Захожу я к Друинскому подписать какие-то документы, он веселый, шутит, по ходу просмотра документов задает вопросы и замечает, что я отвечаю расстроенно. Спрашивает, в чем дело, и я выплескиваю ему эту свою историю с квартирой. И вот по мере моего рассказа Друинский начал краснеть, должен сказать, что это было редкое явление и происходило всегда перед тем, как он взрывался. Поняв суть, он перестает меня слушать и нажимает кнопку прямой связи с замом директора по быту. В динамике послышался голос Иванова: «Слушаю, Михаил Иосифович» — и Друинский взорвался.

— Вы что там с Топильским — совсем оху…ли?! Да как вы, пиз…ки, посмели лучшему инженеру ЦЗЛ подсунуть квартиру в старом доме?! Вы что, е… вашу мать, хотите совсем погубить завод?? — и т. д. и т. п.

Иванов пытался что-то объяснить, но Друинский его не слушал, а выговорившись, просто отключился. Глядя в стол и отходя от взрыва, буркнул: «Иди к Иванову!» Я не пошел, а полетел на третий этаж к Геннадию Леонтьевичу. Нет, серьезно — я ведь в первый раз услышал о себе слова «лучший инженер», и пусть они были сказаны под горячую руку, но сказаны!

Иванов встретил меня матюками, почему я не пришел к нему, а пошел жаловаться к Друинскому? Я не стал оправдываться в том, что Иванову и так было ясно: он был по своему рангу пятым руководителем завода и не посмел бы взять на себя ответственность и изменить решение Топильского. А вот теперь за это изменение решения директора нес ответственность Друинский. Иванов мог теперь ответить Топильскому, если тот спросит, почему не выполнено его распоряжение, чтобы тот сначала разобрался с Друинским, а то первый руководитель говорит одно, а второй за это материт. А ему, бедному, что делать — как и первого, и второго удовлетворить?

Когда я зашел к Иванову, его помощница уже раскладывала на столе поэтажные планы этого нового девятиэтажного дома, на планах на каждой квартире уже была написана фамилия того, кто ее получает. Мне стало неудобно, ведь теперь у кого-то, кому уже обещана 2-комнатная квартира в этом доме, ее заберут и отдадут мне. Но ничего подобного! Оказалось, что до десятка квартир в этом доме все еще были в резерве и никому не распределены, в том числе и три 2-комнатные: на 1-м, 5-м и 9-м этажах.

Ну, Топильский, ну сволочь! Я, конечно, взял квартиру на 5-м, и Иванов тут же чернилами вписал в нее мою фамилию.

На этом, пожалуй, я закончу разговор о личности Друинского, с досадой, что я, по сути, и не знал его как человека. Для меня он был шеф, с которым мне очень сильно повезло: он мною толково руководил, он меня учил, и он меня защищал. А что еще нужно подчиненному от шефа?

Если человек по какой-либо причине не безразличен окружающим, то те очень часто отмечают его кличкой, которая обязательно его характеризует, и причем очень точно, иначе кличка просто не приживается. В кличку по той же причине закладывается и отношение людей к этому человеку, и если кличка не соответствует этому отношению, то она тоже не приживается.

Где-то читал, что англичане, если очень уж уважают человека, то перестают называть его иначе, нежели просто по фамилии, допустим, просто Нельсон или просто Черчилль. И, несмотря на то, что в стране много Нельсонов и Черчиллей, но когда называют просто фамилию, то все понимают, что речь идет именно об этом человеке, а если с прибавлением титулов, имени и т. д., то о других. Что-то похожее было и с Друинским — его называли просто по фамилии, благо она довольно редкая, а когда речь шла о его сыновьях, то к ним добавляли имя, скажем, «Стас Друинский».

У меня, похоже, клички не было, по крайней мере, главбух завода Х.М. Прушинская, к которой стекались все сплетни, в том числе и обо мне, ничего об этом не сообщала. Отсутствие клички, конечно, довольно обидно, но с другой стороны, хорошо, если тебе дадут кличку, скажем, как А.И. Григорьеву — Тятька. А если, как нынешнему директору завода Коле Головачеву — Думпкар? — Напомню, что это такая железнодорожная саморазгружающаяся платформа для вывоза мусора. Сооружение, надо сказать, довольна мощное и солидное… но для мусора. В середине 90-х главный инженер В.А.Матвиенко, зам по коммерции В.Д. Менщиков и я, хотя мы и не дружили лично, но на заводе действовали, как я теперь понимаю, очень дружно: никогда не сваливали ответственность друг на друга, проблемы, возникающие у кого-то, воспринимали как свои, просьбы кого-либо из нас были обязательны для остальных двоих. А тут как раз на экраны вылез Леня Голубков, рекламирующий пресловутый МММ, вот завод и дал нам коллективную кличку «МММ», поскольку и у нас троих фамилии начинались с буквы «М».

Когда я вынужден был предложить ввести на заводе собственные деньги, то им немедленно дали название «мудон» — по первым слогам фамилий моей и Донского. Мне это название очень нравилось, поскольку вынудить завод вводить собственные деньги могло только мудацкое государство. Короче, за нашим народом кличка чему-то примечательному не заржавеет.

Директора завода Семена Ароновича Донского, как и Друинского, называли просто по фамилии, но ввиду особого расположения к нему работников завода, его часто называли и просто по имени — Семен. И все понимали, о ком речь, хотя Семенов на заводе было достаточно. Валерий Александрович Матвиенко имел твердую и уважительную кличку Матвей. При этом, ни Донской, ни Матвиенко не предпринимали никаких видимых усилий для того, чтобы вызвать к себе уважение.

Так вот, мне трудно припомнить еще какого-либо человека, который так много бы старался вызвать к себе уважение и так болезненно следил бы за тем, уважают ли его люди, как Топильский. Даже Масленников, хотя и копировал Топильского, но все же был в этом плане поспокойнее. Чтобы вы поняли, о чем это я, приведу пару примеров.

Первый мне рассказал, скорее всего, П.П.Конрад, который тогда был начальником ЖКО. Город только строился, тротуаров еще не было, почвы глинистые и хотя дожди у нас нечасто, и земля сохла быстро, но все же были периоды, когда не только по объектам, но и по городу без резиновых сапог нельзя было ходить. Учитывая это, у входа в заводоуправление стояло специальное корыто с водой и квачами, в котором можно было помыть сапоги перед посещением начальства. И вот, рассказывал Конрад, вызывает меня Топильский, я мою сапоги до блеска, поднимаюсь и вхожу в его кабинет, а он вдруг шипит: «Ты как посмел зайти ко мне в кабинет в сапогах?!» Да что же я должен был делать, — возмущался Конрад, — босиком к нему входить?

А у меня был аналогичный случай с Масленниковым. Зима. Директором завода был В.И. Кулинич, а главным инженером Масленников. Кулинич пригласил к нам с Серовского завода ферросплавов делегацию для организации помощи, а вечером, часов в восемь, поехал вместе этой делегацией в дом отдыха на сабантуйчик. В делегации серовчан был Яша Островский — начальник ЦЗЛ, и я был начальником ЦЗЛ, кроме этого, мы с Яшей были хорошо знакомы, посему и меня пригласили на этот пикник. Мы должны были вместе с Масленниковым подъехать позже, но у него что-то случилось с «Волгой», и надо было ехать на диспетчерском автобусе. Тот был пока в отъезде, Масленников остался в своем кабинете, а мне поручил проследить за приездом автобуса и сразу же ему сообщить. Я курил и болтал с диспетчером, минут через 10 подъехал автобус, я надел пальто, зашел в приемную и открыл дверь в кабинет Масленникова.

— Александр Владимирович, поехали!

А надо сказать, что мы были с ним знакомы уже лет восемь, и, надо думать, не один ящик вместе выпили. И он мне в ответ шипит:

— Ты как посмел ко мне в кабинет одетым заходить?!

И вот это упорное старание Масленникова добиться, чтобы его уважали, кончилось тем, что он получил кличку «Сашка». Мельберг был тоже в этом смысле не подарок и порою очень гонористым, но и того даже за глаза звали только Валентином, а Масленникова при общении величали «Александр Владимирович», а за глаза — только «Сашка». То же произошло и с Топильским. Он имел кличку «Петруша» или ее вариант — «Петруччио».