Родители Д. Н. Мамина-Сибиряка — Наркис Матвеевич Мамин и Анна Семеновна Степанова — из исконных уральцев (писатель у предков по отцовской линии отмечал башкирские корни, а по материнской — называл наследников плененного при Полтавской битве шведа, впоследствии посланного “Петром Великим на Урал для насаждения горного дела”). Наркис Матвеевич, окончивший в 1848 году Пермскую духовную семинарию и переведенный летом 1852 года священником в церковь Висимо-Шайтанского завода, относился к тем священнослужителям, интересы которых отнюдь не замыкались клерикальными рамками, и в меру возможностей всегда стремился не только “следить за всеми движениями и проявлениями просвещения и прогресса”, приобщая к тому и своих детей, но и практически способствовать просвещению жителей поселка, в частности, организовал для детей своего прихода школу, в которой, кстати, прошли обучение и оба его сына: старший Николай и Дмитрий. Мать будущего писателя Анна Семеновна, хотя и не получила систематического образования, всю жизнь очень тянулась к знаниям, любила отечественную литературу.

В детстве Дмитрий много читает. Карамзин, Загоскин, Пушкин, Гоголь, Аксаков, Некрасов, Помяловский — в числе его любимых писателей, произведения которых тревожили до глубины души и скрашивали безотрадное двухлетнее пребывание в стенах Екатеринбургского духовного училища, куда Дмитрий вместе со старшим братом был отправлен учиться за казенный счет и где, как отмечал он позднее, “не приобрел никаких знаний”. В 1868 году после окончания училища поступил в Пермскую духовную семинарию, где проучился четыре года, испытывая, как и в училище, отвращение к схоластике и зубрежке, доминировавших в семинарских занятиях. Однако годы учебы в семинарии — это и время формирования самостоятельного мировоззрения будущего писателя, миро­воззрения, в основе которого, как свидетельствуют письма Дмитрия той поры, — глубоко уважительное отношение к трудовой деятельности человека: “Труд — гордость нынешнего поколения, то есть реалистов”, — замечает он в одном из писем к родителям в 1870 году.

Будущий писатель серьезно озабочен тем, что семинарские занятия дают чрезвычайно мало знаний об окружающем мире, поэтому основную задачу свою видит в изучении естественных наук. Под влиянием литературно-критических и публицистических статей Д. И. Писарева, работ одного из виднейших идеологов народничества П. Л. Лаврова семинарист Дмитрий Мамин много размышляет о выборе будущей своей дороги. Его письма к отцу и родным пестрят рассуждениями о свободе воли, детерминизме — все это свидетельствовало о том, что он вовсе и не собирался посвятить себя священнослужительству. В этот же период Дмитрий пробует сочинять беллетристические вещи, подспудно, видимо, надеясь найти свое призвание в литературе, хотя еще и без той категоричности, которая определится чуть позднее, когда он скажет в письме к отцу осенью 1875 года, что литература для него “специальность, специальность не по исключительным занятиям, а по складу головы”.

Но как бы там ни было, а к концу четырехлетнего обучения в семинарии Дмитрий Мамин твердо решает порвать с клерикализмом и развернуть свою деятельность на поприще далеком от религии — в августе 1872 года он поступает в Петербургскую медико-хирургическую академию на... ветеринарное отделение, хотя заявление подавал на медицинское. Здесь, в академии, где царил дух свободомыслия и братства, двадцатилетний юноша с огромной увлеченностью окунается в столичную атмосферу, откуда “можно далеко видеть вокруг”, и уже более основательно задумывается о своих литературных занятиях. В этот же период Дмитрий Мамин сходится с членами народовольческих кружков, принимает активное участие в спорах и дискуссиях о путях развития России, во многом разделяя именно народническую точку зрения об историческом долге интелли­генции перед народом и обществом. И ощущая в себе способность выразить волновавшие его проблемы с помощью художественного слова, Дмитрий Мамин начинает упорно работать над “идейным” произведением о “новых людях” — то был оставшийся неопубликованным роман “Семья Бахаревых”, в котором писатель пытался показать чистоту, прекрасные душевные порывы и благородство людей, связавших свою судьбу с революционной деятельностью. Роман этот писатель чуть позже неоднократно перерабатывал, предлагал различным редакциям, которые отвергали его по причине идейно-художественных изъянов. В конечном итоге сей студенческий роман лег в основу “Приваловских миллионов”.

О первых своих литературных опытах Дмитрий Мамин подробно расскажет десятилетия спустя в автобиографическом романе “Черты из жизни Пепко”, где выскажет многие свои заветные мысли о сущности литературного труда, о становлении писателя, о таинственных процессах “зарождения героев”, о психологии творчества, о необходимости для писателя “высокой нравственной чистоты” и сознания им обязательного присутствия положительных начал жизни. “Несовершенство” нашей русской жизни — избитый конек всех русских авторов, но ведь это только отрицательная сторона, а должна быть и положительная. Иначе нельзя было бы и жить, дышать, думать... Где эта жизнь? Где эти таинственные родники, из которых сошлась многострадальная русская история? Где те пути-дороженьки и роковые росстани.., по которым ездили могучие родные богатыри? Нет, жизнь есть, она должна быть...”

Правда, на первых порах литературной деятельности Мамину приходилось и жертвовать столь возвышенными требованиями: материальная нужда заставляла его “творить” и литературную поденщину, когда он в 1874 году стал репортером, публикуя в газетах “Русский мир”, “Новости”, “Петербургский листок” и других заметки и статьи о всевозможных заседаниях различных научных обществ (“Деньги, деньги и деньги... вот единственный двигатель моей литературной пачкотни, и она не имеет ничего общего с теми литературными занятиями, о которых я мечтаю и для которых еще необходимо много учиться, а для того, чтобы учиться, нужны деньги”, — сетует Дмитрий в письме к отцу). Впрочем, и репортерская журналистика не была всего лишь обрыдлой, унылой и бесполезной обузой — то была хорошая школа в познании людей. “Я прошел тяжелую репортерскую школу, и земной ей поклон, — скажет позже писатель. — Она дала мне, прежде всего, знание жизни с ее подноготной, умение распознать людей, несмотря на их репутацию, страсть окунуться в гущу повседневности, где на дне можно найти такие “жемчужины”, что сам Лев Толстой подскочил бы от восторга”.

В эту же пору Мамин пробует писать рассказы, публикуя их в журналах “Сын Отечества”, “Кругозор”. В рассказах оных, опирающихся на фольклорный материал, уже ощущаются зачатки тех художественных принципов, которые будут питать дальнейшее творчество писателя: опора на народно-поэтическую фактуру, широкое использование пословиц и поговорок — в этом смысле первые маминские рассказы, хотя и не принесли автору литературного успеха, послужили хорошим прологом к его будущим этапным произведениям.

3. Уверенный взлет

Только золотая посредственность довольна собой, а настоящий автор мучится роковым сознанием, что мог бы сделать лучше...

Д. Н. Мамин-Сибиряк. 

Черты из жизни Пепко.

В 1876—1877 годы в жизни Дмитрия Наркисовича происходят весьма существенные перемены: он охладевает к естественным наукам (“Я слишком дорого заплатил за скромное желание сделаться непременно мыслящим реалистом”, — заметит он позднее), принимает решение уйти из Медико-хирургической академии и переводится на юридический факультет университета. Однако долго изучать юриспруденцию ему не довелось: тяжелая болезнь (плеврит; а сначала подозревали туберкулез) вынуждает его взять по совету врачей отпуск, и 23 июня 1877 года Дмитрий Мамин выезжает на Урал, в Нижнюю Салду, куда переехали его родители. Здесь, на крупном демидовском заводе, вчерашний студент и репортер, испробовавший себя и на беллетристическом поприще, поправив здоровье, как бы заново начинает (при содействии друга Наркиса Матвеевича и управителя завода, широко образованного инженера К. П. Поленова) по-настоящему изучать, а не созерцать, как это бывало прежде, быт и нравы уральской жизни, именно изучать , опираясь на собственные неплохие знания социологии и экономики. Только благодаря дотошному “обследованию” тогдашней уральской действительности и откроет он вскоре “неведомую” всероссийскому читателю “целую область русской жизни”, как заметил потом А. М. Горький.