Ну, а памятники прошлого? Копеечные “слезы” из бюджета на их поддержание в состоянии многолетней “консервации”; не более чем по двести отдыхающих в смену из тверских сел и деревень опять же за копеечные путевки... И так — из года в год. Тоска! А музея в здешних местах не предвидится: Пушкин бывал в этих краях у друзей-соседей, но в Митино не заглянул... (Сам-то Щербаков никогда не сомневался: конечно, был он здесь! Как можно было гостить рядом, в Торжке и Грузинах, и не навестить Митино?)
Бедность российская, как известно, от нашего немереного богатства. Побывал я в разных странах Европы, и что всюду бросается в глаза? Уважение к прошлому, стремление увековечить даже малюсенькие, но памятные события. Ну, а заодно и подзаработать. Допустим, остановился когда-то в австрийском городке пивка попить какой-нибудь ничтожный курфюрстишко — и на тебе: мемориальный объект, памятный знак, толпы туристов... А тут — п и р а -м и д а ; тут львовские уникальные здания, дивное архитектурное кольцо, созданное учеником и другом знаменитых Камерона и Кваренги. Правда, все осыпалось, обрушилось, потрескалось, в землю вросло — так ведь нужен импульс, нужна “операция”, чтобы все возродить и оживить! Соль в том, чтобы построить Дом. На 500 санаторных мест. По последнему слову науки, техники и медицины!
Всю эту разорванную цепь времен и взялся соединить, скрепить Андрей Алексеевич Щербаков. Не счесть препятствий, что пришлось одолеть ему на пути к своей мечте. Все как будто сговорились помешать ему. Сперва “возникли” товарищи из общества охраны памятников: не допустим “новодел” на заповедной земле! Он исказит исторический ландшафт и т. п. Владели они, чернильные души, искусством демагогии. Мы, дескать, бдим и охраняем, а там хоть трава не расти! Но как раз трава-то и росла. Трава забвенья...
Да не на того напали! Щербаков в “москвич” — и в Москву, в Минкультуры, к Мелентьеву, молодому тогда министру. Неужели не поймет государственный человек, что у памятника-усадьбы нет будущего, если не будет вокруг кипеть, бурлить новая жизнь?! Терпеливо ждал приема, забавлял рассказами о сказочном своем Митино бдительную секретаршу. Потом почти полтора часа убеждал министра — и убедил! Нехотя, со скрипом, но и “охранники” из ВООПиКа тоже поставили на документах разрешающую визу.
Но то были московские “цветочки”, а рядом, в Торжке и Калинине, уже зрели местные горькие “ягодки”. Начались “земельные войны”, испокон веков на Руси самые лютые. Щербакову по генплану надо было строить жилой квартал пятиэтажек для сотрудников будущего санатория-великана. А землеотвод не разрешают: тут тебе сельхозугодья областной больницы (долго портили ему кровь коллеги!), тут — базы отдыха двух торжокских индустриальных гигантов: завода лакокрасок, тогда крупнейшего в Европе, и вагонозавода. Куда Щербакову супротив таких китов! Слишком разные весовые категории...
Ан нет, наша взяла, отвоевал Алексеич землю! Челноком летал на своем неизменном “москвиче” между Митино и Торжком, убеждал, увещевал начальников разных рангов. В гости к себе приглашал — подышать, попариться, под дубом вековым водочки отведать...
Взяток, конечно, не давал (другие времена были!), но угощал щедро и радушно. У него и тут свой “секрет”: “Я сам все заготовляю — сало, грибы, огурчики, капустку солю; моя бульба лучшая в области — хотите расскажу, почему?” И высокие (или полувысокие) гости, уже слегка разнежась, похрустывая рыжиками необыкновенной вкусности, слушали, когда и как Щербаков сажает и убирает картошку — “не как все”.
Тут я должен снова сделать отступление. Однажды мне пришлось жестоко поплатиться за недоверие к щербаковским, как я их называл, “преувеличениям”. Дело было глубокой осенью. Сидим мы за столом, грибочками закусываем, мирно беседуем. “Хороши рыжички, Андрей Алексеевич. У нас в Подмосковье таких уже не найдешь — царские грибы!” — сказал я. В ответ услышал неожиданное: “Да я и сейчас могу их насобирать целую корзину!”
Я оторопел: уже заморозки подошли, и жухлая трава по утрам хрустела под ногами, как мелкое битое стекло. “Будет заливать-то, — попытался я урезонить хозяина, — еще никому не удавалось изменить или отменить законы природы”.
“Давай поспорим — через час-полтора привезу свежих рыжиков; сгоняю в лес и привезу!” Мне оставалось только ударить с ним по рукам — на туркменский ковер (почему на ковер, да еще на туркменский — убей гром, вспомнить не могу).
Полтора часа пролетели незаметно. К дому подъехал “москвич”. Румяный, с торжествующей улыбкой на устах, Щербаков поставил на стол корзинку: “Времени трошки не хватило — но полкорзиночки все-таки ёсць, глядите!”
Да, это были настоящие рыжики! Я был потрясен и, честное слово, до сих пор не знаю, как ему удалось сотворить это чудо. Больше я никогда с ним не спорил.
* * *
Заложив в 1975 году фундамент будущего корпуса, Щербаков сам, сознательно законсервировал стройку на несколько лет. Оставив себе все крупные вопросы стратегии стройки, ее перспективы, конкретные строительные дела поручил надежному и грамотному специалисту, своему земляку-белорусу Вячеславу Григорьевичу Михалковичу. Это под его руководством был воздвигнут жилой микрорайон, проведены дороги, сооружена котельная, в которую сейчас зайти — сплошное удовольствие: кругом цветы, зелень, птицы поют и тихо вздыхают машины.
...Пройдут годы, и Щербаков передаст Вячеславу Григорьевичу, более молодому и быстроногому, не только бразды правления строительством, но и всем санаторным комплексом. Но передаст только тогда, когда все задуманное, все, о чем мечталось, будет уже осуществлено. А сам по сей день остается заместителем генерального директора по медицинской части. То есть — главврачом.
Щербаков навсегда прекратил “утечку кадров”. “Сперва квартиру человеку надо дать, к земле его привязать огородом — а потом уж он и сам не вздумает отсюда убегать или работать спустя рукава”. И ладно, что несколько лет в районе и области его изо всех сил ругали за долгострой нового санаторного корпуса (одна юбилейная дата, другая, давно бы отрапортовать пора — а у Щербакова на въезде в Митино одни пустые глазницы недостроенного бездыханного монстра.) Зато теперь...
Дальше, не рискуя впасть в рекламные восторги и детали, я умолкаю. Приезжайте, отдыхайте, восхищайтесь!
А годы, годы летят все быстрее, и совсем уже тяжко ступать на “фронтовую” спасенную ногу. Да тут еще добавила неприятностей автомобильная авария... Ну, отдохни, остепенись, угомонись, почитай книжки — ведь всю жизнь было недосуг! Нет, неймется. Болит, ноет не знающая старости душа доктора: а как же без меня будет? Вон сколько дел — еще на одну большую жизнь хватит...
Седой человек сидит под могучим дубом, что опоясан стальной пластиной. Чуть ли не пополам рассекла когда-то молния — Щербаков спас друга-долгожителя. Опершись на тяжелеющую с каждым днем палку, думает думу о земле, что простирается вокруг. Мирно жужжат пчелы, которых обихаживает сам доктор. Хлопотное дело — пчелы, мудреное, тут знания нужны, терпение, интуиция. У Щербакова все это “ёсць”, его медом и в Торжке, и в Питере, и в первопрестольной угощаются.
Но это — не перспектива. Не дает покоя мысль о завершении реставрации всей территории, всех включенных в реестр объектов истории, и прежде всего гордости сих мест — уникального парка. Где каскад прудов, созданных великим Львовым? Они лишь угадываются в низине, где когда-то, подпертый плотиной, бурлил в валунах шумный ручей. А глохнущие под бузиной и бурьяном дивные кустарники, какой ни возьми — редкостная, ценнейшая порода? Вокруг красавиц-лиственниц бурелом, гниющий валежник... Все надо приводить в порядок. Уход, уход нужен, техника, руки заботливые — а сил все меньше, а людей ответственных, не только о себе думающих — ой как мало... А все, с кем поднимал Митино, с кем дружно, а р т е л ь н о косили сено, копали картошку, в дальние боры по грибы ездили, — все уже незаметно состарились, на пенсию вышли...
