И я вошел в азарт — я уже чувствовал, что черная полоса моей жизни сменяется белой. В бухгалтерии, оформив заказ, я предложил самому отнести его в цех — тому самому мастеру. Отдал бумаги и предложил ему перекурить, а в коридоре завел разговор, что скоро праздник, а мне придется сидеть здесь, и что я заплатил бы ему червонец, если он наберет бланк и сделает пробные оттиски. У мастера заблестели глаза, он взял червонец, написал мне расписку, чтобы я не расплачивался своими деньгами за государственные проблемы, побежал в цех, в считанные минуты отлил строки, набрал бланк и вручную откатал мне несколько оттисков.

Я сел проверять, он нетерпеливо топтался рядом, я исправил ошибки, он настроился прощаться, но я не согласился — работы на червонец было сделано еще очень мало. Мужик торопливо перелил ошибочные строки, снова набрал бланк и сделал оттиск — ошибок не было. И тут я попросил его откатать пару сотен бланков, что, по моему мнению, даже вручную заняло бы минут десять. Но у мужика «трубы горели», ему было некогда, и он предложил мне пойти пообедать и вернуться через час.

Возвращаюсь через час — мужик сидит за столом и весь светится Удовольствием, само собой, от него уже тянет спиртным.

— Ну, что — откатаем пару сотен? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечает счастливый мужик, — я их уже сделал.

Поднимает с пола упакованную пачку в две тысячи штук моих бланков (их, пока он бегал пить, его работницы на печатной машине сделали) и дарит их мне! Вот так!

Я на радостях отнес бланки в гостиницу, купил билет на вечер следующего дня и пошел в кабак. Ресторан оказался национальным и безалкогольным. За столиком со мною сидел молодой казах, который был в этом кабаке как дома, слово за слово мы с ним разговорились и стали дружно ругать советскую власть и советские порядки. Он спросил, не еврей ли я, я удивился — почему? Он пояснил, что все диссиденты, которых он встречал, были евреи. Для душевного разговора чего-то не хватало, но тут оказалось, что для постоянных посетителей ресторана тот чай, который в белых чайничках разносили официанты, был вовсе не чай, хотя пить пришлось медленно и из пиалок. Наклюкались мы с этим казахским националистом «чая» до тяжелого состояния, но до гостиницы я все же добрался без приключений.

(Помню, когда читал Хемингуэя, то меня страшно раздражало, что его герои на каждой странице пьют, пьют и пьют. А вот теперь отмечаю, что что-то и у меня подозрительно много выпивок. А я-то вроде и не любитель… Ну да ладно.)

Через день уже в Ермаке в толпе народа вхожу в здание заводоуправления, иду к Парфенову рассказать о своих приключениях. Звонок из приемной — меня срочно к директору. А как он узнал, что я приехал? Беру документы и пачку бланков, иду к нему, Топильский с грозным видом сидит за столом, а за его спиной Валя П-ва. Ага, понятно, это она меня увидела.

— Как ты посмел вернуться?! — рычит директор.

— А что мне в Алма-Ате делать? — невинно вопрошаю я. Топильский аж поперхнулся от моей наглости.

— Ты обязан был сидеть там, пока не оформишь заказ! Я кладу перед ним бумаги.

— Вот заказ, вот документы на оплату. И вот, — я грохаю на стол пачку, — две тысячи готовых бланков!

У Вали челюсть отвисла, Топильский с удивлением уставился на мои трофеи.

— А как ты это сумел?

— Нашел в типографии подходящего мужика, дал ему червонец (вот расписка), и он мне отпечатал бланки.

Топильский обернулся в Вальке.

— Деньги ему надо вернуть. Валька кивнула.

Через день мне принесли приказ, в котором я «за своевременное обеспечение завода документами для отгрузки металла на экспорт» премировался 30 рублями. Но лучше бы я этого приказа не видел, поскольку Валька П-ва за это же премировалась 90 рублями. Ну и порядки на этом заводе!

Тогда я этого не понимал и уж потом, сам став начальником и получив в подчинение людей, понял, что выполнением этого задания в Алма-Ате я создал себе авторитет очень ценного работника, потом я сам таких работников, способных любой ценой сделать дело, очень ценил. Неважно, что они пока чего-то не умеют — потом научатся, важно, что, поручив им дело, можешь быть за него спокоен — если уж они его не сделают, то вряд ли кто другой сделает.

Теоретически я знал, что в достижении любого дела требуется упорство, но тут я предметно увидел, что и в таком организационно-административном деле упорство тоже дает результаты. Ведь если бы я смутился от того, что меня выгонял директор типографии, то мог бы потом обойти типографии Алма-Аты, меня отовсюду бы выгнали, и я бы вернулся на завод ни с чем. Но от меня тогда зависела премия тысяч человек, мне не хотелось брать на душу грех, что это из-за меня, вернее, из-за меня тоже, они ее не получат. Это заставляло быть упорным. А упорство давало результаты. Это же упорство показало мне шанс в виде нуждающегося в опохмелке мастера, и я этот шанс использовал. Я и дальше буду давать примеры, когда результат достигался, скорее, все же упорством, упрямым желанием получить нужный результат нежели умом. Хотя можно сказать и так: упорство заставляло ум шевелиться. Я делаю это отступление потому, что в жизни вижу очень много людей, пасующих перед первым же препятствием, и уйму, которые и к препятствию не подходят, а пасуют уже перед собственными мыслями о тех трудностях, которые, может быть, возникнут. Это часто очень болтливые, но абсолютно бесполезные для дела и жизни люди.

Думаю, что результаты командирования меня в Алма-Ату удивили Топильского и изменили его мнение обо мне: если раньше я был просто бездельником, прячущимся в ЦЗЛ, то теперь я стал бездельником, от которого можно получить некий толк. И этот придурок стал от меня этот толк получать. Делал он это так.

Прихожу я на работу, а меня ждет приказ о том, что в связи с производственной необходимостью я назначаюсь диспетчером завода. По советскому Кодексу законов о труде работника можно было перевести на другую работу без его согласия на срок не более то ли месяца, то ли трех месяцев. И пошло-поехало. Заканчивается срок текущего приказа, я выхожу на работу, а через неделю новый приказ о том же. На заводе в диспетчерской службе четыре диспетчера и старший диспетчер. У каждого где-то по 40 календарных дней отпуска да плюс они болеют, поэтому вполне можно было ввести в штат шестого человека для подмены остальных — работал бы в диспетчерской 200–250 дней в году, а остальное время в производственно-техническом отделе, да плюс его собственный отпуск. Человек бы осваивал эту работу и был бы ею доволен. Но нет, Топильский штат диспетчеров пополнить не давал, а подписывал и подписывал приказы о назначении диспетчером меня. Не дает гад работать в ЦЗЛ, и все! Юра Максименко, старший диспетчер, уже, бывало, заходит ко мне в метлабораторию с очередным приказом и сам чуть не плачет:

— Юра, гад буду, я ему предлагал назначить диспетчером трех человек из цехов на выбор. И люди соглашаются работать диспетчером хоть постоянно, хоть временно. А Петруша ни в какую — только тебя!

Должность диспетчера завода одна из тех, которые должностью делают люди, на этом месте работающие, одна из тех, на которых не место красит человека, а человек место. То есть, если заинтересуется человек этой работой, то без этого человека вскоре перестанут обходиться, а другой может просто работать на этой должности «от и до», и тогда, в принципе, такого работника легко заменить на любого другого, а свою должность такой человек сделает никчемной.

После старого фильма о корабелах, должность диспетчера завода порою стали называть «ночной директор», и действительно, если диспетчером поставить человека опытного, хорошо знающего завод и все взаимоотношения в нем, то такой человек может найти директорские решения возникающих ночью проблем и отдать по ним распоряжения, с которыми утром согласится и сам директор. Такой человек действительно будет для всех необходимым ночным директором, но ему обязательно нужны соответствующий опыт и соответствующее присутствие духа.