Литмир - Электронная Библиотека

– Бог мой! – воскликнул доктор, на что летописец лишь снисходительно улыбнулся.

…помимо первых лиц града Сотникова, чающих от него, как возглашается в церкви, великие и богатые милости в виде влиятельной поддержки их амбициозных замыслов? В черных очках с белой оправой предстал перед вами не кто иной, как первый секретарь райкома догнивающей, но еще правящей партии Александр Касьянович Вавилов, о ком в летописи сказано, что в подвигах прелюбодеяния сей жеребец мало чем уступит самому Крону, князю покшанскому, царю мокшанскому, владыке котельническому и торгушевскому, из чего по законам формальной логики не вправе ли мы заключить, что похоть есть родимое пятно всякой власти? За краткий срок руководства градом Сотниковым и районом Шурик поочередно добился благосклонности учительницы начальных классов, именем Марина Евгеньевна, волоока и вельми жопаста, буфетчицы буфета автостанции, куда вы сегодня изволили прибыть, по странному совпадению тоже Марина и тоже Евгеньевна, но в телосложении тоща, с очами умеренными и носом вострым, медсестры кожвендиспансера, где в приемной на покрытой красным кумачом тумбочке стоит черного цвета бюст Владимира Ильича, с пониманием и сочувствием взирающего на страждущих посетителей учреждения сего, в связи с чем злые языки говорят, что тут ему самое место, намекая, вероятно, на якобы имеющуюся в его анамнезе дурную болезнь, в просторечии – сифон, имя же девы – Нелли, прибыла по распределению, убыла, имея в чреве от шурикиного семени, телефонистки Веры, парикмахерши Надежды, студентки сельхозтехникума Любаши, а в данное время единственного в городе зубного доктора Софьи, красавицы-еврейки, чей муж, фельдшер-ветеринар, в подпитии не раз и не два грозил прикончить неверную жидовку и ее обольстителя, а в подтверждении нешуточности своего намерения свести с ними счеты показывал друзьям-приятелям приобретенный в кооперативном магазине «Рыболов-спортсмен» обоюдоострый нож и склянку с белым порошком, каковой по совершении возмездия он растворит в четверти стакана воды, примет и безболезненно отойдет в лучший мир с приятным чувством восстановленной справедливости. Это о Шурике. Федя, Федор Николаевич Семичев, предрик, в кобелировании не замечен, единой жены верный муж, однако корыстолюбив, скареден и завистлив. О нем исчерпано.

Теперь возьмем Евангелие, вдруг заявил старичок Игнатий Тихонович. Сергей Павлович удивился. С какой стати? Сейчас поймете. И, подобно возглашающему с амвона дьякону, дребезжащим, но верным тенорком затянул:

– К ри-и-мля-я-н-о-о-м посла-ания свято-о-ого апосто-ола-а Павла-а чте-ени-и-е-е… Вонм-е-е-е-м… Вся-я-к-ая душа-а да бу-у-дет покорна-а вы-ы-сшим вла-а-астя-я-м, ибо нет вла-а-сти-и не от Бо-о-га… Су-у-ществу-у-у-ю-ю-щие-е же вла-а-сти-и от Бо-га-а-а уст-а-а-н-о-о-вл-е-е-н-н-ы-ы…

Вот он куда крался, старый язычник. И Шурик от Бога, и Рома от Бога, и причастный к иным, куда более высоким сферам их наставник и покровитель, любитель сигар и Герой Труда, и все остальные цезари и наместники, ныне сцепившиеся и, рыча и скалясь, рвущие друг у друга лакомые куски, – все они в буквальном понимании апостольских слов обладают ставленнической грамотой, подписанной Господом и удостоверенной печатью архангельской канцелярии. Так прикажете понимать? Он откашлялся – все-таки возраст и профессиональная учительская болезнь горла, в нем связки перетружены от многолетних постоянных нагрузок – и подтвердил: да, именно так. Учителя страдают горлом, священники и продавщицы ногами. Несомненно взяточничество в небесном отделе кадров, ибо во имя каких таких нам неведомых целей власть вручается убийцам, проходимцам, негодяям, жуликам и сластолюбцам? Власть от Бога. Ну-ну. Прорек – и власть усекла ему голову мечом палача. Не желаю Бога, потворствующего разрушению моего Отечества.

Типун на язык посулил Сергей Павлович своему вожатому за таковые предерзостные речи, проистекающие из мутного источника буквалистского прочтения богодухновенных текстов. Жаль отвлекаться от града Сотникова. Но есть Шурик и все, кто над ним, Шурики большие и очень большие, их должно перетерпеть с презрением, оберегая собственную честь, полагаясь на волю Создателя и помня о Иеремии, пытавшемся внушить царю и народу, что вавилонский плен лучше, чем гибель людей, сожжение Иерусалима и разрушение Храма. Пророк – уста Бога. Вонючая яма была пророку наградой за слово Божье. Иерусалим спалили, Храм сравняли с землей, Израиля поволокли в чужеземье. Или желаете свергнуть Шурика? Учинить революцию? Пригнать в Покшу «Аврору» и жахнуть из носового орудия по райкому и стальному Ильичу? Поднимем гордо и смело знамя борьбы… За какое дело? Неужто история ничему не научила ее летописца? Слушайте, слушайте! Се человек пред вами, плакальщик на земле отцов, земле обетованной, земле рождения, крови и смерти, из пор которого сочится ненависть к власти – убийце и растлительнице народа, в Юмашевой роще казнившей Иоанна Марковича Боголюбова, в тюремном подвале – Петра Иоанновича, погубившей рабу Божию Анну и отравившей ложью папу, Павла Петровича, – он объявляет в слух всем согражданам, что апостол ведет речь о Божественном попечении о племенах и языках, дабы они ходили путями закона, правды и порядка, о дарованном Богом по нашим слабостям обруче, удерживающем от развала, смуты и раздора наше общежитие, о мече в руцех начальника – слуги Божия. Если в нас нет Христа – пусть будет возле страж с оружием. Ваши возражения mein Lehrer,[29] учитель, перед именем твоим позволь смиренно, и Нестор трудолюбивый, да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу, нам заранее известны все ваши contro.[30] А что если страж не имеет в себе Христа? Если государство попрало главнейшую свою обязанность – жалеть людишек своих, беречь их и сохранять от всякой беды, злобы и притеснения? Если оно становится палачом своих подданных? Отвечаем со всей ответственностью: у такой власти нет ничего общего с той, о которой говорил апостол. Такую власть имеем право презирать, отвергать, призывать на нее кары небесные и жадно ожидать дня и часа, когда у железного колосса подломятся глиняные ноги.

Игнатий Тихонович пожал плечами. Сплошной туман и сто противоречий. Как, собственно, и все в христианстве, опутавшем человечество хитро сплетенной сетью.

Когда прозвучало это сколь дерзкое, столь же, надо признать, и бесстрашное утверждение, они спускались по улице уже помянутой Розы Люксембург к центральной площади Сотникова вдоль ряда высаженных равнодушной рукой чахлых березок, от одной из которых Сергей Павлович отломил маленькую веточку и протянул ее своему спутнику. Оливковая ветвь. Голубь принес Ною. Примите же и проч. в знак того, что не для решения вопроса о природе власти свела судьба последнего из Боголюбовых с вдумчивым исследователем отечественной истории. Отложим до лучших времен, когда сердце насытится печалью. И взглянем окрест с любовью и покаянием. Веточкой с маленькими зелеными листиками, испещренными – увы – бледно-оранжевыми пятнышками, признаками постигшего березку недуга, Игнатий Тихонович указал на стального Ленина и здание райкома за ним. Во времена Петра Ивановича Боголюбова и много прежде того здесь высился Успенский собор, обнесенный железной оградой с острыми, как копья, навершиями. Сброшенный с колокольни звонарь был ими пронзен.

– Святой Себастьян, – помрачнел доктор.

Не Себастьян, нет. Михей его звали. Монашеское имя. Отец Михей. День или два спустя в Юмашевой роще расстреляли Иоанна Марковича Боголюбова, игумению женского Рождественского монастыря Лидию и местного аптекаря Исая Шмулевича.

– Шмулевич? – поразился последний на сегодняшний день Боголюбов.

Имелось в виду: каким образом еврей-аптекарь угодил в мясорубку, предназначенную для перемалывания служителей православного культа? Или это и есть истинное еврейское счастье – добровольным мучеником рука об руку с другими мучениками уйти в небо, где их разные на земле дороги непременно сольются в одну? По свидетельству очевидца и, к его прискорбию, участника тех злодеяний Ивана Егоровича Смирнова, старец и монахиня взяты были в заложники, дабы побудить покинувшего город Петра Ивановича возвратиться, сдаться и открыть завещанную ему Патриархом тайну. Исай же Шмулевич явился к злодею Гусеву-Лейбзону с ходатайством об освобождении заложников, но сам оказался в их числе и вместе с ними был расстрелян. Отец Петр вернулся и сдался, но поздно. Все трое были уже зарыты в одной могиле, по сей день неизвестной.

119
{"b":"135143","o":1}