— Да, чувствуется, хорошо погуляли…

— А как же!

Повторю, балбесы мы были ужасные, и многое из того, что мы делали, делать было нельзя, и драки — это единственно полезное, это то, что делать было нужно. Понимаете, чем больше тебя бьют, тем больше ты понимаешь, что все эти синяки и шишки являются чепухой по сравнению с самоуважением от того, что ты не струсил, не сбежал и отстаивал свою честь даже в условиях насилия над собой.

Что-то мне подсказывает, что те, кто называет себя «культурными людьми», со мною не согласятся и будут утверждать, что «культурные люди не дерутся». Может быть, но я не уверен, что за всю жизнь видел хотя бы одного культурного человека среди тех, кто называет себя «культурным». Культура — это совокупность человеческих достижений, в том числе в общественной и духовной жизни. Да, априори я могу согласиться, что культурный человек, владеющий всеми достижениями общественной и духовной жизни, найдет способ, как выкрутиться из ситуации, требующей драки, без драки и без потери самоуважения. Но я не могу представить, как без личного опыта можно быть уверенным в том, что ты не трус, в том, что ты способен защищать свою честь в условиях опасности хотя бы для здоровья? А ведь это надо делать и в условиях опасности для жизни!

Нынешние «культурные люди» — это, как правило, тупые, трусливые и подлые болтуны, и следовать их советам могут только такие же, как и они.

Далее, драка, война — это всего лишь способ достижения какой-либо цели. И как только вы от него отказываетесь, то достижение вами цели становится сначала проблематичным, а потом и невозможным. Драка и война — это способ достижения цели в конфликтах, и если вы их исключите, то сначала окажется, что вы исключили самый эффективный способ и что другими путями цели достичь невозможно. Но еще страшнее, когда противная сторона в конфликте поймет, что вы трус, вот тогда она угрозой драки или войны и будет творить с вами, что захочет.

Я понимаю, что все вышесказанное трусы считают словесами, не имеющими прикладного значения в повседневной жизни, либо имеющими значение только в сфере политики. Поэтому давайте разберем пример из моей жизни, показывающий, как глупо исключать драку из перечня жизненных приемов.

Было это в конце 80-х, я уже работал заместителем директора Ермаковского завода ферросплавов и был человеком достаточно известным не только на заводе, но и в городе Ермаке, в котором из 50 тысяч жителей взрослых было всего 35 тысяч. Тот, кто не жил в таких городах, вряд ли сможет представить себе эту жизнь — жизнь, когда все знают всех. Это, казалось бы, очень хорошо, но у всякого аверса есть и реверс.

Моя жена преподавала в вечернем институте города, кроме того она имела ученую степень, а таких у нас в городе было всего трое. Город был молодой, насыщен энергичными людьми, которые уже занимали различные должности, но не имели формального образования. Поэтому в институте всегда и охотно училось много жителей города, в связи с чем моя жена, как и другие преподаватели, была известным в городе человеком, долгое время даже более известным, чем я. Мне понравился такой случай: купил в магазине что-то у знакомой продавщицы, с которой поболтал и отвернулся, а за моей спиной подруга этой продавщицы спрашивает у неё:

— Кто это?

— Муж Мухиной.

Так что мне пришлось еще постараться, чтобы из мужа Мухиной дорасти до просто Мухина.

Так вот, в то время в институте учился майор, начальник пожарной части города, а у него служил старший лейтенант, как потом выяснилось, урод, который достал и МВД Казахстана, и все инстанции в республике непрерывными кляузами на всех и вся. Это присказка.

Возвращаюсь я утром в воскресенье из командировки, жена меня кормит, но вижу, что она несколько не в себе: что-то хочет мне сказать, но не решается.

— Ладно, мать, не тяни, что там у тебя случилось?

— Ты знаешь, у (называет фамилию майора, которого я тоже, само собой, знал) служит какой-то негодяй, так он написал в горком заявление — а моя жена была членом партии — что этот майор мой любовник, а поэтому я поставила ему хорошую оценку.

— М-да… — сказать мне было нечего. — Ладно, мать, как-нибудь с этим разберемся.

Доел, поехал на завод, решил накопившиеся оперативные вопросы и задумался, что делать. Вернее, что делать, подсказывала ярость, но надо было продумать технологию, как это сделать.

Появилась мысль, так себе — мыслишка, основанная на том, что этот старлей — говно, а, следовательно, и будет себя вести как говно, или, если хотите, как «культурный человек». Но никому говорить о своих планах было нельзя.

В понедельник разобрался с утренними делами и звоню в горком: правда ли, что у них есть такое заявление? Второй секретарь начала меня успокаивать, дескать, они этого негодяя знают, значения его писанине не придают и т. д. и т. п. Ага, значит, заявление есть, а значит, есть у меня и основания суетиться. Посылаю своего секретаря Наташу к юристу завода принести мне Уголовный кодекс с комментарием. Пришел с кодексом сам обеспокоенный юрист, но я сказал, что по такому пустячному вопросу он не нужен, мне нужно просто кое-что уточнить. Уточнил.

Еду на обед, командую своему водителю Федору подъехать к пожарной части. Захожу, сидят две женщины, здороваюсь, спрашиваю, где этот старлей. (Мне надо было, чтобы мне на него указали, поскольку я его не знал в лицо.) Отвечают, что в части его нет. То, что они не спросили, как меня зовут, понятно — они меня знали, но вот то, что они не спросили, зачем мне нужен старлей, мне не понравилось: значит, сплетни уже гуляют вовсю. Во вторник опять командую Федору свернуть к пожарной части, и опять все повторилось — старлея опять не было. После обеда возвращаюсь на завод, и через некоторое время звонок — этот урод мне сам звонит. Сообщает, что узнал, что я его ищу и что он тоже хочет со мною встретиться, так как у него есть много чего, что мне нужно знать. Я, сдерживаясь, предлагаю ему подождать, а я немедленно приеду.

Захожу, обе женщины тут (что мне и надо), посередине стоит мурло в форме и сапогах. Спрашиваю вежливенько, он ли это, мурло подтверждает: ошибки нет. Подхожу и, вкладывая в удар весь вес, бью его открытой ладонью по щеке. Мурло стояло перед своим столом, а посему на стол и упало. Я его беру за лацканы мундира, прижимаю к столу и вежливо, но громко, чтобы свидетели слышали, сообщаю, что если он еще хоть один раз упомянет имя моей жены, то я утоплю его в Иртыше. После этого я его отпустил, отступил и подождал, не полезет ли он драться: мне это было бы некстати, но что поделать, нужно было это проверить. Однако старлей не обманул моих ожиданий — говно есть говно — он лежал, свесив ноги, на столе и перепуганно на меня пялился. Дело было сделано, и я ушел.

Тут нужно понять меня тем, кто не понял. Я не мстил, мне было не до этого, да и не стал бы я мстить этому говну. Хотя, положа руку на сердце, конечно, и мстил, но месть эта была сверх 100 %, чем-то вроде премии за образцовое выполнение задания. Цель была в другом, и только эта цель не давала мне покоя: я — муж и отец, на мне лежит обязанность защиты моей жены. А этот гад не только оскорбил мою жену, но и посмеялся надо мной, полагая, что я свою жену не сумею защитить. Так вот, главная задача, которая стояла перед мной, — защитить её от уже разошедшейся по городу клеветы, а все остальное не имело значения. Я даже не думал о последствиях, вернее, я знал, что мой план может не получиться, и тогда последствия будут для меня неприятными. Но меня душила ярость, и все эти два с половиной дня я только и думал о том, как поаккуратнее дать ей выход в том направлении, которое решит стоящую передо мной задачу.

Я не думал, как на это будут реагировать другие, пусть он меня извинит, но я даже не подумал, как на это прореагирует директор завода. От пожарной части до завода ехать было минут 5, и мне кажется, что как только я зашел в свой кабинет, так он тут же вызвал меня по прямой связи чуть ли не криком: «Немедленно зайди!» Я зашел. Шеф был красный.