Существует и другой достаточно весомый антидепортационный аргумент: несмотря на широкое предание гласности после августа 1991 г. самых секретных политических архивных материалов сталинского режима, не было обнаружено не только официальной директивы, санкционирующей и инициирующей депортацию, но даже какого-либо другого документа, где бы она упоминалась или хотя бы косвенно подтверждалась ее подготовка (в том числе сотни тысяч пресловутых списков евреев на выселение). Если бы нечто похожее существовало в действительности, то непременно бы обнаружилось, как это произошло со многими другими советскими политическими секретами. В последнее десятилетие, например, были опубликованы основные официаль­ные документы о насильственном выселении в годы войны и послевоенное время чеченцев, ингушей, крымских татар и других так называемых “изменни­ческих” народов, а также “буржуазных националистов” из Западной Украины, Прибалтики и других регионов страны. Причем эти директивы принимались за несколько месяцев до начала депортаций, что опровергает измышления о том, будто сталинское руководство письменно оформляло их постфактум. В общем, если гипотетически в чьих-то “руководящих” умах и возникало намерение адми­нистративно выслать евреев в места весьма отдаленные, то эта идея, не могущая быть переведенной на практические рельсы, оказыва­лась мертворожденной.

Думается, те элементы официального антисемитизма, которые имели место в СССР в начале 1953 г., были предельно допустимыми в рамках суще­ство­вавшей тогда политико-идеологической системы. Дальнейшее следование тем же курсом, не говоря уже о проведении еврейской депортации, поставило бы страну перед неизбежностью коренных преобразований в советском законодательстве (прежде всего легализации антисемитизма как государст­венной политики, а значит, и введения национальной дискрими­нации), чреватых самыми непредсказуемыми последствиями в многонацио­нальной стране. При таком развитии событий зверь стихийного антисеми­тизма, разбуженный “делом врачей”, мог вырваться на свободу, и тогда страна погрузилась бы в хаос национальных и социальных катаклизмов. Показа­тельно, что один из арестованных кремлевских врачей, Я. Л. Рапопорт, впоследствии называл “дело врачей” “незаконченным советским изданием” российских “холерных бунтов” начала 1830-х гг., когда темные и бесправные народные массы, доведенные до отчаяния страхом перед смертельной опасностью и видевшие в медиках, самоотверженно боровшихся с эпидемией, умышленных распространителей заразы, сначала расправились с ними, а потом обрушили свой гнев на представителей властей5.

Подобная перспектива, разумеется, Сталина не устраивала. Да и по складу своего характера он не решился бы открыто выступить против евреев, хотя в душе, особенно в последние годы жизни, мог быть, что называется, патологическим антисемитом. Поэтому вождь, ревностно оберегавший свой революционный имидж большевика-ленинца, был обречен переживать муки психологической раздвоенности, которая, возможно, и ускорила его конец. В связи с этим весьма симптоматичен эпизод, описанный композитором Т. Н. Хренниковым. В конце 1952 г. Сталин, в последний раз присутствовавший на заседании комитета по премиям своего имени, совершенно неожиданно заявил: “У нас в ЦК антисемиты завелись. Это безобразие!”6*

Из-за быстро ухудшавшегося самочувствия Сталин почти безвыездно находился тогда на “ближней” даче, лишь изредка наведываясь в Москву, и то в основном для того, чтобы своими появлениями в Большом театре или встречами с иностранными послами пресечь усиливавшиеся с каждым днем слухи о его нездоровье. Тем не менее он был в курсе текущей политики благодаря Маленкову, Берии, другим самым доверенным приближенным, которые, конечно, докладывали ему и о негативной реакции Запада на инспирированную им шумиху в связи с “делом врачей”, а также о нарастании антисемитского психоза и паники среди еврейского населения внутри страны. Под воздействием этой информации Сталин, который всегда стремился сохранить для истории свое “прогрессивное” лицо, видимо, осознал, что дальнейшее развитие событий чревато самыми непредсказуемыми последствиями, и потому решился на отступной маневр. Будучи непревзойденным мастером политической ретирады, он хоть и не смог, как в марте 1930 г. (когда понял, что нахрапом мужика в колхоз не загонишь и необходимо взять тайм-аут), написать нечто подобное “Головокружению от успехов”, тем не менее все же нашел аналогичный выход из критической ситуации. Чтобы снять политическое напряжение, возникшее в связи с “делом врачей”, Сталин, как вспоминал потом Л. М. Каганович, поручил тогдашнему главному идеологу Н. А. Михайлову подготовить от имени наиболее выдающихся и известных в стране деятелей еврейского происхождения проект соответствующего письма в редакцию “Правды”. В 20-х числах января такой текст был готов, причем уже даже в виде газетного оттиска. Будучи, как известно, интеллектуально недалеким чиновником, Михайлов не пошел дальше конформистского копирования кондового стиля сообщения ТАСС от 13 января 1953 г. об аресте “шпионской группы” “врачей-вредителей”. В его проекте присутствовала та же, в духе 1937 г., лексика, бичующая “шпионскую банду врачей-убийц”, “этих извергов рода человеческого”, “продавшихся американо-английским поджигателям войны” и “завербованных международной сионистской организацией “Джойнт” — филиалом американской разведки”. К позорному столбу пригвождались и “империалистическая Америка”, эта “каторга для еврейских трудящихся, угнетаемых самой жестокой машиной капиталистической эксплуатации”, и “главари сионизма”, превратившие “государство Израиль в плацдарм американских агрессоров” и создающие “по заданию американской и английской разведок” “террористические диверсионные группы в Советском Союзе и в странах народной демократии”. Вместе с тем четко была зафиксирована официально проводимая Сталиным дифференциация между “еврейскими буржуазными националистами” и “честными еврейскими тружениками”. Это — важный аргумент против версии некоторых современных фальсификаторов (о них речь ниже) о том, что такая дифференциация не проводилась и потому-де все евреи должны были подвергнуться депортации. Собственно, пафос обращения и состоял в противопоставлении “жалкой кучке” “отщепенцев и выродков”, продавших “свою душу и тело империалистам”, “подавляющего большинства еврейского населения”, состоящего из “патриотов Советской Родины”, которые “вместе со всеми трудящимися Советского Союза обрели свободную, радостную жизнь, возможность безграничного развития в любой области труда и творчества”. К ним и был обращен призыв “активно бороться против еврейских буржуазных националистов, этих отъявленных врагов еврейских тружеников”. Завершалось послание требованием “самого беспощадного наказания” “группы врачей-убийц” и выражением уверенности в том, что это требование единодушно поддержат трудящиеся-евреи. Кроме того, в письме отмечалась выдающаяся роль Советского Союза в спасении человечества от гитлеризма, а европейских евреев — от полного уничтожения; особо подчеркивалось, что, несмотря на попытки Запада “создать почву для оживления в СССР антисеми­тизма, этого страшного пережитка прошлого”, “русский народ понимает, что громадное большинство еврейского населения в СССР является другом русского народа”7.

Поддержать обращение в “Правду” должны были 59 известных ученых, артистов, литераторов, конструкторов, врачей, военных, управленцев, а также рабочих и колхозников еврейского происхождения. Однако в ходе сбора подписей, в котором активную помощь сотрудникам ЦК и редакции “Правды” оказывали академик-историк И. И. Минц и начальствующий журналист Я. С. Ха­винсон-Маринин, произошел сбой: Л. М. Каганович решительно выступил против того, чтобы его имя фигурировало в общем ряду подпи­сантов, так как он-де не еврейский общественный деятель, а член высшего руководства партии и государства. Коллизию эту разрешили довольно быстро, предоста­вив Кагановичу персональную копию письма, которую тот и подписал как личное обращение в “Правду”. На пленуме ЦК в июле 1953 г. он, имея в виду “евреев-националистов”, заявит, что “дело врачей” было бы “непра­вильно связывать с еврейством вообще”. Позже Каганович, будучи хорошо осведом­ленным в тайнах кремлевской политической кухни, отрицал наличие плана депортации8.