К слову, сказано было это композитором 15 лет назад, но если что и измени­лось на палестинской земле с тех пор, так лишь к худшему, к ещё более массиро­ванному и изощрённому уничтожению древнейшего этноса. Так же, как год от года нам всё очевидней становится справедливость следующего свиридов­ского суждения:

“Государством Евреев стали Соединенные Штаты после того, как там открыли Золото... (Обратим внимание на своеобразие свиридовской орфографии: художник всё пишет по-своему!) Так же было и в Испании в ХVI веке. Но католицизм не дал им там укорениться. Америка — религиозно слабая, — всецело подпала под их власть”.

Согласимся и с тем, что в наши дни, когда не только во всех “либеральных” СМИ об И. Бродском дозволяется говорить лишь с почтительным придыханием, но и некоторые наши ультраоппозиционные критики (скажем, В. Бондаренко в своём “Дне литературы”) уже стали отбивать поклоны псевдоинтеллектуально-грязноватому эклектическому рифмоплётству нобелевского шарлатана, — в наши дни не только публикатору, но и издателю необходимы твёрдая гражданственно-художественная позиция и известная доля рисковости, чтобы читатель смог познакомиться, к примеру, со следующей записью в книге “Музыка как судьба”:

“По радио выступал Бродский под титулом “великий русский поэт”. Нечто невообразимо надутое и грязное, исполненное непомерных претензий. Один из участников передачи рекомендовал его в качестве нового еврейского пророка, 19-летнего “сопливого Моисея”, как он выразился. Всё это напоминает сцены из Шолома-Алейхема, но от этого густо пахнет кровью. Мир становится (стал) гигантской Касриловкой”.

И немалая смелость сегодня потребна для публикации свиридовских размыш­лений над путями нашего музыкально-театрального искусства, — эти мысли отличаются порой просто грозовою резкостью по отношению к “объектам критики”, но резкость сия совершенно обоснованна. Те читатели, кому тоже дорога судьба русской оперно-балетной сцены и кому немало горьких переживаний принесли позорища и всяческие препохабно-“швидкие” скандалы, связанные с Большим театром, смогут увидеть и понять их корни и причины, вникая в строки презри­тельно-гневных суждений композитора, записанные им в уже давние советские годы:

“Чего только стоят некоторые оперы или балеты, идущие на сцене Большого театра, в которых великие, глубочайшие произведения русской и зарубежной литературы обращены в рыночную дешёвку.

Кто же пойдёт работать в этот еврейский лабаз? Тот, кому не дорога жизнь, и это — не преувеличение. Там запросто убьют и тут же ошельмуют после убийства, и опозорят навеки. Судьба Есенина доныне в памяти у всех людей (моего поко­ления, во всяком случае)”.

Что верно, то верно — не преувеличение... и не потому ли, что, как говорится, против правды “не попрёшь”, не потому ли, что опровергнуть такие выводы гения-современника невозможно, нечем, ещё в период появления “Разных мыслей” на журнальных страницах их публикатору крепко досталось в тех же “либеральных масс-медиа” как от щелкопёров-обозревателей, так и от вроде бы более серьёзных его коллег-музыковедов.

В своём небольшом, но страстном и насыщенном самыми болевыми думами эссе о книге “Музыка как судьба” (“Завещание русского гения”, “Наш совре­менник”, № 5, 2003) Ст. Куняев говорит:

“Книгу эту не советую читать робким душам. Она сомнёт их, как стихия, разрушит живущие в них удобные представления о России, о её знаменитых людях. Она, эта книга, внесёт в их умы грозный хаос трагедии, сорвёт с резьбы многие легковесные убеждения и мнения... Чтение книги Георгия Свиридова требует не просто сосредоточенности или умственной работы, но настоящего мужества, независимости взглядов на жизнь и подлинности чувств...”.

Сегодня, когда кремлёвская внутренняя политика — пусть лишь внешне-орнаментально, декоративно и конъюнктурно, но всё же сдвинулась в сторону державности так, что патриотами стали звать себя даже те, для кого сей титул лет 10 назад был бранным ругательством, — почему же сегодня наши ораторы, оракулы и литвожди не просвещаются и не вдохновляются колокольным многозвучьем, исходящим от этой книги великого сына России? Где то, что всегда предшествует фундаментальным исследованиям — обмен мнениями между ведущими литераторами и деятелями искусства на страницах прессы, “круглые столы”, где хотя бы в Малом зале ЦДЛ устроенный вечер или читательская конференция, либо встреча с тем же А. С. Белоненко? Где хоть несколько минут разговора об этой книге на телевидении? Пока что — риторические вопросы...

Не странно ли: валом прокатились пространные рецензии, статьи и прочие отклики по страницам “Лит. России”, “Литгазеты” и “Дня литературы” — отклики на книгу, в которой опубликована переписка между Виктором Астафьевым и Валентином Курбатовым. Ведь в иркутском издательстве она вышла, а вот же какой резонанс... Нет, не странно: в ней и впрямь немало занимательного и колоритного, читать её местами весьма интересно, но... без особого напряжения ума и сердца. Столь же легко, с любезной литераторским натурам “крупной солью светской злости” и писать о ней можно... А вот “Музыка как судьба” иного подхода требует. Не только что анализировать, но и просто читать её вдумчиво (тут опять привожу слова Ст. Куняева) — “всё равно что по минному полю идти”. Говорить об этом творении откровенно — значит принимать огонь на себя. Принимать на себя, на свою душу ответственность за всё, что произошло с твоим Отечеством . Принимать на себя как на русского человека вину за то, что сейчас, сегодня в России творится. Признавать, что и ты сам повинен, и твой родной народ повинен в бедах и несчастьях России.

А — не хочется... Гораздо “комфортней”, много вольготней числить себя среди витязей патриотическо-оппозиционного стана, живя с “удобными представлениями о России”. У Свиридова же — очень неудобные, без кавычек. Вот он, вспоминая бедования своей студенческой юности, говорит, что его товарищи по общежитию “глумливо относились” к его музыкальному сочинительству, и подчёркивает: “Увы! Это характерно для русских, пишу об этом с большим огорчением... желание унизить своего же товарища, такого же “русского нищего”, как и они сами”.

А далее в той же записи следует и вовсе “неудобное” для нас, для русских, сравнительное суждение: “Хвала евреям, которые (кого я знал!) с интересом, с уважением, а подчас и с чувством гордости за “своего”, говорили о тех, кто сочинял, стараясь поддержать в них дух созидания... У нас же, у русских, это вызывает чувство злобы: “ишь — захотел выделиться!”, выскочка и пр. За это — бьют, ненавидят”.

Россыпи таких откровений встретим мы в книге “Музыка как судьба” — где рядом, вместе, на одной странице, а то и в одном абзаце — и выстраданно-строгая оценка тех свойств и качеств нашей нации, которые для неё же оборачи­ваются бедствиями, способствуют недругам ввергать Россию в лихолетья, и — преклонение перед божественно-созидательной основой русского бытия, и — сыновнее сострадание родной земле и люду её, утрачивающим свою самобыт­ность, своё самостояние, свою красу, свои достояние и достоинство. Верней, это — со-страдание с ними. С нами сегодняшними...

“Боже, как печальна моя жизнь, как одинока, бездомна (всегда была!), бес­приютна”.

Когда я впервые прочёл эти строки, вспомнились самые последние встречи с Георгием Васильевичем в его уже довольно-таки неухоженной квартире на Большой Грузинской, их с Эльзой Густавовной сиротский быт двух очень пожилых людей, источенных, хотя и не сломленных многими недугами. И встреча в подмосковной Жуковке на донельзя скромной, если не сказать бедной, дачке, которую чета Свиридовых снимала. Да, у крупнейшего русского композитора XX века своей дачи никогда не было... Житейские бедования живого классика музыки уже, что называется, невооружённым глазом были видны. И хотя и он, и его жена бодрились, даже шутили в застольных разговорах, но запомнилась мне безмерная печаль, таившаяся в самой глуби свиридовских глаз... И всё это на фоне нараставшего “пира во время чумы”, устроенного “новорусскими” хозяевами страны. И об этом, о ненастной старости, совпавшей с новым ненастьем в жизни народа, мы тоже встретим в книге “Музыка как судьба” ряд записей, исполненных сдержанной, но огромной боли... Читаю их, вспоминаю — и сжимается не только сердце, но и кулаки, и слезы готовы вскипеть: Россия-матушка, да что же ты делаешь с лучшими сынами своими?!