Если сейчас же не ответишь, можешь вообще убираться. I am completely fed up!!

Пауза.

Нет, я действительно не понимаю. Что не так? Что-то не так? Fuck you! Ты хоть пару слов сказать можешь? Ну?.. (Словно с ребенком.) Пару слов. Открой ротик и скажи. Ты пла-а-ачешь? Почему ты пла-а-ачешь? Что-то не та-а-ак? (Меняя тон.) Я сейчас не знаю что сделаю! Я сейчас... я не знаю... я... я... (Задыхаясь.) Пару слов... я... Пару слов, ну?!! (Хватает с размаху кулаком в стену.)

Полный свет.

Она. Я тебя люблю.

Только сейчас мы видим ее лицо. Никакой патетики в мизансцене. Может, наоборот. Как если бы один, допустим, спросил: “Сэр, вы не скажете, где здесь ближайший телефон?”, а тот ему: “Как хороши, как свежи были розы”.

Кстати, только сейчас мы можем разглядеть и саму комнату. В уютной ее тесноте очевидна соприродность и взаимосимпатия предметов: плаща, что мы видели раньше, и чемодана под ним, пыльного зеркала в толстой раме, круглого столика, который накрыт однотонной вязаной скатертью, ну и, конечно, дивана. На столике вразброс мелкие атрибуты канцелярии и косметики. Драпировка черных гардин прикрывает скорее всего дверь куда-то наружу. Дверь эта из стекла: во время краткой паузы после слов героини мы слышим, как тихонько оно дребезжит: то вверху, то у самого пола... Обои дают догадаться, что когда-то здесь играли дети.

Он. Вот так всегда! Со мной всегда так! Когда надо, чтоб он включился, так он не включается, а когда не надо...

Звонки телефона.

Shit! (Устремляется в коридор.)

Путь отсюда совсем не похож на путь сюда. Видимо, теперь герой возвращается по возможности напрямую.

Не менее странные помещения. Это уже не коридор, а то ли запустелые цеха по производству игрушек, то ли залы давно покинутого почтамта. По крайней мере, мы однократно видим героя (откуда-то сверху) спускающимся вниз по металлическим ступеням ажурной и узкой винтовой лесенки. Она одиноко торчит в центре пустого гулкого зала — то ли бывшего банка, то ли телеграфа. Издалека, доносимые необычным, “техническим” эхом, продолжают слышаться звонки телефона. Огромные стрельчатые окна многослойной пылью смягчают уже по-дневному яркий свет.

Мы в пустой кухне. По-прежнему звонит телефон. После очередного сигнала слышен сухой щелчок, и — пугающе неразличимый с живым — включается механический голос героя.

Механический голос героя. Здравствуйте! Как поживаете? Очень рад вас слышать! Вы позвонили по телефону (212) 8074341. Я с нетерпением ждал вашего звонка! Но, к сожалению, именно сейчас я занят. Буду счастлив, если вы оставите ваше сообщение! Я люблю вас! Еще раз: я люблю вас! Have a nice day!

Компьютерное пиликанье изнуряет нас “Лунной сонатой”... Би-и-и-ип!

Мужской автоответчик. Здравствуйте! Как поживаете? Очень рады вас слышать! “Галактика” счастлива иметь возможность контакта! Наша фирма приготовила для вас незаменимый сюрприз!

Женский автоответчик (игриво). Вы спросите — какой?

Мужской автоответчик. Это законный вопрос!

Женский автоответчик. И все же?

Мужской автоответчик. Внимание! Вы находитесь в вашем домашнем WC. С уже привычным, увы, чувством фрустрации вы беретесь за ручку водосливного бачка, и...

Слышится струение златострунных арф, где девственность аркадийских ручьев гармонически соотнесена с лучами, лужками и экологически благополучными овечками. Диалог автоответчиков продолжается на фоне этих пасторальных журчаний.

Женский автоответчик. О, я, кажется, угадала...

Мужской автоответчик. Да, дорогая! Это — “Беатриче”, что значит...

Женский автоответчик. ...уникальная...