А в письме к брату добавлял: «Монсеньер каноник теперь снова потребует начать с визитов и комплиментов, а вы с ним будете решать, одобрить мой выбор или нет, а потом ждать, разрешит ли дон Джироламо дель Перо? Марианна готова была пожертвовать собой за тысячу в месяц, а вдруг новой кандидатке потребуется та же сумма?»

Но рядом со старым ширился другой поток, бурный и крепнущий, бегущий по новому, «гальваническому» руслу. Здесь тоже забот хватало, но как много свежего и нового. 5 мая в своем университете Вольта произнес речь о животном электричестве и сразу передал текст Бруньятелли для печати. Желающих послушать набрался весь, актовый зал: еще бы, слухи о сенсационных опытах Гальвани разлетелись, да и сам Вольта, большой мастер публичных демонстраций, покажет что-то новое — говорят, ему уже лягушек наловили бочонок.

Вольта радостно вышел перед аудиторией, говорил горячо и взволнованно, получая удовольствие от того, о чем и как говорит. Ведь не каждый день и далеко не каждому ученому выпадает честь попасть в самый эпицентр поистине эпохальных событий.

Вольта рассказывал об электризации поглаживаемых им кошек, разбрызгиваемой жидкости, поднимающихся к тучам паров воды. И еще услышал притихший зал, что холоднокровные лягушки не так легко поддаются смерти, как теплокровные мыши, телята и мы, люди. А в каждом индивиде разная сила жизни, и ради науки испробованы разные виды умерщвления: голод, усталость, нагрев, раны и мучения, много слабых разрядов или один сильный, удушение газами и отравление ядами.

Под занавес уточнил Вольта маленькую новинку: Гальвани непременно разрезал лягушек, а он смог обойтись без скальпеля. Если поясницу лягушки покрыть фольгой из олова или меди, к ножке приложить ключ, монету или ложку из другого металла, например серебра, и замкнуть фольгу на серебро, то лапки начинают особенным образом дрожать, брыкаться и подскакивать.

Расходясь, осведомленные слушатели лектора хвалили, но ничего нового сверх того, что сообщил сам Гальвани, не видели. Разве что тот анатомировал своих жертв, а Вольта тряс их даже живыми. Но хороший популяризатор тем и хорош, что наглядно излагает чужие достижения!

Подобные мнения Вольту возмутили: он бушевал, гневался и срывался по малейшему поводу. Гальвани — ученый, а я — его демонстратор? Душила обида, но, остывая, Вольта признавался себе, что так и есть. В электрических вопросах он маэстро, а здесь его роль вторична. Неужели мать была права («Ты, Сандро, альт, а хочешь вести партию скрипки!»)? Так и есть, первым голосом пел болонец, а он, комовец-павиец, лишь вторил.

Потому Гальвани и вел себя надменно: это его ария. А Вольта пытался на электрическом поле взять реванш, но лишь подчистил небольшие огрехи. Вольта писал брату о лягушках, а заодно и о новых шансах на епископат, требуя не сдаваться и имея в виду прежде всего самого себя. Вокруг шла какая-то заурядная суета со студентами, конкурсами, премиями, Луиджи торопил с женитьбой. Ну что ты, молил Алессандро, сейчас не время, не хочу, дел по горло, к тому же невыносимая жара, начальство вызывает в Милан отчитываться, со студентами хлопоты. Не могу.

Отбивался от всего, а сам исступленно совал в приборы лягушек, мышей, саламандр, ящериц и других мелких животных, благо резать их уже не требовалось. Мозг работал напряженно. Писал в «Избранные труды» к Аморетти, в издания друга Бруньятелли, к Карминати, к Кавалло в Лондон. Впереди что-то брезжило, какая-то идея выступала из подсознания. Впервые металлы казались не менее активными, чем лягушки. Отчего придуман непреодолимый барьер между живым и неживым? Разве живые ткани сложены не из тех же веществ, что и все «неживое»? И сама «жизненная сила» разоблачена: под загадочной мантией пряталось электричество!

Тогда же в июне родилась «мемория секонда», то есть вторая памятка о животном электричестве. И прошлая статья была огромной, а эта в полтора раза больше: только на беглое прочтение требовалось два часа. Но надо же было выплеснуться, стравить избыток сил, погасить раздражение.

Одолевает досада: самый расцвет сил — кончается четвертая дюжина лет, но все нет долгожданного перелома! Неужто придется завершить свое поприще, так и не достигнув вершины?

У второй статьи не было конкретного адресата, она писалась обо всем сразу. В предыдущей речи Вольта ограничился общим обзором ситуации, проведенными за два месяца опытами, теперь же надо было углубиться в детали. Садясь писать, Вольта еще не видел в уме «готовой» статьи, она строилась по ходу дела, и потому писать научные трактаты было для него непревзойденным удовольствием. В конце взглянешь, что же такое получалось, и застынешь в изумлении: вот это да!

Из новой статьи физиологи еще раз узнали, что для вздрагивания лягушки электричеству надо пройти через ее нерв. Притом лягушка реагировала на заряд вдвое меньший, чем самый чувствительный из электрометров Вольты. Вот это чувствительность!

Статья содержала много нового. Подробнейшим образом, с цифрами, Вольта рассказал о емкости банок и проводов, об электрометрах, о применении стеклянных столбиков как изоляторов. Оказалось, что два разнородных металла совсем не обязательно накладывать на нерв или язык одновременно, достаточно приложить лишь один, а вторым коснуться первого, а вовсе не живой ткани. Так почти незаметно Вольта решил загадку двух металлов: о ней знал еще Гальвани, но два металла были нужны вовсе не нерву, а электрической цепи, куда входил нерв!

Анализу подвергся еще один важный вопрос. Гальвани извлекал разряд из банки, а лягушка в стороне вздрагивала. Почему? Потому что в электрической атмосфере флюид смещался в другую сторону, обратную направлению разряда. Про «электричество давления» специалисты могли прочитать в книге лорда Мак-Магона: обратный удар мог даже убивать! Через тридцать лег появится новая терминология («электромагнитная индукция»), но разве в словах дело?

А вот еще одно удивительное предвидение Вольты! «Свет не обладает механическим импульсом, достаточным для ничтожного ощутимого действия, чтоб двинуть, например, пушок или другое легчайшее освещенное им тело, однако он сильно возбуждает зрительный нерв, даже повреждая его при слишком сильном ощущении». Вольта не утверждал, что электрический флюид есть то же самое, что свет, но оба они явно относились к флюидам, несравненно более тонким, упругим и лишенным заметного веса, чем флюидам воздухообразным и газам. И в XX веке Вольта был бы на месте!

Какая необычайная в истории науки статья, как много в ней откровений! Вольта уже видит, что не «животное», а обычное электричество производит разные действия, протекая через нервы, дающие вкус или действие. А потом Фарадей доведет до конца дело Вольты о тождестве разных электричеств!

Что же произошло? Доброжелательный Вольта с чистым сердцем и без каких-либо тайных соображений бросился к Гальвани с объятиями, но, наткнувшись на весьма холодный прием, сосредоточился исключительно на научных, никак не личных вопросах. Разобравшись в материалах Гальвани, их доработав и по новому растолковав, Вольта имел моральное право высказать свою точку зрения, отличие которой от мнения Гальвани было расценено посторонними как ответная враждебная мера. Конечно, жаль, что загремели залпы. Впрочем, разве удалось бы достичь чудесных результатов в итоге этого драматического поединка, если бы эмоции не оплодотворили холодных рациональных доводов?

…Теперь дышать стало легче. По методу Гальвани лягушку надо взрезать, чтобы пустить электрический флюид по нервам, зато по методу Вольты можно гонять флюид по любому пути, если в начале и конце разместить металлическую арматуру.

О Вольте снова заговорили. Вокруг его головы снова воссиял нимб непревзойденного мастерства. «Ах, как интересны Ваши опыты, писал ему из Неаполя некий граф, любитель наук, Каринолав, — о них все только и говорят, я мечтаю иллюстрировать точно такими же свои лекции. А с Вами хотел бы переписываться и поддерживать научные контакты барон Бюлов, прусский кавалер».