Явь

Тот день начался весьма неудачно.

Еще засветло с вершины Спящего Медведя сползло огромное облако, накрыло западный провал, и к рассвету густой грязновато-белый туман курился над ним, словно пар над кипящим котлом. Все три моста скрылись из вида – их очертания еле-еле угадывались за колышущейся завесой, – и горожанам, желавшим попасть из предместья Мастеровых в квартал Тишины, приходилось пробираться над бездной на ощупь. Им подобное было не в новинку, поэтому рыночные торговцы и рабочие, женщины с большими корзинами и писари из городского совета чинно шли друг за другом, держась за перила и считая шаги. Со стороны казалось, будто люди, миновав арку моста, падают в пропасть.

Фиоре наблюдала за происходящим, стоя поодаль, и размышляла о том, какими словами сейчас Кьяран ругает ее, свою незадачливую помощницу. Если бы вчера хоть что-то предвещало туман, она ни за что не согласилась бы прийти к опекуну так рано, отвоевала бы право появиться в полдень… Впрочем, что теперь сокрушаться? Ее страх – это ее страх, и Кьяран к нему не имеет никакого отношения.

«А ведь сегодня красивый день, – вдруг подумала она и ощутила знакомый зуд в кончиках пальцев. Хотелось побыстрее взяться за кисть. – Спящий не нависает над Эйламом, не давит… Он стал каким-то далеким… прозрачным… призрачным… Кругом одни лишь тонкие линии – кажется, будто город превратился в набросок самого себя».

…танцующие серые тени в воздухе, словно тонкие шелковые ленты.

…чьи-то голоса зовут, поют.

…идти за ними опасно, и все же ей хочется сделать именно это.

Где-то по ту сторону провала гулко пробили часы на Башне Марвина.

Фиоре, вздрогнув, пришла в себя и машинально одернула рукава – так, чтобы они прикрывали кисти рук почти до кончиков пальцев, испачканных в краске. Этот жест был ее привычкой, ее навязчивой идеей, с которой не пытался бороться даже Кьяран.

– Всего лишь тридцать пять шагов, – вполголоса проговорила она, когда Таэм, приказчик из бакалейной лавки тетушки Ансиль, шустро нырнул в туман, как ныряет в облако быстрокрылая ласточка. За мгновение до того, как исчезнуть, он обернулся, посмотрел на нее и беззвучно произнес: «Трусиха!» – Всего-навсего… нет, не могу. Будь проклята эта гора вместе со всеми своими туманами!

Спящий Медведь, чья окутанная облаками вершина была превосходно видна из любой части Эйлама, не ответил на проклятие, но Фиоре вдруг показалось, что именно сегодня дух горы ее услышал. Мимолетный страх мгновенно уступил место жгучему любопытству: неужели ей удалось хоть на мгновение разбудить древнего фаэ?..

– Дитя, не надо сквернословить, – сварливо произнесла проходившая мимо пожилая дама, прятавшаяся от несмелого утреннего солнца под зонтиком из черного кружева. Выражение лица у нее было неприязненное, чему не следовало удивляться: книжная лавка Кьярана и ремесло Фиоре были для горожан одинаково пугающими. – Ты ведь знаешь не хуже меня, на что способен обиженный фаэ. Зачем ссориться с тем, кто в любой миг может проснуться и стереть город с лица земли? Нас, позабытых всеми богами, никто не защитит от его гнева.

– Простите… – Фиоре опустила голову и безотчетно потерла свое ключ-кольцо, украшенное изображением птицы, раскинувшей крылья в полете. Этот символ частенько вызывал у нее горькую, злую усмешку: так усмехается обреченный на пожизненное заточение узник, наблюдая сквозь прутья решетки за вольными обитателями небес. Она была в тюрьме далеко не одинока, но от этого не становилось легче.

Дама – Фиоре наконец-то вспомнила, что им доводилось раньше встречаться в лавке Ансиль – презрительно усмехнулась и начала вещать:

– Посмотри вокруг! – Двое случайных прохожих обернулись, в окне второго этажа показалось чье-то лицо. Фиоре почувствовала, как любопытные взгляды устремляются к ней со всех сторон, и невольно ссутулилась. Прятаться было некуда. – Ты видишь, во что превратился Эйлам? В небе больше не летают махолеты, путешественники обходят нас десятой дорогой! Сырость губит дома, болезнь отняла детей, а наши души каждую ночь попадают прямиком в Обитель хаоса… И никто не хочет нам помочь – нас все бросили, даже его светлость Аладоре! Только вам с Кьяраном все нипочем, он с утра до ночи сидит у себя в лавке, уткнувшись носом в книги, а ты малюешь цветочки на чашках и тарелках! Так ты, мерзавка, решила еще и разбудить Спящего? Хочешь покончить с Эйламом раз и навсегда, так?!

– Вы бредите, – жестко сказала Фиоре, и ее ладони крепко сжались – ногти едва не проткнули кожу. Происходящее до боли напоминало некрасивую сцену, которую месяц назад устроила дочь Кьярана, Сола. – В том, что происходит, нет моей вины! Разве вы не знаете, что…

– Молчи! – перебила дама, рассерженно стукнув по мостовой кончиком потрепанного зонта. – У-у, отродье фаэ… Я тебя насквозь вижу!! Отвратительней тебя может быть только настоящий грешник!!!

Фиоре не сумела ответить на это, но женщина вдруг отшатнулась, словно увидела что-то страшное, и заторопилась прочь, продолжая бормотать себе под нос – от бессвязных обвинений она постепенно перешла к заурядным ругательствам, а у самой арки моста, должно быть, настал черед площадной брани. «Лет через пятьдесят, – с тоской подумала Фиоре, – мне исполнится столько же лет, сколько ей сейчас. Неужели к тому времени ничего не изменится?..»

Черный кружевной зонт растворился в тумане.

– Тридцать пять шагов, – вновь произнесла Фиоре, решив на сей раз и впрямь не тревожить Спящего Медведя проклятиями, от которых все равно толку не было. – Просто положи руку на перила и иди вперед… не смотри под ноги, не глазей по сторонам… а если сделать это побыстрее, то…

Она вдруг преисполнилась решимости и ринулась на штурм.

Провалы изуродовали Эйлам, когда Фиоре было пять лет.

В тот день городу полагалось навсегда исчезнуть с лица земли, потому что с юга вдруг пришло море – водяная стена до самого неба, прожорливая и беспощадная. Эйлам располагался более чем в двух днях пути от побережья, и никому из его жителей даже в страшном сне не могло присниться, что подобное когда-нибудь произойдет; однако один из мудрецов древности не зря говорил, что все в мире зыбко. Теперь-то эйламцы затвердили эту поговорку и даже истолковали ее по-своему: «Все в мире зыбко, и никому не дано знать, что там, где нынче суша, завтра не будут плескаться морские волны».

В детстве Фиоре частенько приставала с расспросами к Кьярану и тетушке Ансиль – сама-то она была очень мала, да к тому же слишком испугалась, чтобы хоть что-нибудь запомнить, – и те охотно рассказывали своей воспитаннице о великой битве духов тверди и моря, о водяных смерчах и скальных ежах, о явлении призрака великого Марвина-печатника и прочих жутких чудесах. С годами истории становились все невероятнее и приобретали отчетливое сходство с древними легендами о Потопе, но любопытство Фиоре лишь росло: ей уже не хватало простого повествования об удивительных событиях прошлых лет, ей хотелось понять, что послужило их причиной… а вот это оставалось тайной. «Печатники чего-то учудили, – отмахивался Кьяран всякий раз, когда Фиоре начинала донимать его. – Вечно им неймется. Выпустили, видать, какого-нибудь сильного дьюса, он сиганул в море, переполошил фаэ – и все дела!» Вразумительного объяснения ей так и не удалось добиться, а тетушка Ансиль и вовсе ограничилась советом расспросить обо всем Создателя.

«Да если бы Он меня услышал…» – думала Фиоре, вздыхая.

Пятнадцать лет назад корни горы оказались достаточно крепкими, чтобы удержать наступление враждебной стихии: Эйлам устоял, хотя несколько кварталов все-таки ушли под воду, но и море осталось. Морским фаэ не хватило лишь самой малости до победы, чему стали немым свидетельством три глубокие трещины, прорезавшие лик города, – они шли от новоявленного берега прямиком к подножию Спящего Медведя, словно следы исполинских когтей. Их нельзя было обойти, поэтому уже в первые дни после катастрофы пришлось соорудить временные мосты, а позже – заняться постройкой мостов настоящих, постоянных. Это дело оказалось нелегким: за полтора десятка лет городской совет так и не сумел разобраться с западным провалом, оттого людям, которым нужно было его пересечь, приходилось доверять свои жизни хлипкому сооружению из досок да веревок. Оно сильно раскачивалось даже на слабом ветру и скрипело так жалобно, что сердце разрывалось. Иногда – особенно во время тумана – ступивший на мост человек мог не добраться до места назначения, поэтому страх Фиоре вовсе не был беспричинным.