Валентайн сидел, слегка растерянный.

— Рю, если дело в этом, то на меня вряд ли стоит рассчитывать. Мои личные желания — в самом конце списка причин сделать это. Конечно, я согласен со Смоки в том, что нам необходимо провести расследование.

— Забудь ты о «Ломаного креста». Я хочу знать, что у тебя внутри.

Я тоже хочу.

— Я готов это сделать ради моих родителей и ради моего народа. Ты вот говорил, какая мы необыкновенная раса и что мы прогрессируем как вид. Мы обречены либо на вымирание, либо на превращение в стадо скота. И какой бы вы в нас ни видели потенциал, ему грозит уничтожение, пока здесь будут куриане. Что касается моих желаний, сэр, то мне хватило бы домика на берегу озера, где я мог бы мирно рыбачить, и чтобы там было много книг. Но я выбрал другую жизнь и взял на себя ответственность, потому что кто-то же должен, а иначе ни у кого из нас нет будущего. А если вы рассчитываете на образ мыслей самурая, нацеленного на собственное самосовершенствование вплоть до самоубийства, то это не ко мне.

— Это все? Дэвид, тебе нравится убивать? Сердце Валентайна замерло на мгновение, а потом заколотилось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Как же глубоко в его подсознание мог заглянуть Рю?

— Тебе что, старый Кот язык вырвал?

— Я не могу…

— Дэвид, что ты чувствовал, когда зарезал ножом часового на мосту, когда убил полицейского в Висконсине, того, который обозвал тебя «грязным индейцем»? Что ты испытал, задушив того человека в Зоопарке?

— Но как…

— Это слишком долго объяснять. Каково тебе было на душе?

— Я чувствовал себя виноватым, но…

Рю ждал.

— Я чувствовал свою вину.

— Вину за то, что выбрал такой способ действий, который привел к их смерти? Или за то, что упивался своим поступком?

Валентайн отпрянул. Рю внезапно напугал его, и он не был уверен, что хочет продолжать этот разговор. Но он должен был ответить, и никакой ответ, кроме правды, тут не годился.

— Не знаю. Я недостаточно хорошо знаю себя. Рю кивнул.

— Остановимся на этом. Я хочу знать, что у моих Котов на сердце. Надеюсь, когда однажды ты сам это поймешь, поделишься со мной. Что ж, хорошо: у тебя будет шанс помочь своему народу в беде. И, возможно, узнать когда-нибудь, отчего Дэвид Валентайн чувствует себя виноватым.

— Так я принят?

— Ты принят.

Более простую церемонию трудно было представить. Валентайна в сопровождении Дювалье привели в небольшую теплую комнату в задней части Холла. На нем не было ничего, кроме обернутого вокруг бедер полотенца.

— Это расточительство — одеваться ради Перерождения, — сказала Алиса, в то время как у него мурашки бежали от волнения.

Все это напоминало свадьбу. Вошел Рю, облаченный в тяжелое одеяние, расшитое по лацканам и манжетам загадочными узорами. Он поставил Валентайна рядом с Дювалье.

— Алиса, согласна ли ты взять на себя ответственность по обучению этого человека?

Она кивнула:

— Согласна.

Рю повернулся к Валентайну:

— Дэвид, готов ли ты взять на себя ответственность, став одним из нас?

— Да, — кивнул он.

— Да соединят вас эти узы во имя благого дела.

Ткач жизни вылил содержимое маленького пузырька в простую керамическую чашу с водой и покачал ее в ладони, перемешивая содержимое, как бренди в бокале.

— Выпей и стань Котом, — изрек Рю. Валентайн выпил жидкость, такую же безвкусную, как простая вода.

Рю вручил Дювалье нож:

— А теперь смешайте вашу кровь.

Быстрым движением она сделала маленький надрез на своей правой ладони, затем проделала то же самое с левой рукой Валентайна. После этого они обменялись крепким рукопожатием. Валентайн почувствовал влажное тепло крови на своей ладони.

Рю посмотрел на Дювалье:

— Объясни своему кровнику, что его ждет.

— Дэвид, первые несколько дней тебе придется нелегко. Уже через некоторое время ты станешь раздражительным. У меня были трудности с дыханием, и я паниковала. Большинство людей испытывают сильное головокружение — те, кто плавал на кораблях, говорят, это похоже на морскую болезнь. Сердце будет бешено биться. Ты не почувствуешь физической боли, но в тебе проснется то, о чем ты даже не подозревал. Мы оставим тебя на пару дней в этой комнате, в тепле и безопасности. Постарайся расслабиться и пережить это. Только не рви на себе волосы и не выдави глаза.

Валентайн замер. После своего первого посвящения он был неуклюжим и дерганым, но не испытывал желания наносить себе увечья.

Она продолжила:

— Если тебе захочется кусаться, вот завернутая в кожу пластмассовая трубка. Грызть дерево не советую — только зубы обломаешь. На исходе второго дня я, помню, стала прыгать как сумасшедшая, пока не свалилась от усталости. Так и справилась. Может, и тебе поможет.

Рю покачал головой:

— Дэвид, она преувеличивает. Но, конечно, если это поможет достичь цели, воспользуйся ее советом. Первое испытание для Кота — это суметь молча перенести Перерождение. Тебе к тому же повезло: Волки, переходящие в нашу касту, обычно быстро адаптируются. За дверью постоянно кто-то будет. Мы присмотрим за тобой.

Ткач жизни сжал испачканную кровью руку Валентайна своими ладонями, слегка поклонившись при этом. Дювалье крепко обняла Дэвида и показала ему старый белый шрам, пересекающий ее левую ладонь.

— Все будет хорошо. Увидимся через три дня.

Они закрыли и заперли за собой дверь, оставив его в комнатушке, напоминающей сауну, особенно благодаря стеклянному окошечку в двери из грубо обструганного кедра. Единственная деревянная лавка составляла всю меблировку комнаты, а проделанная в центре дощатого пола дыра служила туалетом. Из стены торчал кран, и Валентайн повернул его — родниковая вода хлынула на пол.

Они оставили ему кусок обернутого кожей пластика, похожий на игрушечную собачью кость. По крайней мере, пока он не испытывал никаких неприятных ощущений. Он растянулся на жесткой лавке, подстелив полотенце. Проникающий в комнату свет озарил край скамейки, и Валентайн увидел на ней следы зубов.

Человеческая психика обладает замечательной способностью запоминать приятные вещи: вкус первоклассной еды, прикосновение губ любимых, волнующие мелодии. А от всего неприятного психика спешит поскорее избавиться. Валентайн всегда был ей за это благодарен: три дня в той комнатушке были в числе самых ужасных за всю его жизнь.

Уже через час он почувствовал первые судороги, а к полудню его мускулы уже изнемогали от жажды движения. Ему хотелось бежать до упаду. По всему телу выступил пот, уши заложило, слабый, сочащийся из окошка свет резал глаза. Валентайн полностью потерял ориентацию. Комната казалась крошечной пробкой, которую подбрасывали морские волны высотой с пятиэтажный дом. Его мучили бесконечные приступы тошноты, а облегчающая рвота не наступала. Желудок то расслаблялся, то конвульсивно сжимался, заставляя Валентайна вздрагивать и прислушиваться к громким ударам сердца. Чтобы сердце не выскочило из груди, он свернулся калачиком и обхватил себя руками, хотя его так и подмывало карабкаться на стену, колотить в дверь и бежать, бежать до тех пор, пока внутри не утихнет сводящая с ума энергия.

Чтобы не закричать, он вцепился зубами в обернутую кожей трубку.

На второй день стало немного легче. Комната с деревянными стенами приобрела более или менее ясные очертания, цвета сделались более приглушенными, четче проступили тени. Стены вокруг уже не ходили ходуном, а лишь плавно покачивались, как колыбель под мамино воркование.

Но все его существо требовало выхода.

Валентайн стал приседать до тех пор, пока не упал в изнеможении, затем выпил немного воды и впал в странное забытье.

На третий день наступило жесточайшее похмелье, рези в пустом желудке, головная боль, непрерывная дрожь в руках. Когда в окошке показалось лицо Дювалье, он бросился к стеклу, царапая дверь, оставляя на ней потеки слюны, стараясь прокусить древесину.