Я читал, в голове мелькали имена - Горбачев, Ельцин, Павел Грачев, Михаил Барсуков, Александр Коржаков... Это ведь не "чужие бестии", это - наши... Но сам народ - разве он не виноват в бедах и несчастьях, выпавших на его долю? Немцы в свое время заслужили свою судьбу: "С тех пор как народ наш пошел на пути самоунижения, он не выходил из нужды и забот. Единственным нашим надежным союзником является сейчас нужда. Судьба не сделала и в данном случае исключения: она воздала нам по заслугам. Мы не сумели защитить свою честь, и вот судьба учит нас теперь тому, что без свободы и самостоятельности нет куска хлеба. Люди научились у нас теперь кричать о том, что нам нужен кусок хлеба, - придет пора, и они научатся также кричать о том, что нам нужна свобода и независимость..." Да. Это о нынешних сербах. Это, как ни горько, о нынешних русских...
Я с печалью закрыл книгу, положил ее на песок, не стал закрывать полотенцем черную обложку с золотыми буквами. Пусть кто хочет - смотрит, все равно сегодня улетаем. Мы искупались в последний раз, уходя с пляжа, я помахал рукою Бисмарку, Колю и Герингу, которые в ответ дружно вскинули свои могучие длани, и эти движения, видит Бог, были похожи на приветствия, которыми обменивались их предки во времена "третьего рейха"...
С сознанием исполненного долга - здоровье поправлено, деньги истрачены, "Майн кампф" прочитан - мы с женой пошли в обеденный зал - перекусить перед отъездом в аэропорт, выпить пива, поскольку "все включено".
Я втерся в небольшую очередь к турку, цедящему пиво в кружки, и вдруг услышал от молодого немца, стоявшего рядом со мной, фразу, ко мне обращенную, в которой были явственны слова "книга", "Гитлер", "Майн кампф". Я насторожился, поскольку понял, что все наши ухищрения на пляже, где мы прятали книгу в сумку, закапывали в песок, укрывали полотенцем, ни к чему не привели. Молодой золотоволосый идеально сложенный немец лет двадцати пяти отроду - ну просто манекен из какого-нибудь берлинского супермаркета! - смотрел на меня, улыбался белозубой улыбкой, и все его лицо, обращенное ко мне, излучало радушие. Деваться было некуда. Сообразив, что он спрашивает меня - не я ли это читал на пляже книгу Гитлера "Майн кампф", - я сделал серьезное лицо и деловым тоном проинформировал его на ломаном немецком языке:
- О ja! Ich lese dieses interessante Buch!
Немец с восторгом обратился к своим друзьям того же возраста, окружавшим его, и что-то быстро стал говорить им, показывая на меня. Немцы загалдели по-басурмански, заволновались, но подошла наша очередь наливать пиво. Все наполнили свои кружки и, снова обступив меня, стали что-то предлагать, и я кое-как понял, что золотовласые Зигфриды рады тому, что я прочитал книгу, и желают выпить за мое здоровье. Мы выпили по кружке, тут же наполнили их, и мой немец задал мне еще один вопрос, суть которого состояла в том, где именно я приобрел книгу (wo haben Sie dieses Buch gekauft?). Чувствуя себя в центре внимания, я приосанился, напряг свою лингвистическую память и медленно, чуть ли не по складам, гордо произнес: Dieses interessante Buch nabe ich in freien Russland gekauft! ("Эту интересную книгу я приобрел в свободной России!") Мой ответ поразил немцев, как удар грома. Они, ошеломленные, переглянулись, потом снова дружно залаяли на cвоем швабском наречии, снова наполнили кружки и выпили за мое здоровье и за мой отъезд в свободную Россию, так как поняли, что я прощаюсь с Турцией.
"Не нужен мне берег турецкий..."
...Когда я вернулся к столу, где мой обед уже остыл, жена грозно спросила: "Где ты был?" "Пиво пил!" - ответил я, видимо, с тем же идиотским выражением на лице, которое так нравится мне у актера, рекламирующего отечественное пиво "Толстяк". "С "Толстяком" время летит незаметно". Потом я в лицах изобразил жене, что произошло в пивной очереди и почему я задержался, она тяжело вздохнула:
- Слава Богу, через полчаса уезжаем!
В самолете я продолжал перелистывать злополучную книгу и время от времени бормотал:
- Галя! А вот скажи мне, почему все крупнейшие диктаторы ХХ века - Гитлер, Муссолини, Сталин, Саддам Хусейн, Тито, Каддафи, Мао Цзэдун - вышли из бедноты? Из рабочих, крестьян, ремесленников. Может быть, их - этих вождей "голодных и рабов" - богатые элиты мира и ненавидели за то, что они из бедноты. Бедные не должны приходить к власти! А куда деваться бедным народам? Может быть, диктатура и социализм для них единственный путь к жизни и спасению? Кстати, смотри-ка: Гитлер называет русских "великим народом".
- Где? Не может быть! - оживилась Галя.
- Ну вот, читай здесь, где он размышляет о том, что случается с народами, власть над которыми захватывают евреи:
"Самым страшным примером в этом отношении является Россия, где евреи в своей фанатической дикости погубили 30 миллионов человек, безжалостно перерезав одних и подвергнув бесчеловечным мукам голода других, - и все это только для того, чтобы обеспечить диктатуру над великим народом за небольшой кучкой еврейских литераторов и биржевых бандитов".
- Конечно, он не понимал, что не было никаких биржевых бандитов, а были "пламенные революционеры", что в 1937 году их постигла катастрофа, но все-таки он назвал русских "великим народом".
- Подлец! - сказала жена. - Свой народ довел до ручки. Наших загубил тридцать миллионов, а про евреев и говорить нечего. А ты все его читаешь!
И она была, как всегда, права. "Себя губя, себе противореча..."
Это стихотворение Мандельштама о немецкой речи заканчивается словами:
Бог Нахтигаль, меня еще вербуют
Для новых чум, для семилетних боен...
Звук сузился, слова шипят, бунтуют,
Но ты живешь, и я с тобой спокоен.
Стихотворение написано в 1932 году, когда Гитлер еще не был у власти. Осип Эмильевич пишет о немецкой речи Гете, Шиллера, фон Кляйста. О том, что человека снова "вербуют" для нового средневековья, для новых эпидемий чумы, но "слова" не согласны с насилием ("шипят, бунтуют"); о том, что он "спокоен", пока ему покровительствует бог немецкой поэзии Нахтигаль ("соловей").
Однако какое жуткое противоречие заключено в немецкой истории, если Гитлер, еще не отравленный расовой теорией Розенберга, в 1924 году с отвращением отзываясь о порнографических немецких пьесах тех лет, витийствует: "Как пламенно вознегодовал бы по этому поводу Шиллер! С каким возмущением отвернулся бы Гете!"
А завершился немецкий романтический пафос тем, что имя "Нахтигаль" было присвоено в конце концов одной из элитных эсэсовских дивизий Третьего Рейха. Но Осип Мандельштам не успел об этом узнать. Иначе он "вырвал" бы соловьиный язык своему пророческому стихотворению.
Футболистки и папарацци
Время от времени, когда наступает пора сесть за очередную главу воспоминаний, я уезжаю в Калугу, открываю материнскую квартиру, обвожу взглядом фотографии родных, висящие на стенах, раскладываю на столе блокноты, папки, записи и потихоньку погружаюсь в сладостное рабочее состояние. Мой стол придвинут к окну, из которого виден забор, огораживающий большой участок земли с деревянным домом. Когда-то эта почти деревенская усадьба принадлежала зажиточному горожанину, потом ее сделали маленькой гостиницей для космонавтов, после развала жизни домом овладела какая-то торговая фирма. Во время дефолта она, должно быть, лопнула - как-то сразу исчезли "тойоты" и "ауди", обычно толпившиеся возле ворот усадьбы. Сейчас в ней запустение. Предприимчивые обыватели уже в нескольких местах оторвали доски от высокого трехметрового забора. Долгое время я не вижу, чтобы кто-то всходил на крыльцо или выходил из двери. Тишина. За забором, вонзив свои черные ветви в синее весеннее небо, стоят несколько яблонь. Скоро они покроются белой цветочной пеной, и я буду сидеть за столом с открытой форточкой, изводить белые листы бумаги и вдыхать запах яблоневого цвета... Но не об этом я хотел написать. А о том, как время от времени, почувствовав усталость, я иду на кухню, чищу на обед картошку, кипячу чайник, завариваю чай либо варю пельмени. Словом, обживаю кухню и в то же время, чтобы не скучать и соображать, какие события творятся в мире, включаю маленький радиоприемничек, висящий на гвозде, и слушаю одну-единственную программу, которая называется "Радио России"- "Настоящее радио", как аттестуют его всяческие ведущие, голоса которых я уже узнаю чуть ли не с первого слова.
