Ввиду моего холостяцкого положения заводской комитет комсомола решил спихнуть на меня должность председателя Совета молодых специалистов. Тут дело было серьезным, тут речь уже шла о работе на моих друзей, товарищей и приятелей, тут распределение квартир и, возможно, еще каких-то благ, о которых я так и не узнал. Отказываться было нельзя, и я согласился. Чтобы все молодые специалисты со мною познакомились, мне поручили выступить на отчетно-перевыборном собрании. Я подготовил резко критическое выступление, но по большому счету речь скорее всего шла о каких-то пустяках, думаю, что о качестве пищи в столовых и т. д. и т. п. Но я повернул выступление так, что в этом виноват директор завода Топильский. Строго говоря, мне необязательно было так выступать, но и он мог бы отнестись к этому спокойнее. А он тут же дал команду президиуму собрания, и те не только не предложили меня председателем, но и вычеркнули из членов Совета. Мне-то, в конечном счете, это было даже на руку: баба с возу — кобыле легче.

Но Топильский принял мое выступление близко к сердцу, я это понял на следующий день, когда зашел в техотдел, а работавшая там жена Топильского Марина Александровна с удивлением посмотрела на меня и сказала: «А ты, Юра, оказывается, храбрый портняшка!» Поскольку молодых специалистов в техотделе не было, то узнать о моем выступлении она могла только от мужа — ~ вот на такие пустяки Топильского хватало, а задуматься, почему кадры с завода разбегаются, нет.

Так что у нас и так с самого начала любви с Топильским не получилось, а тут он еще и обиделся на меня за критику, а мне, как оказалось, это было совершенно ни к чему.

Чтобы закончить тему общественной работы, скажу, что помимо председательства в цехкоме, я несколько лет возглавлял заводское Общество рационализаторов и изобретателей. Но эту должность мне дали собственно за мою активность в этой области. В принципе, она налагала и определенную ответственность — нужно было подталкивать народ, чтобы подавал побольше рацпредложений, и дальше пробивать их через плановый отдел, чтобы по заводу росло как количество рационализаторов, так и экономический эффект от новшеств. Работали мы под шефством Друинского, а поэтому завод и область выделяли Обществу деньги, на которые мы покупали призы лучшим по году рационализаторам и с Валерой Артюхиным и Ниной Атаманицыной устраивали в ДК ежегодные конференции. С семьями, застольем и танцами.

Я придумал для Общества эмблему и заказал значки с нею. Эмблема имела вид круга с надписью по ободу, а в центре был рисунок «Мыслителя» Родена. Тут вышел казус — заводской художник, местный умелец, никогда не видел фотографии этой скульптуры, а я не мог ему объяснить, что нужно нарисовать. Поиски фотографий ничего не дали, но в каком-то юмористическом журнале я наткнулся на карикатуру, в которой «Мыслитель» был посажен на унитаз. Я принес ее художнику и распорядился, чтобы он карикатуру перерисовал, но унитаз убрал и посадил «мыслителя» на камень. Тот так и сделал, получилось неплохо.

Но вернусь к теме. Итак, первой моей глупостью была публичная критика Топильского без учета его мстительности, о которой меня предупредили. А вторая глупость заключалась в том, что я показал ему свою деловитость. Вообще-то показать деловитость — это хорошо, это полезно.

Но не тогда, когда у тебя в директорах придурок.

«Дурными» я называл дела, которые мне поручали делать, Но которые никаким боком не относились ни к моей должности, Ни к кругу моих обязанностей, более того, на заводе были люди, обязанные делать эти дела, но в силу разных причин эти дела все же поручали мне. Такие дела — это большая честь, это признание тебя как человека, способного разобраться в любых вопросах и добиться в этих вопросах успеха, но мне по тому времени было плевать на эту честь, поскольку эти дела отвлекали меня от той работы, которой я хотел заниматься.

Первое такое дело случилось в конце 1973-го, за неделю до Нового года. Точно уже не помню, но, по-моему, меня вызвал Друинский, поскольку Топильский вряд ли стал бы со мною общаться, и сообщил, что меня отправляют в командировку. Проблема: с нового года экспортная продукция завода должна сопровождаться накладными нового образца — с дублированием текста накладной на английском языке. Без бланков этих накладных железная дорога не будет принимать вагоны, следовательно, завод не выполнит плана по экспорту, а это для всех «прощай премия». Моя задача — съездить в командировку в Алма-Ату и разместить в типографии заказ на эти бланки.

Я обрадовался — тоже мне задание! Всего-то навсего какие-то бумаги в типографию передать, но зато на халяву за казенный счет съездить в Алма-Ату, в которой я еще не был. Увидев мою радость, Друинский посмотрел на меня как-то с сомнением, понимая, что я не понял, что мне предстоит, и отправил в отдел сбыта узнавать подробности.

Немного поясню. Это задание в наш век — век компьютеров и множительной техники — кажется смешным, но в то время основной множительной техникой была пишущая машинка да громоздкий аппарат «Эра», который занимал целую комнату и делал одну копию чуть ли не минуту и то — на специальной бумаге. Большие тиражи можно было сделать только в типографиях, а нам было необходимо таких бланков пара тысяч на год.

Второе. В СССР был строжайший надзор за размножением текстов. К примеру, в здании заводоуправления, открытом для всех круглые сутки, под охранной сигнализацией находились всего 4 комнаты: касса, спецотдел (секретная почта), комната с «Эрой» и комната с пишущими машинками машбюро. Скажем, кабинеты директора и главного инженера такой защиты не имели. Для того, чтобы в типографии что-то отпечатать, нужны были месяцы согласований в разных инстанциях — нет ли в размножаемых текстах какой-то крамолы? (За газеты ответственность несли редакторы.) А тут еще и текст на английском языке, т. е. требовался компетентный переводчик. Более того, типографии, имевшие латинский шрифт, были только в Целинограде и Алма-Ате, значит, согласовывать текст мне потребовалось бы в чужих городах, без поддержки своих руководителей. Кроме того, заказы в типографию надо делать заблаговременно, чтобы типографии включили их в план, а эти планы квартальные, т. е. заказ надо делать месяца за три до квартала, в котором будет выполнен заказ. А я, наивный, полагал, что меня посылают в Алма-Ату на экскурсию! Но это была еще не вся подлянка.

Пошел я в отдел сбыта, и там Вадим Храпон раскрыл мне глаза. Предупреждение, что бланки будут сменены, мы получили еще в начале года, но на заводе бланки в типографии заказывал административно-хозяйственный отдел. Сбыт сразу же передал образцы бланков туда, но начальница АХО Валя П-ва была любовницей директора завода Топильского и вела себя соответствующе этому статусу.

Отвлекусь на любовниц. Для нашего завода — это смех и слезы. Город же маленький, и как такое дело в тайне удержать? Ведь все вокруг знакомые. Уж не помню, сколько об этом слышал, но не один раз, как хоронили любовников, задохнувшихся в гаражах от выхлопных газов автомобиля, двигатель которого не глушили для тепла. А директору иметь любовницу — это «во-още»! Его же знают все абсолютно. Куда спрячешься?

Как-то сидим, выпиваем в мужской компании, не хватило. Гриша Косачев побежал, благо магазины у нас в городе до 22–00 работали. Прибегает, рассказывает.

— В очереди у винного отдела уткнулся в спину (Гришка невысокого роста) мужику. Мужик берет «огнетушитель» (портвейн в бутылке 0,75 л), и вдруг я вижу, что это Топильский! Я — «здра-сте», а он смутился, что-то буркнул и шмыг из магазина.

— Так, — итожит Володя Атаманицын, — это он к Вальке пошел.

— А чего он жлобится на шампанское или коньяк?

— Коньяк, водка и шампанское сразу по мозгам бьют, а портвейн постепенно тебя забирает, — компетентно разъясняет Володя. — И для этого дела лучше портвейн.

— Бедный Петруша, — сочувствует Топильскому Косачев, — ему же негде спрятаться с Валькой! Взяли мы на заводе автобус и поехали в Павлодар на футбол болеть за «Трактор», и он выиграл. Ну, мы после матча и заехали в ресторан эту победу отметить. Завалились в зал всей компашкой человек в 25, зал пустой, заняли столики, вдруг видим — в углу за столиком Топильский с Валькой! В Павлодар уехали от чужих глаз, а мы и тут! Ну, мы так тихонько, вроде не заметили, быстренько из кабака свалили и поехали в другой.