В мире кипела жизнь, ключом били страсти. Наконец-то грянула новая, тоже на семь лет, война, на этот раз за независимость североамериканских колоний Англии. Американцы осмелели, в проекте конституции даже Ирландию включили в свой состав, а Франция, двадцать лет ждавшая реванша, поддержала бунтовщиков.

А ценители прекрасного щебетали о Давиде, восходящей звезде живописи. Он только что приехал в Италию — ученик изысканного Буше, брат которого ведает королевским имуществом, а у того друг маркиз де Мариньи, а у того жена держит прославленный салон, куда частенько ездила сама мадам де Помпадур, а сам Давид уже получил премию своей академии за «Бой Марса с Венерой», еще написал «Смерть Сенеки», а за «Антиоха, сына Селевка» послан на стажировку к ним в Италию. Здесь все, кто был в Париже, хвалят портрет герцогини Полиньяк его кисти, а она подруга новой королевы Марии-Антуанетты, а сестра Мария-Каролина как раз замужем за неаполитанским королем Фердинандом IV, к нему на охоту пригласили Давида, он написал чудесный пейзаж с графом Потоцким, гарцующим на могучем скакуне.

Люди серьёзные говорили о победителе турок русском генерале Кутузове, которому в бою пуля вышибла левый глаз, что не помешало ему посетить Англию, Францию, Голландию. Теперь он у нас в Италии, а потом поедет в Берлин, Лейден и Вену с щекотливыми дипломатическими поручениями. Людей науки взволновала иная новость: запрет на вечные двигатели. Парижские академики только что обнародовали свой отказ даже думать про подобные химеры, так что нетерпимость ученых оказалась ничуть не меньше нетерпимости инквизиторов, разговор окончен, осталось только сжигать ослушников, разве мир не есть самый настоящий вечный механизм? О поразительной новости так и этак судачили и в салонах, и в тратториях.

Как бы в противовес прибыла из Англии хорошая весть из области механики. У мрачного торговца свечами в Глазго работал сын плотника, Джемс Уатт. Поначалу он чинил спинеты и клавикорды,[11] потом ушел в университет ремонтировать физические приборы и машины. Этого самого Уатта обуяла мечта заполнить фабрики железными рабочими, которых можно кормить дешевым углем. И точно, ремонтируя паровую машинку давней системы Ньюкомена, механик улучшил ее, заставив отработанный пар конденсироваться не в рабочем цилиндре, а вне его и отбирая силу со штока не при одном, а двух ходах туда-сюда. Ради прибылей Уатта взялся финансировать врач Ребук, но испугался неудач и продал свою долю Болтону, а у того дело пошло: наконец-то с хорошо выточенным цилиндром и пригнанным поршнем паровик неплохо заработал.

Самым важным для Вольты событием 1775 года оказалось создание электрофора. Положение молодого регента было неустойчивым, до зарезу надо было прославиться чем-то вещественным, на бумажных прожектах долго не продержишься. Еще 3 июня Вольта вымученно писал Ландриани, чем различаются негодный и неполезный воздухи (через год речь пойдет об отличиях годного и полезного), а 12-го числа к Пристли ушли бумаги, оказавшиеся историческими. «Я изобрел electroforo perpetuo, вечный электроносец», — гордо писал Вольта, словно подняв эстафету поруганного вечного двигателя в пику зазнавшимся парижским академикам.

Что ж такое электрофор? Железное блюдечко, на нем смоляная пластинка, сверху вторая лепешка из железа с деревянной ручкой и в придачу маленькая лейденская баночка — пузырек, обложенный фольгой, и с проволочкой, торчащей через пробку. О чем же писал Вольта, тянувшийся к знаменитостям, как бабочка к свету? Он с восторгом обнаружил аналогию между вечными двигателями, механическим и электрическим. Надо всего лишь похлестать кошачьей шкуркой смоляной диск (это раз), затем наложить на отрицательно наэлектризованную смолу металлический диск (это два). Металлический диск наэлектризуется по влиянию — «плюс» у смолы, «минус» с другой стороны, теперь касаемся пальцем и уводим минус в землю (это три), и затем поднимаем железный кружок за изоляционную ручку и снимаем с него электрический остаток, то есть плюсы (это четыре). Полученные заряды можно использовать в своих целях: извлечь искру в темноте, переправить в лейденскую банку.

До сих пор по той же четырехзвенной технологии работают многие электростатические машины — от школьных приборов до индустриальных гигантов. Вольта прекрасно понимал фундаментальность сделанного, уж он-то отчетливо сознавал, насколько прост, а потому жизнен предложенный им метод электризации. Повторяя ту же процедуру несчетное число раз, можно было питать электричеством любого желающего.

Узнав про «электроносец», Пристли взволновался. «Электрический флюид присутствует и действует везде, он играет главную роль в грандиознейших и интереснейших сценах природы», — писал он, выспрашивая детали опыта и срочно строя такой же приборчик. И тому были основания: методика Вольты живет уж два века и будет жить всегда, однако, увы, до сих пор электротехники не хотят понять, что поток электричества даже из одного электрона безумно велик, оттого и неиссякаемы электрические потоки, исторгаемые наэлектризованными телами. Акцент проблемы переместился совсем в другую сторону: из слабенького электричества не может вытекать столько сил, заявили одни, никаких вечных источников нет и быть не может, заявили другие, еще не остывшие от закрытия perpetuum mobile. Конечно, в электрофоре Вольты всю необходимую работу выполняет рука, но за этой прагматической сентенцией упустили из виду безграничность электрических резервуаров. За электрофорной дверцей обнажились бездонные закрома электричества, откуда неистово хлещет чудесная субстанция, однако, будто страшась заглянуть в бесконечные внутренние дали материи, ученые сделали вид, что деловито подсчитывают свои трудозатраты.

Слов нет, нелегко относить кувшин от родника, но еще важнее использовать всю энергию потока. С водой и ветром справились мельницы, но и в XX веке электричество еще не считается источником энергии!

Вольта лучше, чем кто-либо другой, понимал, что обнажились зияющие электрические недра, но в силах ли был он переучивать всех, бороться за просвещение всего научного мира? Он сказал, а его и слушать не хотели. И Вольта мудро совладал с зудом поучений, не желая превращать себя в жертву своих научных амбиций. «Вам всего лишь нужен хороший источник электричества? — спросил он. — Так вот он, берите». И все взяли, электрофор оказался нужен всем!

Если хочешь известности, надо рекламировать свои находки, а потому 13 июня ушло письмо к Камни с описанием электрофора и метода работы с ним, потом ту же информацию получили Барлетти и Коупер. А в Париже между тем Бомарше выпустил в свет «Севильского цирюльника». Есть там и такой диалог: «Розина: Всегда браните вы наш бедный век… Бартоло: Прошу простить за дерзость. Но что он дал нам, чтоб хвалить его? Лишь глупости всякого рода: свободу мыслить, тяготенье, электричество, веротерпимость, хину, «Энциклопедию» и театральные драмы?» Ах вы мотыльки, думал Вольта, живете на краю электрических пропастей, и до того вам хорошо, что даже не замечаете, хоть из любопытства взгляните за дверь — электрофор!

Однако приходилось ковать железо, пока горячо, из регентов подаваться в учителя. В итоге больших трудов 12 августа появляется документ с латинским текстом, подписанный Барлетти и Марцари: «Заключение о претензии Вольты на занятие кафедры экспериментальной физики в Комо. Алессандро Вольта, комовский патриций, издал эпистолярную диссертацию (первую, к «чужаку» — туринцу, даже во внимание не приняли!) с серьезной разработкой темы и освоил многие физические коллоквиумы, внеся в их трактовку много оригинальных достижений. Нами проверено и рекомендуется…». В декабре Вольте положили оклад — 800 лир в год.

Слухи про электрофор разлетелись мгновенно. Конечно, профессору Барлетти рассказано про новинку чуть ли не первому — он так помог рекомендацией. Теперь письмо за письмом канонику Фромонду, уж год идет переписка с Ландриани, в апреле обратился сам Магеллан из Лондона. Летом Вольта обменялся письмами с Клинкошем: тот из Праги восторженно отозвался об электрофоре графу Кинскому в Вену, и Вольта, узнав о такой любезности, посчитал приятным долгом списаться и поблагодарить.