Рассмотрение политико-философских идей Устрялова следует начать с его анализа принципов развития исторического процесса. Пути жизни, по его мнению, “всегда извилисты”, “кривы”, “глубоко диалектичны”3 и включают в себя постоянное внутреннее противоречие, борьбу различных тенденций, главными из которых выступают противостояние и столкновение сил добра и зла. В устряловской концепции наблюдается своеобразная этическая реабилитация зла: “…В конкретном процессе истории добро и зло так переплетены взаимно, что каждое историческое явление по необходимости смесь этих двух начал”4. Взаимопереплетённость добра и зла приводит к тому, что в процессе исторического творчества “относительное зло может стать орудием добра”, а значит, нравственной задачей каждого человека должно являться стремление всячески способствовать этому процессу5. Сама правда, по Устрялову, представлена в двух ипостасях — как “предельная правда Божия” и как “правда в её естественном и нормальном, объективном, жизненном воплощении”6. Эти два воплощения правды на протяжении истории постоянно борются между собой: “Правда в своем законном, конкретном объективно-историческом воплощении сталкивается с правдой в её чистом, отвлечённом, абсолютном выражении”, а значит, попытки реализовать идеализированное представление о правде могут помешать реализации принципов конкретной правды7.

Вслед за этим русский публицист обосновывает также борьбу, разру­шения и жертвы, которые являются необходимым условием развития человечества, ибо “только наивность либо лицемерие могут отрицать оправданность борьбы”. Суровость и жестокость борьбы, по Устрялову, глубоко оправдана тем, что в конечном итоге она приводит к достойным целям (“Наше время”). Знаменитый тезис “цель оправдывает средства”, рассматриваемый как квинтэссенция макиавеллизма, Устрялов трансфор­мирует в мысль о том, что “цель оправдывает жертвы”: “Жертвы оправданны только тогда, когда они — реальные и необходимые средства к достойным целям”8. Русский мыслитель придерживается также мысли о том, что история является “самой жестокой из всех богинь, влекущей свою триумфальную колесницу через горы трупов” (“На новом этапе”).

Философским оправданием принципа борьбы стал для Устрялова гегелев­ский подход к действительности, согласно которому “жизнь есть сочетание противоположностей”9, то есть противоречия стягиваются к полюсам, которые затем взаимоуничтожаются (“снимаются”, по Гегелю), порождая новое качество. Отсюда идея обоснования революционного насилия, ненависти и борьбы: “Нередко размах отрицания и ненависти — своеобразное ручательство жизненности организма”10. Отрицание, по мысли русского философа, никогда не бывает тотальным. В лучших традициях гегелевской мысли Устрялов считает, что “…революционный смерч не в состоянии всецело отменить старой жизни…”11. Мыслитель стремится увидеть в нарождающемся послереволюционном строе здоровые элементы старого порядка, так как “…и отрицание может сослужить положительную службу, если оно будет вовремя отменено новым творчеством”12.

Апелляция к диалектическому методу Гегеля помогла Устрялову вписать революцию в ткань своих философских размышлений и обосновать идею необходимости, естественности и закономерности революции, когда столк­но­вение русского национализма (тезис) и интернационального коммунизма (антитезис) закономерным образом выливаются в политику государственни­ческого национал-большевизма (синтез): “Марксова борода по-своему... “переваривается” русской действительностью, логическая и психологическая пестрота революционной весны “утрясается”, приобретая цельный стиль и единое культурно-национальное устремление... народ приходит к осознанию новой своей государственности”13.

В связи с проблемой осмысления революции стоит упомянуть и идеи так часто цитируемого Устряловым французского консервативного мыслителя Жозефа де Местра. Перед де Местром на заре XIX столетия стояла схожая задача — необходимо было обосновать Французскую буржуазную революцию 1789 года, вписать её в контекст своих философских размышлений. Де Местр, исходя из религиозно-провиденциалистского восприятия исторического процесса, расценил факт революции как свидетельство прямого божест­венного вмешательства. Революция рассматривается французским мысли­телем как божья кара провинившемуся человечеству. В восприятии Устрялова революция свободна от религиозного звучания, она является лишь частным проявлением всеобщего закона развития, несет в себе положительный, творческий заряд, позволяя обществу достичь более прогрессивной стадии развития. Русским мыслителем декларируется не только примирение с революцией, но и постулируется необходимость сотрудничества с ней. Он упрекает эмигрантскую интеллигенцию в узости мышления, в неспособности увидеть себя в революции и распознать революцию в себе — вскрыть не только “национальные истоки великого кризиса наших дней, его светлого и темного ликов”14, но и “познать себя”15. Именно в революционные эпохи, в моменты грандиозных мировоззренческих сломов перед интеллигенцией — образованнейшим слоем народа, “уцелевшим в революции и принявшим её, остро встает задача не политического уже, а духовного самоопре­деления”16.

Успехи СССР в послереволюционном экономическом строительстве и отстраивание здания российской государственности окрыляли Устрялова, убеждали его в правоте своих исходных тезисов, заставляли призвать всех русских патриотов “не бессмысленно бороться с новой Россией... а посильно содействовать её оздоровлению, честно идти навстречу “новому курсу” революционной власти, становящемуся жизненным, мощным и неотврати­мым фактором воссоздания государства российского”17. Подтверждением теоретической позиции Устрялова стал взятый советским руководством курс на “построение социализма в одной стране”. Тактический принцип Ленина был превращён Сталиным в стратегическую идею развития советского государства и стал идеологическим обоснованием сталинской политики строительства социализма. Устрялов рассматривает данный лозунг как “особую, своеобразную, защитную теорию” и даже провозглашает идеал своеобразной советской автаркии, в соответствии с которым “СССР должен стать в известном смысле “самодостаточной, самодовлеющей страной” (“Hiс Rohdus, hiс salta!”). Более того, данный процесс, который русский публи­цист называет не иначе, как “национализация Октября” , носит взаимо­обусловленный характер — не только русская государственность проступает в результатах революции, но и “революция входит в плоть и кровь народа и государства”, не только Октябрь национализируется, но и “нация советизи­руется”18.

В основе этих взаимообусловленных процессов просматривается, по мысли Устрялова, фатальная логика исторического развития — любое социально-политическое явление несёт в себе внутреннюю идею, которая обречена на свое конечное осуществление. Однако жизнь приближается к своей цели “кривыми путями”19, соблазняет человека идеальными целями, призывает его к осуществлению несбыточных мечтаний, воплощая при этом через реальные, практические действия человека свои сверхзаданные задачи. Поэтому понять скрытые пружины истории и имманентную логику историче­ского процесса можно лишь тогда, когда политик осознает зависимость своих действий от “требований времени” и “разума эпохи”20 . В политической деятель­ности проступает детерминизм, который выражается в том, что цель превра­щается в средство — в этом и состоит проявление знаменитой гегелевской “хитрости разума”, когда “спутанная взаимозависимость между “целью и средством”... приводит подчас к любопытнейшей исторической диалектике, явственно вскрывает в этих движениях игру “лукавого Разума”21. Данный процесс Устрялов обозначает как “гетерогения целей”, называя его “фунда­мен­тальным тезисом теории исторического познания”: “Одно дело — субъек­тивные умыслы, чаяния, стремления агентов исторического развития, другое дело — его объективная логика”22.

Спасение России, выведение её “из ужасного лихолетья” связывает мыслитель с проявлением всё того же объективного хода исторического развития, который проявит себя через “здравый смысл народа”, через “историческое чутье широких масс” и через “тот государственный стихийный инстинкт, которым создавалась и крепла русская земля”23. Объективный ход истории тем самым “поправляет” субъективные надежды и желания человека: “…По мере осуществления тех или других частных задач, реализации тех или иных средств, — пишет Устрялов, — движение… сворачивает в сторону от первоначальной цели, накатывается на побочные, проселочные дороги и через них выходит к иной цели, новой задаче, не совсем похожей, а то и совсем непохожей на первоначальную…”24.