Несколько часов мы сдерживали натиск наступавших. А где-то в полдень с выдвинутого вперед наблюдательного пункта мне позвонил младший сержант Кузнецов:

— Немец атакует танками! Танки, кругом танки! Осталась последняя граната! Отходите! Прощайте!..

И мы услышали нараставшее гудение тяжелых машин. А потом и увидели их. Низкие, с длинноствольными пушками, они вынырнули из снежного тумана несколько правее нашего командного пункта, подминая под гусеницы кукурузные стебли и разворачивая жирный чернозем. Танки шли на окопавшуюся пехоту и били по ней прямой наводкой. Все вокруг рвалось и грохотало. Разрывы снарядов, гром орудий и лязг гусениц слились в единый бесконечный рев. Комья мерзлой земли осыпали нас каменным градом, звенели осколки, и над головой трассами проходили пули. Один “королевский тигр” прошел совсем рядом с нами, и нас обдало жирным чадом, гарью и искрами его выхлопа. На лоснящемся от масла боку я сумел даже рассмотреть белый тевтонский крест и номер 311. Было бы у нас хотя бы противотанковое ружье, так и всадил бы бронебойный снаряд ему под башню. Но танки шли и шли. Некоторые, воевавшие до этого в Африке, не успели даже перекрасить, и песочно-желтые “пантеры” и “фердинанды” дико смотрелись на заснеженных полях венгерской равнины. Против них мы были бессильны, как и стоявшие за нами части. Из окопов выскакивали солдаты и бежали по полю, и разрывы сметали их. Железный каток танковой лавы прокатился мимо нас. Нас укрыла от него глубокая низина. Я дал команду собирать оборудование и отходить, указав примерный маршрут и пункт назначения. Я имел право на такой приказ: я обязан был спасти специальную технику и людей.

Три наших пятитонных ЗИСа гнали, не разбирая дороги, по снежной целине, по кукурузным полям, жнивью и пахоте, по редким проселкам, размытым дождями и раздавленным танковыми траками, мимо окопов и траншей, залитых водой, и сожженных батарей. А когда нам преграждали путь воронки от снарядов или непролазная грязь, мы сворачивали на обочину и, не обращая внимания на предупреждения “Объезд запрещен. Мины”, ехали по бездорожью и кружили по полю. Машины кидало из стороны в сторону, в кузовах перекатывались противотанковые мины, взрывчатка, на изношенных скатах нависала пудовыми комьями земля, но мощные моторы ревели натужно, ровно и уверенно.

На большак, к предмостным укреплениям у канала Альба, к которому скатывался отступавший фронт, мы выкатили без потерь. Здесь, перед въездом на единственный уцелевший мост, нас остановил выпрыгнувший из “виллиса” генерал, в котором я узнал начальника инженерных войск фронта Котляра.

— Кто такой?

— Лейтенант Павленко, командир взвода специального назначения!

— Взрывчатка есть?

— Так точно, товарищ генерал!

— Взрывай мост! Немедленно! Где подрывники?

— Но, товарищ генерал...— Я указал в сторону переправы — она была забита войсками и техникой, отходившими на восточный берег.— Ведь он еще нужен. Лучше заминировать подступы к нему.

— Молчать! — закричал на меня генерал.— А если немецкие танки прорвутся на ту сторону? Под расстрел захотел? — Он действительно уже расстегивал кобуру своего пистолета. — Выполняй приказ!

Мысленно я не одобрял решение генерала, но приказ есть приказ, особенно подкрепленный угрозой расстрела на месте, и самые опытные минеры взвода — Левин, Нагулин, Захаров и Настасиенко — бросились выполнять задание. Меня по-прежнему одолевали сомнения в целесообразности уничтожения моста, по которому переправлялись наши отходившие части. Но я не знал и не мог знать замысла командования — любой ценой остановить отступление, окопаться и занять оборону на этом берегу канала. А пока мы минировали опоры и пролеты моста, замыкали заряды электрической цепью и тянули дублирующий бикфордов шнур — на это потребовалось время,— обстановка перед ним резко изменилась в нашу пользу: с левого берега подошли резервы, отход частей прекратился, окружив себя минными полями, пехота зарылась в землю и закрепилась на плацдарме, а немцы неожиданно повернули на север. Короче говоря, мост мы не взорвали и приказ генерала не выполнили. Говорят, он потом разыскивал меня, но, оказывается, не для расправы, и через его ординарца я узнал зачем: генерал хотел поблагодарить меня за неисполнение приказа.

Случается же такое... Воистину — ирония судьбы.

Венгерская зима — не российская. В Венгрии климат умеренно-континентальный. Средние годовые температуры положительные, бывают, конечно, поздней осенью и зимой морозы, но по крепости уступают нашим российским, обильные снегопады редки.

Вот и зима 45-го оказалась вполне терпимой для русского солдата. Но в сложнейших и труднейших условиях, в каких пришлось выполнять особо ответственное задание командования, зима 45-го для нас показалась очень жаркой.

В сохранившемся моем письме сестре, датированном 18 февраля 1945 года, я писал:

“...Дорогая сестра Катя! Дни и ночи проходят на боевых заданиях... Немцы с отчаянным упорством сопротивляются. Приходится с большим трудом выживать их с опорных пунктов. Ты уже знаешь, что Будапешт полностью очищен нашими войсками... Наше соединение тоже получило благодарность Сталина за взятие Будапешта. Вот где были битвы!..” (Оригинал письма хранится в Музее Вооруженных сил.)

Тишина и музыка

Т ринадцатого апреля после упорных боев советские войска овладели Веной,

оказавшись тем самым на южных подступах к фашистской Германии.

Весна в разгаре. Пожалуй, самая красивая пора времени. Солнце стоит высоко в зените и оттуда своими лучами прогревает воздух и землю. В небе ни облачка, оно чистое и ясное. Площади и парки Вены покрыты густо-зеленым изумрудным ковром, всюду цветы... цветы... цветы. Чувствуется благоухающий их запах. В нашем военном городке началось обильное цветение садовых деревьев — яблонь, груш, черешни, слив, абрикосов. Зацветает душистая сирень. Дышится легко, свободно, по-моему, даже расширилась грудь, лишь чуточку кружится голова, наверное, от избытка кислорода.

Сама природа просит тишины и покоя. Только война — антипод всему сущему на земле. Она несет смерть, разрушения. Это страшный бич, охватывающий все бедствия и все преступления человечества. Ужасы войны уже испытали на себе многие народы. Мне не раз приходилось выслушивать в нелицеприятном тоне высказывания солдат о жестокости и тяжести, причиняемых войной людям, о бессмысленности и нелепости убивать друг друга. По выражению известного мыслителя прошлого Вольтера, “война превращает в диких зверей людей, рожденных, чтобы жить братьями”. Есть над чем задумываться солдатам.

— Вот закончим Отечественную, заживем мирно на сотни лет!

— Я бы эту войну поглубже закопал в могилу и поставил дубовый крест. Война отняла мою молодость!

— Говорят, что на войне приобретают славу. Обман! Какая это слава — убивать десятки, сотни человек, большею же частью страдают женщины, дети, старики.

— Ну, братцы, как хотите, а добывать счастливый мир нужно другим путем!

Понимаю их, “неполных восемнадцатилетних”,— навоевались, познали, что такое война. Теперь скорей ее закончить. А хватит ли нашему поколению желания остановить войны? Вот философский вопрос!

Раннее утро 9 мая 45-го. Еще до конца не проснулся, слышу сначала выстрелы одиночные, нарастающие с каждой минутой, потом шквальный огонь из автоматных очередей.

— Ефрейтор Нагулин, что случилось, нападение?

— Товарищ старший лейтенант, только что позвонил дежурный из штаба батальона и сообщил новость: “Закончилась война!”

Собираюсь по тревоге, раскрываю настежь окна, успеваю выпалить одну обойму. На поверочной линейке, на площади перед штабом батальона появляются солдаты, офицеры, выскакиваю из коттеджа и присоединяюсь к этой стихийно нарастающей массе людей в военной форме.