— Давай соседям покричим, — сказала Маша.

— Бесполезняк. Потолок из ракушечника, в метр толщиной — забыла, что ли?

— Я и не знала никогда.

Ракушечник получается из ракушек, — сообщил Петька. — Миллионы лет им, вот они и слежались в камень.

Очень полезные сведения, — съехидничала Маша. — Петька, не раскисай. Давай еще попробуем в окошко залезть.

Как? Я раковину вчистую сорвал, там стенка голая. Погоди, вот наберется побольше воды, мы всплывем.

Мы раньше сваримся. А почему идет одна горячая вода?

Холодная тоже идет, только почему-то слабее. — Петька помолчал, повздыхал и выдал один из своих огромных замыслов: — Маш, допустим, я встану на край ванны, упрусь в стену. А ты по мне полезешь, как по дереву.

Маша представила себе эту картину:

На тебе веток нет, чтобы как по дереву. Если бы веревку привязать…

Ага, на шею.

Почему? К поясу. Сделать петлю, как стремя у лошадей. Я — раз, ногой в петлю. Потом — два, тебе на плечи.

А из чего петлю?

Из полотенца, мы же в ванной… — И тут Машу осенило: — Петька, грязное белье у вас где?

Ну, под ванной.

Доставай все. Простыни есть?

Да вроде есть.

Что-то случилось с «укропольским егерем». Без расспросов и споров он вывалился за борт ванны и заплескался, как морж.

— Держи!

Горячая тряпка угодила Маше лицо. За ней, мокро шмякаясь, полетели другие. От них шибало паром. Бедный Петька, он там сварится.

Тяжело дыша, Петька перевалился в ванну, как пловец через борт лодки.

— Ну и жарынь!

Маша на ощупь связывала тряпки. Простыня, еще одна — хорошо. А это футболка — тянется, не подойдет. Двух простыней хватит? Нет, нужна еще одна, веревка должна быть длинной.

А мне что делать? — покорно спросил Петька.

Бери что под руку попадется и бросай в окно, пока не выбьешь.

Петька чем-то позвякал, выбирая подходящий снаряд, и без предупреждения кинул. Дзынь! — на Машу посыпались осколки. Окошко под потолком белело как ни в чем не бывало.

Ты чем кидаешься?

Тарелками.

А если осколок в глаз отлетит?

А если сковородка чугунная по башке отлетит?

Сковородка? С ручкой? Давай сюда.

Как раз то, чего не хватало, — большая чугунная сковорода с надежной литой ручкой. Маша привязала ее к концу своей простынной веревки.

Петька продолжал бросаться тарелками. На третий раз он попал. Замазанное краской стекло вылетело, и оконный проем под потолком засветился ярче. Петька рассмотрел Машину работу, все понял и стал критиковать:

Вот если бы у тебя крюк был, а то сковородка!

С крюком любой дурак влезет, — отрезала Маша.

Простыню она привязала у основания ручки, в середине сковороды. Теперь надо было забросить ее в окошко, и не как-нибудь, а в угол рамы. Тогда получится треугольник: нижняя планка рамы, боковая планка рамы и наискось между ними сковорода. Она удержит человека, если не съедет вбок. А если съедет, неудачливый альпинист свалится в кипяток и еще получит по голове сковородкой.

Маша посмотрела на светящееся далеко вверху окошко и подумала, что этим альпинистом придется быть ей. Петька уже достаточно погромил. Может быть, по какому-то космическому закону справедливости он расплачивался за свое утреннее везение?

— Спрячься, если можешь, — сказала она, размахнулась и бросила.

Сковорода с тянущейся за ней простыней влетела в окошко, не коснувшись краев, как удачно брошенный баскетбольный мяч в корзину.

Блям! Повиснув на простыне, сковорода лязгнула по ту сторону стены.

Маша стала потихоньку натягивать простыню. В окне появилась ручка. Она торчала как надо — не вверх, а в сторону, — и как надо зацепилась за боковую часть рамы.

Похоже, теперь начало везти Маше. Разве нечаянно разбитая банка — не чистое везение? Петька нашел сервиз, она — монеты. Петька натворил дел в ванной, а она все исправит, насколько можно. Может, у них одна удача на двоих? Петьке она достается утром, а ей — вечером?

Маша подскочила и повисла на простыне, вцепившись в узел. Сковородка держала. Подняться по веревке на одних руках — не задача для частного сыщика Марии Незна-мовой. Она сама не заметила, как взвилась до самого верха. Тут стало труднее. Из рамы торчали зубастые осколки. Маша обвила простыню ногами и, держась одной рукой, стала расчищать окошко. Некоторые осколки вынимались легко, другие приходилось расшатывать. Она порезала палец и только потом догадалась крикнуть Петьке, чтобы он бросил ей тряпку.

С тряпкой дело пошло совсем легко. Маша выломала самые непослушные осколки и даже вытерла с рамы пыль, чтобы не испачкаться. Просунула в окошко руку и голову. Отпустила простыню, подтянула вторую руку, пролезла до пояса…

И поняла, что зря старалась.

Она висела на четырехметровой высоте. Внизу, в полумраке, поблескивала вода и рябили твердые, как булыжники, и бурые, как засохшая кровь, кафельные плитки. Хорошо, хоть унитаз был в стороне. Погибнуть, врубившись макушкой в унитаз, было бы совсем унизительно. Нет, надо выбираться назад. Приготовить вторую веревку из простынок…

Стоп! Зачем вторую?

Маша нашарила под боком сырую простыню. Как поднялась, так можно и спуститься. Надо только перевесить простыню наоборот.

Лежать животом на срезе окошка было неудобно. Она не могла глубоко вдохнуть и дышала часто и мелко, как собака в жару. Долго так не продержишься, надо поторапливаться!

И вдруг простынка юркнула вниз, как живая, и выскользнула из руки, хлестнув Машу по лицу мокрым хвостом. Плюх! — упала в воду сковородка.

Путь к отступлению был отрезан. Спрыгнуть назад в чугунную ванну — значит наверняка переломать ноги.

Маш, случилось что? — забеспокоился Петька.

Погоди, я думаю! — прохрипела она.

Живот резало нестерпимо, как ножом. В глазах поплыли круги. Маша вспомнила, как в одном кино толстого здорового человека задушили не за шею, а обхватив поперек живота, где солнечное сплетение.

— Ты чего туда залезла? — спросил Динамит.

Она подумала, что у нее начинаются предсмертные видения.

Стих «На спасение Незнамовой»,

который Динамит назвал бы эпиграммой,

если бы знал слово «эпиграмма».

Еще весной в жизни Динамита случилось непоправимое. Его записали в школу.

Долгое время Динамит надеялся, что родители забудут о своем опрометчивом поступке. Как всегда, его отдали на лето бабушке в Укрополь. Как всегда, это означало, что можно ходить босиком и купаться до «гусиной кожи». Словом, в жизни ровно ничего не изменилось из-за того, что Динамита куда-то записали. И вдруг неделю назад родители приехали на выходные и подарили ему ранец отвратительно розового девчачьего цвета.

Стало ясно, что школы не избежать.

Динамит любил учиться. Он уже умел читать вслух, писать печатными буквами и считать до сколько хочешь. Но при этом справедливо полагал, что одиннадцать лет учебы — ужасающе много. А потом ведь еще надо учиться на пожарного и работать до самой пенсии!

Свобода кончилась неожиданно, как семечки в кармане. Динамит вовсю смаковал ее оставшиеся крохи. Если бы не дождь, он бы до ночи мотался по Укрополю, выискивая еще не попробованные сорта персиков в чужих садах и еще не дернутых за хвост кошек.

Но случился дождь, и Динамит поплелся домой.

Бабушки не было. Скорее всего, она пережидала ливень у какой-нибудь престарелой подружки, надеясь, что Динамит не затеет разрушительных игр, а пойдет к Петьке.

Динамит и пошел. Но Петьки дома не было. А Витька хотя и дал Динамиту примерить свою морскую фуражку, но в уплату отпустил ему такого щелбана, что Динамит ушел, глотая слезы.

Ключ от бабушкиной квартиры висел у него на шее. Жалкая игра в самостоятельность! Что толку быть в доме за главного, когда спички, ножницы и даже бабушкина медаль в честь тысячелетия города Киева заперты под замок?!