Условия, в которых писались “Зияющие высоты”, в значительной мере определили форму книги. От начала до последней точки не могло быть уверен­ности, что удастся написать большую книгу: ведь процесс создания мог быть прерван в любую минуту и, кстати, не по нашей воле. Каждый фрагмент писался так, что, случись нечто непредвиденное, он смог бы стать последним. Потому книга получилась как бы сборник из нескольких самостоятельных (из пяти) книг, и каждая из них, в свою очередь, как подсборник, или альманах, куда входили короткие произведения — новеллы, очерки, фельетоны, памфлеты, анекдоты, стихотворения. Сюжет в общепринятом, обычном смысле тут роль играл второстепенную. Единство же тексту придавали стройность и последовательность идей и персонажей, стиль языка, вектор и раскручивание мысли, сам способ мышления автора.

Всю редакторскую, критическую, корректорскую работу приходилось делать мне, причем — в ходе перепечатывания рукописи: ни до, ни после у меня не было физически и фактически времени на это, так как все тут же уходило из нашей квартиры, где нельзя было хранить ни строчки. В каких условиях я работала, очевидно, придется писать еще особо. Хочу только очень коротко остановиться на специфике: печатать надо было без свидетелей. Когда? Ясно, что ночью, когда уже спала моя мама, жившая тогда вместе с нами на улице Кедрова в еще не отобранной властями квартире; когда уже посапывала, разметав косы по подушке, наша Потя-Полинка; когда спали бдительные соседи, обычно днем не спускавшие с нас глаз. Где и как? Конечно же, на кухне! Машинку я обкладывала подушками, под стол подстилала одеяла, дверь на кухню баррикадировала подушками с бордового дивана из гостиной (диван потом, когда власти лишили нас крыши над головой, уехал в почетную ссылку к Асе Фединой, верному нашему другу, человеку редчайшей порядочности). В кухне делали “темную”, дабы свет в окне не привлекал ненужного внимания в доме напротив. Одновременно я печатала логическую книгу Александра Александровича с тем, чтобы когда меня спрашивали (что случалось почти ежедневно): а что это я все время что-то печатаю? — то я могла бы в любой момент указать на стопку уже напечатанной продукции по логике. Что и говорить, мало кто был способен на такое решение...

В начале 1975 года книга была закончена в том смысле, что, по нашим представлениям, было уже достаточно много подготовлено материалов для той самой КНИГИ. Все части рукописи были уже за рубежом и, как нам казалось, находились в недосягаемости для КГБ. Черновики мы все уничтожили, что потом обошлось нам в несколько месяцев тяжелых переживаний, поскольку судьба рукописи, переправленной на Запад, нам была долго неизвестна.

Что же это была за книга, которую писал Зиновьев и которая получилась в результате на деле? С самого начала мы держали в голове мельчайшие детали замысла и его исполнение, мы хорошо знали характер книги и ее особенности, поэтому то, что получилось на деле, точно соответствовало тому самому начальному замыслу.

О “Зияющих высотах” после их публикации появилась огромная литература. Удивительно, однако, то, что самая главная их, именно литературная, особенность, как правило, выпадала из поля внимания. В качестве исключения можно сослаться на работы английского ученого Майкла Кирквуда и отечественных авторов Карла Кантора, Леонида Грекова и Владимира Большакова. Карл Кантор возвращался к творчеству Александра Зиновьева неоднократно, всегда находя какие-то новые особенности, привлекавшие его новизной и яркостью, искренне отдавая должное огромному таланту и глубине мыслей писателя-современника, часто видя в работах Зиновьева именно то, мимо чего проходили критики-профессионалы. По скромным подсчетам, К. Кантор написал где-то около дюжины статей, предисловий и послесловий к произведениям Александра Зиновьева.

Я хотела бы добавить несколько слов именно о литературной особенности творчества Зиновьева. Когда Александр начал писать “Зияющие высоты”, к этому времени он имел за плечами более пятидесяти лет жизненного опыта, богатый опыт литературного фольклора и научной работы, да еще плюс к тому разработанную теорию советского общества. Были, правда, некоторые колебания: писать ли научный трактат, или литературное произведение. Но колебания отпали сами собой: начав писать, практически Александр стал писать и то и другое одновременно. Не параллельно роман и трактат, а в одном и том же тексте, вернее — один и тот же текст стал писаться и как научный трактат, и как художественное литературное произведение. Как в самом Зиновьеве совмести­лись два творческих начала, казавшиеся (и считавшиеся) принципиально несовместимыми, так они и слились воедино в его произведении.

Александр сознательно писал роман, но роман особого рода — социологи­ческий. Надо сказать, что отношение социологического романа Зиновьева к социологии как науке похоже на отношение исторического романа к науке истории или психологического романа к науке психологии. Но в случае с “Высотами” дело не так обстояло, будто независимо и до него уже существовала социологи­ческая наука о советском обществе, и от Зиновьева якобы требовалось лишь использовать ее результаты в романе. Не было вообще такой науки, но была марксистская теория, которую, как известно, Зиновьев отверг как ненаучную. Опять же были сочинения советских философов, социологов, историков, чью деятельность Александр Зиновьев расценивал как идеологическую апологетику советского коммунизма. Кроме того, были сочинения западных теоретиков, которые он тоже отвергал как идеологически ложное изображение советской реальности. Я хочу особо обратить внимание читателя на тот факт, что научное понимание советского общества как общества коммунистического Александр Зиновьев начал разрабатывать впервые в истории науки сам . Перед ним встала проблема изложения результатов своих исследований в форме, доступной для других людей, и он в качестве таковой избрал особую литературную форму. Он изобрел ее, введя в литературу особый, абсолютно новый стиль языка и мышления , которым он владел высоко профессионально, — научный стиль образного мышления, или образный стиль научного мышления. И первым образцом этого творческого открытия явились “Зияющие высоты”.

Социологический роман отличается от обычного романа (включая социальные романы, вышедшие из-под пера Достоевского, Толстого, Тургенева, Рабле, Свифта) как по содержанию, так и по изобразительным средствам. Литературными персонажами в нем становятся социальные объекты, определяемые социологи­ческими понятиями, и объективные социальные законы. Люди в нем фигурируют лишь как представители различных социальных категорий, как носители социальных закономерностей и материал их функционирования. А с другой стороны, традиционно литературные средства (образы, метафоры, стихи, новеллы, анекдоты, фельетоны) становятся средствами выражения научных социо­логических понятий, утверждений, теорий и гипотез. Примеры тому читатель может в изобилии найти во всех литературных сочинениях, опубликованных в недавно изданном 10-томнике. Сам автор назвал такое использование разнообразных литературных средств синтетическим литературным методом .

Отмечу еще одну характерную черту литературного метода Зиновьева — спокойное, даже холодное (беспристрастное) изложение идей, как-то незаметно превращающееся в бичующую сатиру. Зиновьев-писатель не разоблачитель: то, о чем он писал, так или иначе было известно. Важно то, как именно он писал об известных явлениях жизни: он изображал их так, что они представали перед читателем в совершенно новом, непривычном виде. Сатира Зиновьева обнаружила особые свойства этого жанра, присущие только этой авторской сатире: она обнажала социальную сущность описываемых явлений, которая сама по себе была такой, что ее правдивый образ выглядел как разоблачение, как сатира, даже как карикатура. Сатира Зиновьева является компонентом особого, зиновьевского “поворота мозгов” (как он иногда выражается), позволяющего отбросить привычное, обыденное понимание и восприятие, отбросить шаблоны и предрассудки. Посмотреть на мир новым, незамутненным взглядом. Этой своей талантливой способностью такого зрения он всегда напоминает мне мальчика из сказки Андерсена “Новое платье короля”, который увидел, что король был голым. Зиновьев видит насквозь, видит сущность, видит главное, и от этого его умения видеть так, как не могут видеть другие, становится до разоблачительной прозрачности очевидными скрытые процессы, хитроумные уловки, коварные затеи. Для многих, так или иначе оказавшихся разоблаченными этой способностью Александра видеть то, что тщательно скрывается от общества, от коллег, от самих себя, он, конечно, неприемлем, неприятен, как честный врач, беспощадно ставящий диагноз.