Только путешествие "по урге" позволило мне сделать эти интереснейшие наблюдения в безлюдных районах, хотя у такой поездки были и свои недостатки. Монголы везли меня очень быстро и кратчайшим путем, с удовольствием получая за свои труды награду в виде китайских долларов. Но после пяти тысяч миль в казачьем седле, которое теперь, пропыленное, тряслось в коляске рядом со мной, душа моя восставала, когда меня как вещь подбрасывало и швыряло в разные стороны на камнях, ухабах и рытвинах. Сама колымага, влекомая вперед дикими лошадьми, которые управлялись не менее дикими всадниками, трещала и подпрыгивала и не разваливалась разве что из патриотизма, как бы желая доказать удобство и привлекательность монгольских транспортных средств! У меня ныли все кости. Наконец у меня уже при всяком толчке вырывался стон, а затем и вовсе случился острый невралгический приступ в раненой ноге. Ночью я не мог уснуть ни лежа, ни сидя, так и пробродил до утра возле юрты, прислушиваясь к громкому храпу ее обитателей. Временами мне приходилось отбиваться от двух больших черных псов, злобно бросавшихся на меня. На следующий день я выдержал эту муку только до обеда, а потом свалился, не в силах ни пошевелить ногой, ни вообще повернуться; в конце концов у меня начался жар. Пришлось остановиться. Я выпил весь свой запас аспирина и хинина, но облегчение не наступало. Меня ожидала еще одна бессонная ночь, о которой я не мог без страха подумать. Мы остановились в гостевой юрте неподалеку от небольшого монастыря. Монголы пригласили ламу-врача, который дал мне два очень горьких порошка, заверив, что утром я смогу продолжать путешествие. Вскоре у меня усилилось сердцебиение, а боль стала еще острее. Прошла еще одна ночь без сна, но с восходом солнца боль отступила, а спустя час я приказал седлать мне лошадь, содрогаясь при одном виде коляски.

Пока монголы ловили лошадей, в палату зашел полковник Н.Н. Филиппов, он рассказал мне, что они с братом, а также Полетика, отмели все обвинения в связях с большевиками и получили разрешение от Безродного ехать в Ван-Куре к барону Унгерну. Филиппов, конечно, не знал, что его проводник-монгол имел при себе бомбу, а другой послан вперед с письмом к Унгерну. Не знал он также, что его браться и Полетика уже расстреляны в 3айн-Шаби. Филиппов очень спешил, надеясь сегодня же попасть в Ван-Куре. Спустя час я выехал вслед за ним.

Теперь мы передвигались от уртона к уртону. Нам всюду давали плохих, истощенных лошадей: животные не успевали отдохнуть - так много посыльных от Дайчина Вана и полковника Казагранди моталось по дорогам. В последнем перед Ван-Куре уртоне нам пришлось заночевать. Хозяйничали в нем пожилой тучный монгол с сыном. После ужина монгол взял обглоданную баранью лопатку и, посмотрев на меня со значением, положил ее на угли, сопровождая свои действия магическими заклинаниями.

- Хочу погадать тебе. Все мои пророчества сбываются. Он вытащил кость, когда она совсем обуглилась, сдул золу и стал внимательно изучать поверхность лопатки, повернув ее к огню. Все это продолжалось довольно долго, потом старик, переменившись в лице, положил кость на угли вторично.

- Что там было? - спросил я со смехом.

- Тише? - прошептал он. - Я прочел ужасные знамения.

Он вновь извлек лопатку из жаровни и стал сосредоточенно осматривать, непрестанно читая молитвы и совершая странные телодвижения. Наконец его голос зазвучал торжественно и тихо:

- Я вижу за твоей спиной смерть в облике высокого бледнолицего человека с рыжими волосами. Ты будешь находиться на волосок от гибели, сам почувствуешь это и приготовишься умереть, но смерть отступит... Другой белый человек станет твоим другом... Не пройдет и четырех дней, как ты потеряешь знакомых тебе людей. Их зарежут. Вижу, как их трупы поедают собаки. Бойся человека с головой, похожей на седло. Он стремится уничтожить тебя.

После гадания мы еще долго сидели у огня, курили, пили чай, и все это время старик смотрел на меня со страхом. Я подумал, что, должно быть, именно так узники в тюрьме смотрят на приговоренного к смерти.

На следующее утро мы покинули дом моего предсказателя еще затемно и, проехав пятнадцать миль, увидели на горизонте очертания Ван-Куре.

Полковника Казагранди я отыскал в штабе. Он происходил из хорошей семьи, был опытным инженером и блестящим офицером, отличился в войне при обороне острова Моон в Балтийском море, а также сражаясь с большевиками на Волге. Полковник предложил мне принять настоящую ванну, каковая находилась в доме главы местной торговой платы. Во время нашей беседы в комнату вошел высокий молодой капитан. Кудрявые рыжие волосы обрамляли его поражавшее необычайной бледностью одутловатое, бесстрастное лицо, на котором выделялись крупные, с холодной проницательностью смотрящие глаза и удивительно изящный рот с нежными, почти девичьими губами. Его можно было бы назвать красивым, если бы не эта ледяная жесткость глаз. После его ухода полковник сказал, что это капитан Веселовский, адъютант генерала Резухина, ведущего борьбу с большевиками на севере Монголии. Оба тоже прибыли сегодня для переговоров с бароном Унгерном.

После завтрака полковник Казагранди пригласил меня в свою юрту обсудить положение в Западной Монголии, где ситуация все более обострялась.

- Вы знакомы с доктором Геем? - спросил меня Казагранди. - Он очень помог мне при создании отряда, а теперь Урга обвиняет его, называя большевистским агентом.

Я постарался, как мог, защитить Гея. Он и мне помог, кроме того. ему доверял Колчак.

- Да, конечно. И я приводил те же доводы, - сказал полковник, - но прибывший сегодня Резухин привез с собой перехваченные донесения Гея большевикам. Приказом барона Унгерна Гей и его семья отправлены сегодня в штаб Резухина и, боюсь, несчастные не доберутся до места.

- Почему? - спросил я.

- Их прикончат по дороге, - ответил полковник Казагранди.

- Что же делать?! - воскликнул я. - Гей не мог примкнуть к большевикам: он слишком умен и хорошо воспитан для этого.

- Не знаю, не знаю, - уныло пробормотал полковник. Попробуйте поговорить с Резухиным.

Я решил тут же отправиться к Резухину, но в этот момент в комнату вошел полковник Филиппов. Он затеял долгий разговор об ошибках, допускаемых в обучении солдат. В конце концов, я все же надел верхнюю одежду, но тут появилось еще одно новое лицо - плюгавый офицер в потрепанном монгольском плаще и выцветшей казачьей фуражке, правая рука его была на черной перевязи. Это оказался генерал Резухин, которому меня сразу же представили. Генерал повел беседу любезно и весьма искусно - расспрашивал, как бы между прочим, как мы с Филипповым провели последние три года, шутил и смеялся, не выходя за рамки обычной учтивости. Когда он собрался уходить, я воспользовался моментом и вышел вместе с ним.

Вежливо и внимательно выслушав меня, генерал тихо сказал:

- Доктор Гей - большевистский агент, он только притворялся сочувствующим белому движению, чтобы половчей подглядывать и вынюхивать. Нас окружают враги. Русские деморализованы, за деньги они готовы предать всех и вся. Таков Гей. Впрочем, теперь нет нужды его обсуждать. И он, и его семья мертвы. Сегодня в пяти километрах отсюда мои люди зарезали их.

Оцепенев от ужаса, смотрел я на этого юркого коротышку с тихим голосом и учтивыми манерами. В глазах его было столько неукротимой ненависти, что мне стала понятна та робкая почтительность, с какой держали себя в его присутствии офицеры. Позднее, в Урге, я много слышал и об отменном бесстрашии генерала, и о его безграничной жестокости. Цепной пес барона Унгерна, он был готов по первому приказу хозяина броситься в огонь или вцепиться неприятелю в глотку.

Не прошло и четырех дней, а "мои знакомые" действительно были "зарезаны - итак, первая часть пророчества сбылась. Теперь смерть должна угрожать мне. Ждать долго не пришлось. Спустя два дня в урочище объявился глава Азиатской кавалерийской дивизии барон Унгерн фон Штернберг.