И Ваня совсем было забыл те давние материны страхи, никак не связывая их с людьми, так непохожими на них, но когда этот, носатый, впечатал в угол дома маленького беспомощного Бимку, все вспомнилось. И Ваня вдруг понял, почему мать так опасалась этих страшных черных людей. Нет, он не стал их бояться. Он их возненавидел. И только потом, когда Рим привел его в организацию, осознал, что все это – его ненависть, его желание отомстить – правильно и естественно. Что только такие чувства и должен испытывать настоящий русский человек к инородцам, потому что Россия – для русских!

– Сыночка, ты слышал, меня к тебе больше не пустят. Ты уж постарайся всю правду рассказать! И не покрывай этих бандитов! Главное, чтоб сами азербайджанцы поняли, что ты ни при чем! А то ведь всех нас убьют, и меня, и Катюшку.

– Зачем Катюшку? – У Вани снова перехватывает горло.

– Так у них же кровная месть, сыночка! Все время по телевизору передают.

– Увези Катю в деревню, – глухо просит Ваня. – К бабушке.

– Как? – всплескивает руками мать. – А школа? А тебя я как одного брошу?

– Увези... – Ваня смотрит на мать тяжело, почти с ненавистью. – Эти черножопые на все способны!

– Да что ты, Ванюш, я пошутила, она же девочка, малышка совсем, – бормочет мать и тут же осекается, вспомнив, что та, убитая, была совершенно Катюшиного возраста, когда-то в один детсад ходили.

– Или увезешь Катьку, или я следователю ни слова не скажу, – мрачно заявляет Ваня и прикрывает глаза, давая понять, что разговор окончен.

На самом деле он очень устал, и глаза закрываются помимо воли, но ради сестренки он потерпит. Мать должна ее увезти! Должна! Прямо сегодня! Как же он сразу не сообразил, что они будут мстить? А Катюшка...

– Увезешь? – Ваня открывает глаза и в упор смотрит на мать.

Та покорно кивает головой:

– В выходные.

– Сегодня.

– Так., в ночь приедем...

– В городе у тети Веры переночуете, а утром – в деревню. – Ваня не хочет слышать никаких отговорок. Он – единственный мужчина в этой семье. Он должен защитить сестру от этих черножопых! – Сегодня не уедете – скажу, что я убил. Поняла? Иди.

Он снова закрывает глаза, теперь уже потому, что совершенно не может держать веки поднятыми. По телу гуляют ознобные ломкие волны, в голове шумит и жутко, просто невыносимо, до громкого зубовного скрежета, болит раненное тяжелым боевым ножом предплечье. То самое, на котором красуются две ровные синие восьмерки.

Зорькин плохо понимал, что с ним происходит. Он давно отвык от охотничьего азарта, когда во что бы то ни стало хочется не просто докопаться до истины, но и установить причинно-следственные связи: кто, как, почему. Давно, в прошлой жизни, он и заработал славу лучшего следака именно этим – распутыванием преступного клубка до самого первого узелочка. А потом это его умение просто отмерло за ненадобностью. И вот – почти забытая дрожь в кончиках пальцев и хищное, неодолимое желание узнать истину.

«А в чем истина? – сам себя спрашивал Зорькин. – Кто убийца? И так все ясно. Почему убил – тоже понятно. Тогда чего ты хочешь найти, старый маразматик? Или кого?»

Покопавшись в старой записной книжке, он нашел домашний телефон доктора Янковского, профессора-психиатра, к которому раньше частенько обращался за консультациями. Позвонил. «Данного номера не существует», – сообщил автоинформатор. Конечно! С той поры, как они последний раз виделись, телефоны в городе сто раз менялись. Да и жив ли профессор? Ему уже под восемьдесят, не меньше.

«К чему он тебе? – сам себя спрашивает Зорькин. – Какую консультацию ты хочешь получить у доктора?» А пальцы уже щелкают по аппарату, набирая другой номер – академии, где профессор когда-то преподавал.

– Алё, – мгновенно отозвался бодрый голос.

– Генрих Янович? – не поверил своей удаче Зорькин. – А это...

– Узнал, узнал, – улыбнулся в трубку Янковский. – Очередного маньяка поймали?

– Типа того, – согласился следователь, совершенно не зная, как продолжить. К конкретному разговору он оказался не готов. – Можно я к вам подъеду?

– Только если через месяц. Я в Амстердам сегодня уезжаю, на конгресс. Вот автомобиль в аэропорт дожидаюсь.

– Жалко... – сник Петр Максимович.

– А по телефону-то нельзя? – мгновенно уловил его расстроенность профессор. – У меня как раз есть минут десять. Излагайте. Если это не государственная тайна, конечно.

– Генрих Янович, вы когда-нибудь со скинхедами сталкивались? – Зорькин решил начать сразу в лоб.

– Что вы имеете в виду? Били ли они мне морду? – поинтересовался психиатр. – Пока нет. Но у метро уже останавливали: типа, жид пархатый, вали в свой Израиль.

– А вы разве?.. – смутился Зорькин.

– Да нет, конечно, как был латышом, так латышом и помру, но им, знаете ли, все равно. Нос мой не нравится. А вас они с какой точки зрения интересуют?

– Да понять хочу, что это за племя такое молодое, незнакомое.

– Пациенты, Петенька, и говорить с ними надо исключительно как с пациентами.

– Сталкиваться приходилось?

– А как же. У большинства – алкогольная наследственность, оттого и задержки в развитии. Думать не умеют, но очень внушаемы. Идеальный, скажу вам, материал для зомбирования. Очень прямолинейны и агрессивны. По натуре – разрушители.

– А договориться с ними можно?

– По-человечески – нет. Но если вы докажете, что исповедуете их идеологию, они готовы выполнять команды.

– Как солдаты, что ли?

– Именно. Я как-то общался с прелюбопытнейшим экземпляром, кстати, по заказу ваших коллег освидетельствование проводил.

– Моих коллег?

– Ну да, правда, не знаю, из какого ведомства, эти вопросы руководство решало. Так вот, этот пациент был главарем какой-то группировки, а имя у него было – вы не поверите – Святополк!

– Настоящее?

– Нет, что вы. Они себе сами имена подбирают, что-нибудь мифологическое или историческое. Так вот, этот Святополк сказал мне удивительную фразу: «Скинхедами не рождаются, скинхедами умирают». Каково? Целая философия!

– Сам придумал?

– Вряд ли. Не того пошиба экземпляр. Умишко куцый, однополушарный. Зато гонору – на роту бойцов хватит. Я в заключении так и изложил, что догмы, которыми порабощено сознание данного пациента привнесенные, но укоренены очень сильно. Понятно излагаю?

– Вполне.

– Но вообще-то в этом явлении для меня, как для психиатра, нет ничего парадоксального. Не мне вам объяснять, что подростки, особенно обделенные жизнью, очень нуждаются в уверенности, в постоянном подтверждении своей нужности, значимости. А уверенность эту могут дать всего лишь три вещи: ум, деньги и сила. Первого нет от рождения, второго – по происхождению, остается третье. Я, милейший Петр Максимович, криминальную вещь вам скажу, вы уже не обессудьте, но не тех вы сажаете. Не за теми гоняетесь.

– В смысле? – оторопел Зорькин.

– Да в прямом! Сами эти бритоголовые парни для общества не страшны, подумаешь, подстригся по-модному, во все времена такие были, то хиппи, то гопники, а вот те, кто за ними стоит и направляет, кто в их головы эти лозунги втемяшивает... Вот кого искать и уничтожать надо. Ненависть к другой расе на пустом месте не вырастает. Ее посадить надо и поливать, поливать, чтоб взошла, а потом еще и подкармливать. Впрочем, это мое личное мнение. Разрешите попрощаться. Автомобиль пришел.

– Но ведь есть среди этих скинхедов нормальные ребята? – торопится Зорькин. – Те, кто оказался там случайно или по глупости.

– Нет, душа моя, это я вам как старый доктор заявляю. Случайные сами отсеиваются путем естественного отбора. А у оставшихся один фетиш – нетерпимость и злоба. Не бывает добрых фашистов, батенька, и быть не может...

Ночь и день слились в один темный поток. Капельницы, уколы, перевязки. Сейчас вечер или уже утро? Или вообще ночь? Ваня смотрит на верхнюю фрамугу, но она темна и непроницаема, лишь в самом углу плавится оранжевый отсверк потолочной лампочки. Лампочек в палате шесть, и они все время горят, не давая глазам даже минутную передышку.