10.
Утвердим справедливость и равноправие в национальных отношениях.
Защитим культуру, язык, верования и обычаи
всех
народов России. Избавим граждан от унизительного присвоения индивидуальных номеров. Русский человек, сегодня униженный и оклеветанный, изгоняемый из культуры, отлученный от СМИ и власти, обретет свое достойное место во всех сферах общественной и государственной жизни.
11.
Возродим обороноспособность страны.
Обеспечим России надежную внешнюю и внутреннюю безопасность. Армия снова станет народной любимицей.
12.
Восстановим позиции России на международной арене.
Снимем все препоны на пути объединения России, Белоруссии и Украины в единое союзное государство. Соберем все братские народы под небом общей Родины. Сделаем это в интересах каждой нации, открыто и честно, на добровольной, демократичной основе.
Соотечественники!
Довольно нам жить чужим умом! У России всегда был свой путь. Она выбирала его из жизни, из многовековых традиций. А жизнь говорит: сегодня у нас только одна дорога вперед. Это дорога к Социализму. Дорога к восстановлению Советской власти. Дорога к возрождению Союзного государства.
ПОРА ВЗЯТЬСЯ ЗА УМ!
ПОРА НАРОДУ БРАТЬ ВЛАСТЬ!
ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАРОДНЫЙ БЛОК КПРФ, ЗА НАСТОЯЩУЮ
ПАРТИЮ!
ЗА ВЛАСТЬ ТРУДОВОГО НАРОДА!
ЗА ДЕЛО ПАТРИОТОВ!
ЗА РОДНУЮ ЗЕМЛЮ И НАРОДНУЮ ВОЛЮ!
ЗА БУДУЩЕЕ РОССИИ!
Г. Зюганов
Извещение о политической рекламе
Редакция журнала “Наш современник” извещает избирательные штабы кандидатов в депутаты Государственной Думы и прочих заинтересованных лиц о предоставлении в соответствии со ст. 59 п. 9 Закона РФ “О выборах депутатов Государственной Думы Федерального Собрания РФ” печатной площади для размещения агитационных материалов по выборам депутатов Государственной Думы.
Стоимость одной полосы формата А-4 десять тысяч рублей.
Дополнительный тираж оплачивается отдельно по расценкам типографий.
Возможно издание спецвыпусков.
Валерий Ганичев • Гагарин называл меня "идеологом"... (Наш современник N11 2003)
Валерий ГАНИЧЕВ
Гагарин называл меня “идеологом”...*
“Комсомолка”, декабрь 1980 года
Атмосфера сгущалась. Ощущая это, я решил поехать в загранкомандировку, явно последнюю. В ФРГ после скандала вокруг Генриха Гуркова, которому Комиссия партконтроля ЦК партии предъявила обвинение в неправильном расходовании средств, собкором “Комсомолки” стал бывший до этого зав. отделом рабочей молодежи Юрий Макарцев. Конечно, никакого заграничного корреспондентского лоска у него не было, и претендующий на зарубежное представительство клан мгимошников всячески это подчеркивал. Геннадий Янаев, сам забредший в КМО из провинциалов, покровительственно и даже сочувственно называл его “наш уголовничек”, судя по всему, не за его короткую стрижку, а за отделенность от “профессионалов-международников в законе” и за крепкую хватку. Макарцев был довольно корректен, принимая нашу делегацию. А в делегации кроме меня был журналист Голиков. После обильного возлияния он высказал кровную обиду, что в свое время я не напечатал его “Рихарда Зорге” в серии ЖЗЛ. Фигура Зорге находилась в ведении КГБ-шников и ГРУ-шников, и они сами определяли, кто будет писать о разведчиках и кого им из своих собратьев печатать. Делалось, конечно, это посредством обязательного отзыва из пресс-центра КГБ. Голиков злился и всю дорогу в отмщение пытался меня подпоить, да и в прочем “патронов не жалел”.
Бонн, Франкфурт, Гамбург, Кёльн. Посещение газет, молодежных организаций, созерцание Кёльнского собора и знаменитого Гамбургского туннеля и района Рекабарена, где на улицах стояли сотни торгующих собой женщин.
Сегодня это — принадлежность демократической Москвы. А тогда у меня эта Дантова картина преисподней вызвала ужас и глубокое сочувствие к этим, как считалось, “жертвам капиталистической системы”.
Поездка закончилась, я вернулся в притихший, словно затаившийся, коллектив “Комсомолки”. Встречал меня один Юра Медведев, замы на всякий случай отодвигались. Шел съезд писателей России, я был туда приглашен, попал и на его заключительный прием во Дворце Съездов. Поговорил с несколькими писателями и подошел к центральному столу, где стояло все писательское руководство. Ровно и благожелательно поздоровался Марков, мимоходом Михалков, радушно Бондарев и Верченко. Я раскланялся со стоящим особняком секретарем ЦК по пропаганде Зимяниным. Он же, как будто продолжая прерванный разговор, напористо и довольно резко выпалил:
— А вы что, считаете, что ЦК вам не указ?
— ??
— Вы что, считаете, что вам не обязательно считаться с указаниями ЦК?
Я, ощущая надвигающуюся грозу, попытался объясниться:
— Ну почему же, Михаил Васильевич? Где это видно?
— А вы не прикидывайтесь пай-мальчиком. Зачем развернули кампанию по дискредитации Краснодара, Ставрополя, Чечни, Северной Осетии? Вы что, хотите доказать, что у нас в стране есть коррупция? Что это наша главная опасность?
— Ну, Михаил Васильевич, ведь и у прокуратуры есть факты...
— Нечего выхватывать фактики. Вам надо оставить газету. И вообще, вы бросьте эти ваши русофильские замашки. Опираетесь только на одну группу писателей.
Тогдашнее руководство все больше беспокоило разрастающееся русское самосознание как главная опасность для наднационального коммунистического глобализма.
Зимянин пожевал губами и без всякого перехода сказал:
— Мы вас не выгоняем. Просто возраст пришел (я подумал, что почти все главные до меня были старше и возраст аргументом не служил, когда их меняли или выгоняли).
— Мы вам предлагаем Научный центр в ВКШ или “Роман-газету”.
Хотя я и ждал расправы, но все-таки это было неожиданно. Зимянин, наверное, это понимал и внешне примиряюще еще раз повторил:
— Мы вас не прогоняем, — затем предупредил: — Не жалуйтесь только никому. Возраст пришел. Завтра позвоните.
Что мелькнуло в его голове: член ЦК Шолохов или стоящие рядом писатели? Или прорывающийся во власть Черненко, проявляющий симпатию к “Комсомолке”, ленинградский Романов, или однорукий сталинист, помощник Генерального Голиков?.. Не знаю.
Я и не собирался никому жаловаться. Хотя борьба за русское начало во властных и политических структурах для меня заканчивалась, никто не мешал пока мне осуществить ее в других местах.
Возможно, литературное поле было самым лучшим из них. Я уже почти двадцать лет сам был как бы его частью, знал многих писателей, с недругами был терпим, не допуская вульгарного отрицания или хамства (хотя иногда хотелось кое-кого послать и подальше).
Мы стояли на виду у всех с наполненными шампанским бокалами. Маленький, ершистый человечек уже решил (хотя я и понимаю, что у него были указания) мою судьбу. Я, с выработанной за многие годы выдержкой, размеренно кивал головой и уже думал о будущей неспокойной и опасной жизни. Так и завершался мой коммунистический, издательский и газетный период жизни. Вырубался комсомольский “вишневый сад” на виду у “литературной общественности”. Правда, об этом еще никто не знал. Отныне я не был отчужден от своего народа внешними регалиями: должностью, машиной, “вертушкой” и даже так называемой “кремлевкой” (хорошие продукты по себестоимости), за которую было стыдно, но от которой никто не отказывался.
Отошел я от Зимянина спокойно. Подвыпивший поэт Володя Фирсов с главным редактором “Молодой гвардии” Анатолием Ивановым остановили меня у своего стола и предложили выпить за добрую беседу, которую видели все писатели:
— Мы любовались вами, двумя умельцами, — как всегда, прифыркивал Фирсов, — так внушительно вы стояли и говорили вместе. Власть все больше уважает нашего брата.