— Он же ведь ни черта не разбирается в технологии, — уверял нас Дед, правда, используя более уместные русские слова. — Как-то приходит Топильский в цех и вызывает меня на 41-ю. «Ты тут старший мастер или кто? — спрашивает. — У тебя печь кварцуется, а ты мер не принимаешь». А на 41-й просто закоротили электроды, тигли поднялись, слой шихты под ними уменьшился, газы перестали успевать охлаждаться, ну и пламя у электродов стало белым, посадка их стала глубокой. Да, такое бывает и при кварцевании, но летка-то работает плохо, металл еле выходит, шлака нет — какое, мать-перемать, кварцевание?! Ты же на всю печь смотри, баран, а не только на пламя! — горячился Михаил Дмитриевич. — Я ему и говорю, что к обеду наращу электроды и все будет в порядке. А он мне: «Дай 300 кокса!» Я ему: «Не нужен кокс». А он: «Давай!» Я: «Не дам!» А он бригадиру командует: «Дать 300 кг кокса под электроды!» — и пошел дальше по цеху. Бригадир на меня смотрит — что делать? А что делать! Если дать кокс, то тигли вообще на поверхность колошника вылезут. Ну, я и говорю: «Запиши в журнал, что дал 300 кг кокса, а сам прими в машины 300 кг стружки». Бригадир пошел звонить на дозировку, а я встал на балконе и наблюдаю, когда Топильский обратно пойдет…
Тут надо сделать пояснение. При обработке металла на металлорежущих станках для смазки и охлаждения инструмента применяется веретенное масло или различные масляные эмульсии, поэтому поступающая к нам железная стружка была вся в масле, а масло, попадая вместе со стружкой на колошник печи, горело коптящим темно-красным пламенем. И Сисько в данном случае размышлял как художник, собирающийся смешать две краски.
— Вижу, что Топильский от 48-й идет к нам, — продолжал Сисько. — И я командую машинистам завалочных машин: вали стружку под электроды! Топильский подходит, а пламя на печи стало красным. «Вот видишь, — говорит мне, — как вас, дураков, все время учить надо!» А я думаю: шел бы ты быстрее к такой-то матери, а то масло сгорит, и пламя снова станет белым.
Мне могут сделать замечание, что ведь я эти разговоры передаю по памяти, и может ли такое быть, чтобы директор завода так часто обзывал подчиненных дураками? Скажу: мало этого! Если добавить и тот омерзительно-презрительный тон, которым он это делал, то воспринимать такие характеристики от кретина, уверенного в своем уме, было очень трудно. Как-то послал он меня в командировку, уже надо было в аэропорт ехать, а у меня какие-то письма еще не были им подписаны. Утром он, видишь ли, занят был и не успел, а теперь сидел в 4-м цехе. Пришлось взять письма, бежать в цех и зайти в кабинет начальника во время совещания. Топильский сидел за столом начальника цеха, начальник цеха Адаманов — за торцевым столом, в кабинете было человек двадцать цеховых инженеров. Я извинился, объяснил, в чем дело, Топильский смилостивился и подмахнул письма. Иду к выходу и слышу его речь:
— Так вот, я и хочу задать вам всем один простой вопрос, — я задержался, заинтересовавшись, и увидел, как начальник цеха Мустафа Адаманов подвинул к себе блокнот и взял ручку. — Когда же вы, идиоты, поумнеете? — задал вопрос Топильский спокойным и исключительно презрительным тоном, от которого Адаманов покраснел и опустил голову с видом человека, которому очень хочется кому-то вмазать в морду, но нельзя.
Когда Топильского все же сняли, то его тон тут же изменился, но в инженерном смысле он не поумнел ни на копейку. Как-то мне, уже заму директора, срочно потребовался Донской, я ему позвонил, и он предложил зайти. Захожу в кабинет директора, а у него сидит Топильский, который дорабатывал до пенсии начальником техотдела нашего завода (вот уж кому не везло, так это А.С. Рожкову — вечно он за кого-то работал). Я тоже присел, ожидая, когда они закончат разговор. И вижу, что Топильский принес Донскому черновики своего распоряжения о рабочих ступенях напряжения какой-то печи, которое он обязан был сделать как начальник техотдела. Меня это возмутило так, что я еле сдержался. Донской был не ферросплавщик, а сталеплавильщик, наше дело он осваивал быстро, но надо же и совесть иметь! Топильский, наконец, вышел, и я говорю.
— Семен Аронович! Ну зачем вы даете ему обсуждать с вами то, по чему он обязан принять решение сам? Ведь если он в свое распоряжение заложит глупость, то потом будет оправдываться, что это вы ему эту глупость согласовали, что это ваша глупость. Получает деньги как начальник техотдела, пусть и работает как начальник. Он же ведь подчиненный Матвиенко, но, как видите, к главному инженеру он боится ходить, поскольку Матвиенко его за глупости выдерет, так он к вам лезет!
Донской усмехнулся, поморщился и махнул рукой. Он ведь Топильского в роли директора не видел и посему, скорее всего, жалел его. А я же помнил, как смело Топильский давал технологические указания, когда за их глупость своей премией расплачивались цеховые работники, но как только он попал в положение, когда за свою глупость он обязан был отвечать сам, так тут и выяснилось, что он и элементарных технологических решении принять не может, поскольку не знает дела и посему не уверен в их правильности. Таков он был как инженер, и мы это видели, и это тоже давало уверенность, что он стал директором завода по блату.
Примитив
Тогда возникает вопрос: если он неспособен был охватить инженерные вопросы, то тогда как он руководил? Я с деталями его руководства редко сталкивался, поскольку величиной был незначительной, а при виде его в цехе старался, как и все, смыться с его дороги, руководствуясь армейской геометрией: любая кривая короче той прямой, на которой стоит начальник. Но по последствиям его руководства могу предположить, что у него было два нехитрых приема. Первый: объяснить своему непосредственному подчиненному, желательно в присутствии как можно большего количества людей, что этот подчиненный дурак и бездельник. По глупости Топильский был уверен, что подчиненный от этого воспитания тут же разберется во всех проблемах и начнет работать, не покладая рук. На самом деле, такой подчиненный после нескольких таких порок, проведенных Топильским, как правило, на совещаниях, быстро приходил к мысли, что ему на Ермаковском заводе ферросплавов делать нечего, и любые другие заводы становились для него более привлекательными.
Второй прием: собрать у проблемы как можно больше народу и не давать ему уезжать домой, пока проблема не будет решена. Даже нам доставалось, поскольку время от времени следовал его приказ, выставить метлабораторию на дежурство у какой-либо печи, например, при разогреве ее после капремонта. Смысла в этом не было ни на копейку, поскольку мы не имели никаких прав, да и не могли их иметь. Мы обязаны были обозначить некий контроль заводоуправления за цеховым персоналом, поскольку Топильский был уверен, что в присутствии контролеров народ будет лучше работать. А для цеховых инженеров команда Топильского: «Сидеть на печи, пока она не заработает!» — была как «здрасте».
Оговорюсь, что случаи бывают разные. Положим, в цехе авария, устранить которую необходимо в минимальные сроки. Тогда на такой аварии начальник цеха необходим. Во-первых, видя его, рабочие не мучаются мыслью «мы тут пашем, а начальство дома спит», во-вторых, решения по возникающим проблемам принимаются начальником очень быстро. Однако в таких случаях добросовестный начальник цеха и сам знает, где ему быть и сколько.
Но при непрерывных технологических процессах очень часто бывает, что выйти из трудного положения должен сам агрегат, а работы руками и головой у обслуживающего персонала не очень много. Собирать возле этого агрегата людей, у которых полно другой работы, это идиотизм, который Петруша принимал за высшее достижение управленческой мысли.
Вот запомнилась мимолетная картинка: подхожу к какой-то печи в цехе № 4, а возле нее сидит на лавочке начальник цеха Мельберг, рядом сидит старший мастер и рядом стоит мастер. Ага, это Топильский заставил их «сидеть на печи, пока печь не заработает». Подходит бугор, говорит мастеру: «Пожалуй, уже можно перепустить электроды еще на 50 мм». Мастер оглянулся на старшего мастера, тот посмотрел на Мельберга, Валентин ему: «Перепускай!» Старший мастер — мастеру: «Перепускай!» Тот бригадиру: «Перепускай!» Бугор пошел и перепустил. А не было бы рядом никого, бригадир выполнил бы эту операцию без лишней волокиты с испрашиванием разрешения на то, что он и без начальства знает, и за что несет ответственность своей зарплатой больше их всех. С другой стороны, пока начальник цеха, старший мастер и мастер сидят на этой печи, их же работу никто не делает, и сама она не делается. Идет накопление нерешенных вопросов, которые в конце концов возвращаются к персоналу цеха в виде новых аварий и новых проблем.
