Итого четыре минуты.
— Волосы на лобке еще не высохли, — сказала она. — Я не вытерла их полотенцем. Поэтому они еще влажные. Теплые и влажные. Очень мягкие волосы. Черные и мягкие. Поласкай их…
— Слушай, извини, но…
— А ниже, там еще теплее. Словно теплый сливочный крем. Очень тепло. Честное слово. В какой позе, ты думаешь, я лежу? Правая нога согнута в колене, левая отодвинута в сторону. Как будто стрелки часов указывают на десять часов пять минут.
Судя по ее интонации, я понял, что она не выдумывает. Она на самом деле раскинула ноги под углом 10.05, а вагина была теплой и влажной.
— Поласкай губами. А затем открой. Медленно. Медленно поласкай пальцами. Вот так, очень медленно. А теперь одной рукой прикоснись к моей левой груди. Начиная снизу, нежно погладь, а теперь ущипни сосок. И повтори еще раз и еще раз. Пока я не начну…
Ничего не говоря, я повесил трубку. Затем улегся на диван и, глядя в потолок, выкурил сигарету. Таймер остановился на пяти минутах тридцати секундах.
Я зажмурился, и меня накрыла темнота, которую будто как попало намазали разноцветными красками.
Ну почему, подумал я. Почему они просто не оставят меня в покое?
Минут через десять телефон опять зазвонил, но теперь я не снял трубку. Телефон прозвенел раз пятнадцать и затих. Вокруг повисла такая глубокая тишина, словно бы сила тяжести утратила равновесие. Глубокая холодная тишина, будто камень, замерзший пятьдесят тысяч лет назад в леднике.
Пятнадцать звонков телефона совершенно изменили воздух вокруг меня.
Без нескольких минут два я перелез через бетонный забор нашего сада и спустился в проход.
Мы называем эту дорожку проходом, хотя она и не похожа на коридор. Честно сказать, для нее и названия никакого нет. В буквальном смысле она и дорогой не является. У дороги должен быть вход и выход, и, если следовать по ней, можно куда-нибудь прийти.
Но у прохода не было ни входа, ни выхода, а следуя по нему, ты наталкиваешься только на бетонные стены и железную проволоку. Его даже не назовешь тупиком. Ведь у тупика есть по крайней мере вход. Соседи называли его проходом для удобства.
Проход тянулся метров двести, прошивая насквозь задние дворики соседних домов. В ширину он был чуть больше метра, но некоторые заборы были немного смещены, и повсюду валялся всякий хлам, поэтому местами пройти можно было только боком.
По рассказам — рассказывал об этом мой добрый дядя, который сдает нам дом за совершенно смешную цену, — раньше проход имел и вход, и выход и выполнял роль короткой дороги, соединяя улицы. Однако в период строительного бума, когда новые дома росли на любом пустом участке, уменьшилась ширина дороги, будто ее сдавили с двух сторон, да и жителям больше не нравилось, что рядом с их задними двориками бродят чужие люди, потому у этой дороги перекрыли и входы. Сначала входы были перекрыты просто живыми изгородями, пока один из соседей не расширил сад и не поставил бетонный блок, полностью закрывшись от дороги. В другом дворе вход перекрыли железной решеткой, чтобы не лазали собаки. Поскольку почти никто из нынешних жильцов не пользовался проходом как дорогой, никто и не пожаловался на то, что были перекрыты и вход, и выход. А в качестве защиты от воров это было даже и желательно. Потому сейчас эта дорога неизвестна людям, будто заброшенный канал, исполняющий роль буферной зоны между домами. Земля поросла сорной травой, повсюду пауки плетут липкие сети, поджидая свою добычу.
Ума не приложу, зачем моя жена несколько раз лазила сюда. Я был в проходе всего один раз, а она ведь пауков и то боялась.
Однако от мыслей моя голова стала наполняться чем-то газообразным и готова была вот-вот лопнуть. В висках заныла тупая боль. Я же плохо спал прошлой ночью, и погода была слишком жаркая для мая, и в довершение всего — тот странный телефонный разговор.
Ладно, подумал я. Надо поискать кота. А о том, что делать дальше, подумаю потом. Гораздо лучше пойти прогуляться по улице, чем сидеть дома, ожидая телефонного звонка. По крайней мере, буду делать что-то осмысленное.
Чересчур яркое майское солнце бросало на дорогу тени от веток деревьев, торчавших над головой. Было безветрие, и тени казались пятнами, которые навеки останутся на земле. Возможно, Земля будет крутиться вокруг Солнца, пока цифр на календаре не станет пять, а эти маленькие пятна так и останутся на ней.
Я прошел под ветками, эти мелькающие пятна проворно проползли по моей рубашке, после чего опять вернулись на землю.
Вокруг не было слышно ни звука, казалось, вот-вот донесется вздох травы, залитой солнцем. По небу плыло несколько маленьких облаков четкой и правильной формы, будто на средневековой гравюре. Все, что попадалось на глаза, было таким отчетливым, что мое собственное тело казалось мне чем-то неясным и бесформенным.
На мне были футболка, тонкие хлопчатобумажные штаны и тенниски. Однако от долгой прогулки на солнце под мышками и на груди стал выступать пот. Я только сегодня вытащил футболку и брюки из ящика с летними вещами, поэтому при каждом глубоком вдохе в нос ударял запах нафталина, словно вгрызались микроскопические насекомые.
Внимательно глядя по сторонам, я медленно, равномерно шел по проходу. Время от времени я останавливался и звал кота.
Дома, сжимавшие с двух сторон проход, можно было разделить на две категории, смешанные, как жидкости с разным удельным весом. Первый тип — старые просторные дома с большими садами, второй — небольшие дома, построенные относительно недавно. Рядом с новыми домами не хватало места для сада, а рядом с некоторыми не было вообще никакого места. Между козырьком дома и проходом было расстояние, достаточное лишь для того, чтобы разместить две веревки для белья. Местами белье сушилось прямо над проходом, мне пришлось пройти под рядом полотенец, рубашек и постельного белья, с которого еще стекала вода. От домов ясно доносились звуки — телевизор, шум туалетного бачка. Пахло карри.
По контрасту с этим со стороны старых домов не было почти никаких признаков жизни. Заборы были умело замаскированы различными кустами и кипарисами, а через щели в них можно было разглядеть ухоженные садики. Какого только архитектурного стиля тут не встретишь! И японский, с длинной обходной галереей, и западный, с тусклыми медными крышами, и недавно перестроенный модерн. Но общим у них было то, что нигде не было видно людей. Ни звуков, ни запахов. Сохнущее белье также почти не попадалось на глаза.
Я впервые гулял по проходу, внимательно оглядываясь по сторонам, поэтому окружавшие картины были мне в новинку. В углу одного заднего двора одиноко стояла коричневая засохшая елка. В другом дворе валялось столько детских игрушек, словно здесь собрали ценности из детства нескольких человек. Трехколесный велосипед, набор для серсо, пластиковый меч, резиновый мячик, игрушечная черепашка, маленькая бита, деревянный грузовик. Еще в одном дворе было кольцо для баскетбола, в следующем — прекрасный комплект садовых кресел и керамический столик. Белые садовые кресла уже покрылись толстым слоем земли, видимо не использовались несколько месяцев (а может, и несколько лет). Дождем к столу прибило лепестки фиолетовой магнолии.
В каком-то из домов через большую стеклянную дверь в алюминиевой раме можно было рассмотреть всю гостиную. В комнате стояли кожаный диван с креслами цвета печенки, большой телевизор, сервант, на котором виднелись аквариум с тропическими рыбками и какие-то два кубка, декоративная напольная лампа, и во всем этом не было ощущения реальности, будто смотришь на декорации к телевизионной постановке.
В следующем дворе была огромная будка для большой собаки, обнесенная решеткой. Однако собаки внутри не оказалось, а двери были распахнуты настежь. Решетка закрутилась и выгнулась наружу, словно кто-то изнутри висел на ней несколько месяцев.
Пустующий дом, о котором говорила жена, был почти сразу после дома с собачьей будкой. Я сразу же понял, что там никто не живет. С первого взгляда можно было понять, что он не просто пустует месяца два или три. Двухэтажный дом был относительно новым, но деревянные ставни покоробились от дождей, на поручнях рядом с окнами на втором этаже выступила красная ржавчина, казалось, они вот-вот отвалятся. В маленьком садике на постаменте высотой по грудь стояла каменная скульптура птицы, распахнувшей крылья, а все вокруг заросло сорной травой, самые высокие ветви золотарника доходили до птичьих лап. Птица — затрудняюсь сказать, как она может называться, — казалось, не в восторге от такой ситуации и, раскрыв крылья, вот-вот взлетит.
