Прибыв в Милан, Генрих узнал, что Галеаццо готов признать свое с ним родство, вспомнив злополучный союз Лионеля и Виоланты, заключенный тридцать лет назад. Хотя Болингброку было немногим больше двадцати, а Галеаццо почти пятьдесят, они сделались друзьями. Опять появилась возможность заключить брак английского принца и девицы рода Висконти. Девушкой была пятнадцатилетняя Лючия. Она сказала, что влюбилась в Болингброка и ни за кого другого замуж не пойдет! Следует сказать побольше об этой односторонней любви. Лючия так и не вышла замуж за своего героя, но судьбою ей было назначено жить и умереть в Англии. Через четырнадцать лет, когда Болингброк стал королем Генрихом IV, он вспомнил о своей «добродетельной родственнице» и подыскал для нее английского мужа, красивого и галантного молодого Эдмунда Холланда, графа Кентского. Брачному союзу англичанина с Висконти опять не повезло: не прошло и года, как Лючия овдовела. Ее мужа убили в Бретани во время осады крепости. Она, однако, в Милан не вернулась, осталась в Англии и пережила и короля, которого любила, и его сына, Генриха V. Лючия умерла в 1427 году на земле, которую никогда бы не увидела, если бы принц не посетил Милан.

Когда для Болингброка настала пора сразиться на турнире с Моубреем — читатели Шекспира вспомнят, что такие поединки были запрещены Ричардом II, — оружие он выбрал миланское. Галеаццо очень хотелось, чтобы его друг был хорошо защищен, и он послал в Англию несколько своих искусных оружейников проследить, чтобы все было сделано, как следует.

Большого интереса заслуживают интеллектуальные занятия Болингброка. Не следует ли первым англичанином, заинтересованным в новых науках, назвать короля, а не его сына, достопочтенного герцога Хамфри, которому всегда приписывали эту честь? Болингброк был первым английским королем, который начал собирать книги и передал любовь к знаниям своим сыновьям. Он был также щедр к ученым и писателям: Чосеру король удвоил денежное довольствие, поощрял Джона Гоуэра и пригласил поэтессу Кристину де Пизано ко двору. Интересно, знал ли он греческий язык? Во всяком случае, вполне можно допустить, что, будучи в Милане, он встречался с двумя важными греками, один из них — учившийся в Оксфорде Петр Филарг, архиепископ Милана. Шесть лет спустя Болингброк станет Генрихом IV, а Филарг — антипапой Александром V. Другой грек, Имануил Хрисоларас, был первым учителем классического греческого языка и, вполне возможно, преподавал в Павии во время пребывания там Генриха. Во всяком случае, Хрисоларас приехал в Лондон, когда Генрих уже стал королем, и посетил библиотеку собора, разыскивая старинные манускрипты. Герцог Хамфри явно многим был обязан своему отцу.

Сколько бы я ни смотрел на Миланский собор, то каждый раз думал о тщеславии человеческих устремлений и о родительских разочарованиях, ибо Галеаццо III верил, что его подарок Деве Марии будет быстро вознагражден. Когда стены выросли всего лишь на несколько футов, вторая его жена Катерина, бывшая одновременно ему двоюродной сестрой, произвела на свет сына и наследника, а спустя четыре года — второго. На радостях и из чувства благодарности Галеаццо постановил, что потомки его отныне должны носить имя Мария. Судьба была к нему милостива: он не узнал, что династия его закончится вместе с Джованни Мария и его братом, Филиппом Мария.

Второй герцог, Джованни Мария, был молодым садистом, которому нравилось смотреть, как волкодавы разрывают на куски преступников. Эта любопытная страсть к большим и свирепым собакам, кажется, была особенностью рода Висконти. Вспомните хотя бы Бернабо Висконти и пять тысяч его гончих. Рассказывали, что его внук, недовольный охотничьими собаками, рыскал ночами по улицам Милана со своим охотником Скварсиа Жирамо и свирепой сворой, бросавшейся на все, что двигалось по городу. Когда второму герцогу исполнилось двадцать четыре года, три миланских аристократа убили его и бросили тело в собор, в тот храм, который его отец основал в качестве пожертвования за долгожданного наследника.

Третий и последний герцог Висконти, Филиппо Мария, отличался другим характером. Он обладал блестящим живым умом и хитростью, хорошо разбирался в людях: нанял лучших генералов и сумел не только восстановить пошатнувшийся порядок в своих владениях, но и увеличил его казну. Снова имя Висконти грозно зазвучало во Флоренции и Венеции. Как и его предшественники, он умел хранить секреты. С его разведывательной службой никто не мог тягаться. Сам же он был жалким созданием: боялся грома, а потому устроил себе в замке комнату со звуконепроницаемыми стенами и запирался в ней, дрожа от страха, во время грозы. Его эдикты, впрочем, приводили в подобное состояние целые государства и правительства! Женился он на женщине вдвое старше себя, но, когда она исполнила свою политическую роль, обвинил ее в адюльтере и казнил. Достигнув среднего возраста, растолстел и был очень раним в отношении собственной наружности, а потому не позволял писать с себя портреты и не показывался на публике. Он окружил себя астрологами и колдунами. Подданные, которые видели иногда его, бесшумно ступающего по ночным коридорам или молчаливо, тайком скользящего по каналу в лодке, чувствовали, что в нем есть что-то дьявольское. Нехотя он женился во второй раз, но в первую брачную ночь выл, как собака. С молодой женой не захотел иметь дела, а убрал ее с глаз долой: запер в другой половине дворца вместе с женщинами и шпионами. Странно, однако: известно, что у Филиппо Марии было несколько преданных друзей и тайная многолетняя любовь талантливой женщины — Агнессы дель Маино, хотя и трудно поверить в правдивость всех этих слухов. Монстр точно не смог бы покорить Сердце такой хорошей женщины, как Агнесса дель Маино. У них была единственная дочь, незаконнорожденная Бианка Мария, очень хорошая, очаровательная и талантливая девушка. В юности она влюбилась в седовласого генерала, служившего у ее отца, — Франческо Сфорца. Они поженились, и, как я уже сказал, род Висконти снова продолжился.

Оперный театр Ла Скала занимает территорию в центре Милана. На этом месте шестьсот лет назад Реджина делла Скала, представительница знатной семьи Скалигер из Вероны, возвела церковь в благодарность за то, что бог подарил ей наследника. Она была женой Бернабо Висконти. В XVIII веке церковь Святой Марии делла Скала пришла в упадок, и участок дешево продали абонентам лож старого герцогского театра, которые захотели построить там новый оперный театр. Миссис Пьоцци, которая ходила в оперу, когда Ла Скалу только что построили, заметила, что многие семейства отказывались его посещать: их шокировало, что театр построен на некогда освященной земле.

Как странно, что имя Скала взяла и киноиндустрия. В современную жизнь вошло имя великой семьи. Их средневековые усыпальницы, окруженные могилами рыцарей, являются одной из достопримечательностей Вероны. Впрочем, и другие названия, взятые на вооружение кинопрокатом: Колизей, Плаза, Тиволи, что странно, Альгамбра, и еще более странное Керзон, вызывают не меньшее недоумение. А вот такие названия, как Прадо и Питти, которые вызывают ассоциации с картинами, киношники почему-то не используют.

Как-то раз я купил себе билет в партер на вечернее представление. В Ла Скала давали «Богему». Трудно поверить, что здание в конце войны было совершенно разрушено, настолько прекрасно его восстановили. Самое замечательное — даже для того, кто ни разу не бывал здесь прежде, — это атмосфера, сохранившаяся с тех пор, как двести лет назад здесь прошли первые спектакли. Чудесным образом она царит и в новом здании. Фойе с таинственно мерцающими огнями, бюсты знаменитых композиторов, щебечущая публика, такая взволнованная, словно «Богему» в этот вечер собираются представить впервые. Серьезные капельдинеры, похожие на священников или служителей какого-то культа. Все это подчеркивает редкостное, витающее в воздухе предвкушение чудесного.

Капельдинер провел меня к моему месту. На нем был черный костюм и золотая цепь на шее (еще одна реликвия, оставшаяся со времен испанского завоевания?). Он торжественно поклонился, и мне показалось, что передо мной Мальво-лио. Я оглянулся по сторонам, увидел элегантный полукруг красных с золотом лож и снова поразился гению итальянских реставраторов. Все бережно и с любовью восстановлено: хрустальные люстры с газовыми лампами, хитроумно приспособленными под современное освещение; над авансценой странные часы с арабскими цифрами на циферблате: каждые пять минут они отбивали время, словно бы в Ла Скала или вообще в Италии это имеет значение. Мне трудно было поверить в то, что Байрон никогда не сидел в этих ложах, что Стендаль не пил здесь ледяной шербет, а Сэмюэль Роджерс не смотрел отсюда на лошадей на сцене, встававших на дыбы во время балета. И Роджерс, и леди Морган отметили, что Ла Скала освещалась только на сцене, а Роджерс прокомментировал это следующим образом: «Итальянцы любят сидеть в темноте, вероятно потому, что можно по этому случаю и не одеваться, а может быть, и по другим причинам».