Едва смолк шум водных процедур, как вдруг воздух наполнили подушки, летевшие во все стороны, – ими швырялись белые гоблины, повскакавшие со своих постелей. Битва кипела сразу в нескольких комнатах, до самого второго этажа, и время от времени даже перекидывалась в детскую, когда прижатому к стене воину приходилось искать там укрытия. Судя по всему, никого это побоище не смущало, никто его не запрещал и даже не выказывал удивления. Нянюшка продолжала развешивать полотенца, а миссис Баэр – раскладывать чистую одежду с той же невозмутимостью, с какой они это делали бы в обстановке полного порядка. Хуже того, миссис Баэр даже выгнала одного особо ретивого воина из комнаты и послала ему вдогонку подушку, которой он до того коварно запустил в нее.

– А никто не ушибется? – спросил Нат, хохотавший в кровати во все горло.

– Да ни за что! В субботу вечером у нас разрешено драться подушками. Завтра все равно наволочки менять, а после ванны такой бой очень поднимает настроение. Мне и самой нравится, – призналась миссис Баэр, вернувшись к сортировке дюжин носков.

– Какая у вас замечательная школа! – заметил Нат, оцепенев от восторга.

– Она у нас довольно странная, – рассмеялась миссис Баэр, – но ты скоро поймешь, что мы не считаем нужным портить ученикам жизнь лишними правилами и бесконечной учебой. Поначалу я запрещала беситься по вечерам, вот только от запретов не было никакого толку. Удержать мальчиков в постелях было не проще, чем чертика в табакерке. Тогда мы заключили соглашение: каждый субботний вечер я позволяю пятнадцать минут драться подушками, а они обещают в остальные дни чинно ложиться спать. Попробовали – получилось отлично. Нарушат данное мне слово – никаких забав, не нарушат – я поворачиваю к стене все стеклянное, убираю лампы в безопасное место и даю им поразвлечься.

– Прекрасное установление, – произнес Нат, которому очень захотелось принять участие в потасовке, вот только вызваться сразу в первый же вечер он не решался. А потому лежал, наслаждаясь зрелищем, которому, безусловно, было не занимать живости.

Во главе нападающих стоял Томми Бэнгс, а Деми защищал свою комнату с поразительной отвагой, сноровисто складывая за спиной прилетавшие подушки – пока захватчики не остались без боеприпасов, после чего они устремились врукопашную и вернули себе свой арсенал. Было несколько мелких травм, но никого это не смущало, звучные шлепки наносили и принимали с полнейшим добродушием – подушки летали в воздухе, как огромные снежные хлопья, но вот миссис Баэр посмотрела на часы и провозгласила:

– Мальчики, время. По постелям, а кто не спрятался, я не виновата!

– А что это значит? – удивился Нат, который даже сел в кровати, чтобы увидеть, что же будет с теми бедолагами, которые осмелятся ослушаться этой удивительной, но одновременно и такой благожелательной наставницы.

– А то, что в следующий раз не будет никаких развлечений, – ответила миссис Баэр. – Я даю им пять минут, чтобы улечься и погасить свет, – и ожидаю, что они послушаются. Они знают, что такое честь, и держат слово.

Это было совершенно очевидно, поскольку битва закончилась столь же внезапно, как и началась, – парочка запоздалых снарядов, заключительный вопль, прогремевший, когда Деми метнул седьмую подушку в отступавшего противника, посулы на следующий раз, а потом – тишь да гладь. Тишину, последовавшую за этим субботним буйством, нарушали лишь редкие смешки и приглушенные перешептывания; матушка Баэр поцеловала новенького и оставила его смотреть светлые сны о жизни в Пламфилде.

Пока Нат отсыпается, расскажу-ка я своим юным читателям про тех мальчиков, среди которых ему предстоит проснуться.

Начнем с наших старых знакомых. Франц высок ростом, ему уже шестнадцать, типичный немец – крупный, светловолосый, начитанный, очень домовитый, общительный и музыкальный. Дядюшка готовит его к поступлению в университет, а тетушка – к счастливой семейной жизни, то есть упорно воспитывает в нем добронравие, любовь к детям, уважение к женщинам, как пожилым, так и молодым, и готовность помогать по хозяйству. Он ее правая рука во всем, положительный, добродушный и терпеливый, свою жизнерадостную тетушку он любит, как мать, каковой она и пытается для него быть.

Эмиль – совсем другой: вспыльчивый, непоседливый и деятельный, его мечта – стать моряком, ибо в жилах его течет древняя кровь викингов, укротить которую невозможно. Дядя пообещал, что отправит его в море в шестнадцать лет, и убедил изучать навигацию, подсовывал книги про славных и знаменитых адмиралов и героев, позволял, когда сделаны все уроки, вести лягушачью жизнь в речке, пруду и ручейке. Комната Эмиля похожа на каюту военного корабля: все здесь связано с морем, армией, кораблестроением. Его кумир – капитан Кидд[1], а любимое развлечение – нарядиться этим джентльменом-пиратом и горланить во всю глотку свирепые моряцкие песни. Танцует он исключительно матросские танцы, ходит вразвалочку и говорит – насколько это дозволяет дядя – на матросском языке. Мальчики называют его Командором и очень гордятся его флотом, который бороздит пруд и порой терпит крушения, они обескуражили бы всякого флотоводца, кроме этого будущего моряка.

Деми – один из тех детей, в которых явственно заметны результаты разумной любви и заботы: его душа и тело всегда в согласии друг с другом. Естественная душевная тонкость, привить которую может только влияние семьи, сообщила простоту и притягательность его манерам: мама взращивала в нем невинное и любящее сердце, папа надзирал за его физическим возмужанием, следил, чтобы здоровая пища, спортивные упражнения и сон придавали ему крепость и прямоту, а дедушка Марч развивал юный ум благожелательной мудростью современного Пифагора[2]: не забивая его долгими и сложными уроками, которые надлежит затверживать, точно попугай, а помогая раскрываться прекрасным естественным образом – так солнце и роса помогают раскрыться розе. Деми отнюдь не был идеальным ребенком, однако даже недостатки его обладали своей прелестью, а поскольку его рано обучили смирять свои порывы, он не сделался игрушкой страстей и аппетитов, что нередко бывает с несчастными маленькими смертными, наказанием которым после становится то, что они поддаются искушениям, ибо не научились им противостоять. Деми был тихим, загадочным мальчиком, серьезным и жизнерадостным; вряд ли он сознавал, что необычайно красив и умен, но при этом мгновенно подмечал сообразительность и красоту в других детях и воздавал ей должное. Он обожал книги и часто предавался живым фантазиям, которые порождали сила воображения и одухотворенность натуры; родителей его тревожили эти свойства, и они считали необходимым уравновесить их полезными познаниями и здоровым обществом, а то как бы мальчик не превратился в одного из тех бескровных умников, которые способны удивлять и восхищать родных, но потом увядают, подобно оранжерейным цветам, поскольку их юные души расцветают преждевременно и нет при них крепкого тела, с помощью которого их можно укоренить в плодородной почве нашего мира.

Именно поэтому Деми и пересадили в Пламфилд, и тамошняя жизнь пришлась ему настолько по душе, что Мег, и Джон[3], и дедушка единодушно признали: это был благоразумный поступок. Общение с другими мальчиками развивало в Деми практическую сметку, воспитывало волю и сдувало паутинки, к плетению которых был так склонен его молодой ум. Надо сказать, Деми немало шокировал свою маменьку, вернувшись домой, ибо научился хлопать дверью, сочно произносить: «Чтоб я провалился», а кроме того, потребовал высокие, крепкие сапоги, «чтобы топали, как папины». Джон, однако, радовался этим переменам, смеялся над выразительными репликами сына, купил ему новые сапоги и с удовлетворением произнес:

– Все идет хорошо, а значит, пускай топает. Я хочу, чтобы мой сын вырос настоящим мужчиной, и налет грубоватости ему пока не повредит. Мы со временем его отполируем, а что до знаний, их он еще соберет, как вот голуби собирают горох. Не стоит его торопить.