По правде говоря, старосте не хотелось уводить Гогии. Налог был взыскан, Гогия избит, и староста чувствовал себя удовлетворенным. Но друзья старосты на этот раз не послушались его.

— Он оказал сопротивление властям! Он полез в драку! И он должен понести примерное наказание! — говорили казаки, нагайками подгоняя Гогию. Один из соседей Гогии, пожилой крестьянин, попытался было попросить старосту и казаков освободить его, но казаки пригрозили ему нагайкой, и он умолк.

На открытом поле стоял большой дом, крытый дранью. Это было присутствие или, как называли его местные жители, «канцелярия». За несколько дней до наступления Нового года прибыли сюда в гости начальник уезда, полицейские приставы и казаки.

Незваные гости явились, потому что власти обвиняли общину села А-и в том, что она недостаточно ретиво преследует разбойников. Через несколько часов после их приезда вся деревня была оповещена о том, что к ним снова поставили «экуцию». Ужас охватил все население. По прошлому году они знали вкус этой «экуции». В прошлом году такая же «экуция» разграбила всю деревню. Пострадавшие не успели еще оправиться, а их уж снова ждала та же участь.

Начальник разбил казаков на отряды, и часть из них поставил в дома к тем, кого подозревали в укрывании разбойников, а часть — к тем, кто находился в каком-нибудь родстве с разбойниками. Сам начальник, становые и сопровождающие их лица пока оставались жить в сельской канцелярии. Уездный начальник, отдав соответствующие распоряжения и расставив людей, должен был через несколько дней вернуться обратно в уездный город. Остальные собирались жить на постое у сельского населения до тех пор, пока не поймают разбойников.

Начиная с того дня, как пожаловал уездный начальник, каждый день с утра до вечера перед канцелярией толпился народ: одни несли продукты для начальника и его свиты, другие тащили дрова, третьи — сено, кукурузу для казачьих коней. Иные вносили деньги на содержание «экуции» и упрашивали сельского писаря и старшину выдать им квитанцию, чтобы не пришлось платить во второй раз.

Начальник уезда, так часто наезжающий в села со своими казаками для того, чтобы изловить разбойников, но ни разу не сумевший их поймать, пребывал в дурном расположении духа. По указанию сельского писаря и старшины он вызывал к себе «подозрительных» или «замеченных» лиц, одних запирал в кутузку, на других розгами вымещал злобу. Особенно злился начальник на то, что за время его пребывания здесь еще двое юношей сбежали в разбойники.

— Нет, бунт хотят устроить, бунт! Пока шкуру с них не спущу, ничего не выйдет! — кричал он в гневе.

К полудню староста и казаки дошли до канцелярии и доставили туда связанного Гогию Уйшвили.

— Старшина, выслушай меня! — закричал Гогия, как только подошли к канцелярии. — Разорили меня, с лица земли снесли мое хозяйство, избили меня! Защити, если у тебя есть закон, защити, а то на твоих глазах я покончу с собой!

Но староста и казаки обвиняли Гогию Уйшвили в сопротивлении распоряжению властей и в оскорблении действием казаков.

— Тише, тише ты, начальник не узнал бы! — зашикали на Гогию люди.

— Я и хочу, чтобы он услышал. Если он начальник и судья наш, пусть защитит меня от несправедливости! — кричал Гогия еще громче.

Старшина не успел еще распорядиться, как начальник, услышав крики Гогии, сам вышел на балкон.

— Кто такой этот крестьянин?

— Он против начальства, ваше благородие! Отказывается платить нам на расходы, — ответил один из казаков начальнику.

— Защитите меня, ваша милость! — закричал Гогия. — Они меня разорили под Новый год, по миру пустили, да еще избили меня, православного человека! Вот, ваша милость, смотрите! Чего им надо от меня? За что разбили мне голову? — взывал Гогия к начальнику, показывая ему свои окровавленные волосы.

— Он дрался с нами, ваше благородие, ударил нас оскорблял всячески и хотел даже стрелять в нас из ружья! — вмешался казак. — Вот этот все видел и знает. И казак указал на старосту.

Староста смутился, в нем, видно, заговорила совесть. Но из страха перед казаками он сразу предал Гогию.

— Все, что говорят казаки, сущая правда. Он не хотел платить! — подтвердил староста.

— Подведите его ко мне поближе! — приказал начальник.

Гогию подвели.

— Кто тебя научил итти против начальства? Кто тебе позволил бить моих солдат?.. — грозно спросил Гогию начальник.

— Ваша милость, я не бил. Это они пустили меня по миру и избили меня! — дрожащим голосом ответил Гогия, бледнея от страха.

Больше ничего не удалось сказать ему в свое оправдание. Нагайка начальника заставила его замолчать.

— Ах, ты, сукин сын! Бунтовать вздумал! А-а!.. Знаю я вас, что вы за люди! Дайте срок, шкуру с вас спущу — поодиночке со всех!.. Отучишься! Больше не полезешь! — кричал разоренный начальник, с пеной у рта бегая по балкону.

Гогия стоял неподвижно. Грудь его поднималась и опускалась. Он глухо и тяжело дышал. Начальник, наконец, удалился к себе. Тогда Гогия возвысил голос.

— Нет справедливости в нашей стране! — закричал он. — Меня разорили! Пустили по миру! Избили! Я пришел сюда правды искать, а тут правды нет! Правда, где ты? Где бог? Где икона? Где вера?.. — кричал Гогия все громче и громче. А народ успокаивал его, просил помолчать.

Марине, испуганно молчавшая до сих пор, вдруг поддержала мужа. Нет справедливости для нас! Не начальник он, а татарин!

Начальник опять выскочил на балкон.

— Уберите этого сукина сына, всыпьте ему тридцать розог, а потом заприте обоих, мужа и жену, в кутузку! Живей! — закричал он.

Мрачная тень страха прошла по лицам присутствующих, когда они услышали слово «розги». Наступила зловещая тишина. Гогия помертвел, замолк. Испуганный и жалкий стоял он теперь в толпе.

Марине не сразу поняла смысл слов начальника, но сочувствовала, что что-то страшное должно произойти с ними, и, оглушенная страхом, ждала.

Прошло несколько напряженных минут.

— Скорее!

Начальник нетерпеливо стукнул каблуком по полу и повторил свой приказ.

Старшина приступил к исполнению приказа.

— Горе мне! Помогите! — заревел Гогия, стараясь вырваться из рук своих палачей.

Сильные руки повалили его на землю.

Гогия тяжко стонал и кричал. Стоны его, отзываясь во всех сердцах, вселяли ужас.

Наступил вечер. Вверху голубело безоблачное небо, внизу сверкала белизной снегов земля. Вселенная казалась торжественной и величавой. Земле и небу привольно дышалось морозным воздухом.

Печаль и уныние царили среди крестьян села А-и. Но все же, верные обычаю, они, окончив работу для начальника и казаков, торопились домой, чтобы все приготовить к встрече Нового года.

— Что поделаешь? Недаром говорят, привычка сильнее веры! — повторяли крестьяне, хотя обманутые надежды в прошлом ничего лучшего не предвещали им и в будущем.

Гогия Уйшвили, с желтым и желчным лицом, с распухшими от слез глазами, уронив голову на грудь, шел за Марине, Начальник выказал великодушие и поручил старшине (сам он отбыл в город, чтобы встретить Новый год среди своей семьи) отпустить по случаю Нового года провинившегося крестьянина.

Старшина, выполняя приказ начальника, выпустил обоих. И Гогия с женой теперь шагали к своему дому.

Была уже ночь, когда они вошли в дом. Объятые ужасом, брошенные с утра ребята, целый день слонялись в тоске. Увидев родителей, они кинулись к ним навстречу и радостно окружили их. Маленькая Тебро украдкой подползла к отцу и покрасневшими от холода ручонками стала теребить его за бороду.

— Пап, а где хлеб? Когда принесешь? Нэпа спрятала?

Но Гогия толкнул свою дочурку, и она полетела прямо в золу. Девочка, ждавшая ласки от отца, испугалась, обиделась и так закричала, что у бедной Марине сердце оборвалось. Никогда раньше Гогия не обращался с детьми грубо. Ошеломленная, она подскочила к девочке, подняла ее из золы и сунула ей в рот свою грудь. Но, увы, от пережитого за день у нее пропало молоко, и голодный ребенок напрасно теребил сосок.