В том же 1675 году в Посольский приказ поступает рапорт: «Великому государю бьет челом холоп твой салдацкого строю иноземец капитан Яганка Руберт. В нынешнем, государь, в 184 году сентября в 19 день бежали от меня, холопа твоего, из двора моево, а жили в ем дворе в наймах в моих наемных хоромах иноземцы музыканты Яков с товарищем своим с Котфридом, а куды они из двора моево пошли, того я, холоп твой, не ведаю, а что у них было животов и всяких игрув, и они то все побрали…»
Последовавшая на следующий же день резолюция отличалась редкой суровостью и оперативностью: «184 года сентября в 20 день по указу великого государя послать его великого государя погонные грамоты писанные тотчас в Великий Новгород, и во Псков и до рубежа в Смоленск по Калужской дороге и до Брянска и до рубежа и по Вологодцкой дороге и до Архангельского города, велеть тех беглых музыкантов, поимав, сковав, привести к Москве с провожатыми с великим береженьм, и стрельцом для поспешенья дать на корм по полтине человеку с роспискою…» Одновременно началось следствие, куда могли уехать музыканты, к которому были привлечены все сколько-нибудь знавшие их лица.
Но картина музыкальной жизни Москвы к шестидесятым годам XVII века меняется не только за счет увеличения числа гобоистов и валторнистов. Постепенно сходят на нет рожешники и гусельники — их не удается больше найти среди владельцев дворов и даже посадских людей. Остается предполагать, что падение интереса к их мастерству заставляло этого рода музыкантов искать заработков вне пределов столицы, а сами заработки не давали им больше возможности оставаться в числе зажиточной части горожан. То же происходит и со скоморохами-потешниками, хотя общее их число и продолжает оставаться значительным. Об этом, между прочим, свидетельствует получившее широкое развитие в Москве производство обязательного атрибута потешных выступлений — бубнов. Вместе с тем среди свободных музыкантов впервые появляются барабанщики. И наконец, исключительного расцвета достигает органная музыка.
Располагая свидетельствами существования в XVII веке в Москве, и в частности в царском дворе, нескольких инструментов подобного рода, музыковеды тем не менее не включают орган в историю развития русской музыкальной культуры. Считалось, что одиночные инструменты, завезенные с Запада, к тому же с приезжими исполнителями, могли иметь относительное значение для придворной культуры. Это находило известное подтверждение в том, что отечественные композиторы в дальнейшем не интересовались органом и не писали для него. Национальная традиция отсутствовала.
Однако наиболее ранние из сохранившихся, а точнее, доныне обнаруженных упоминаний об органе — в постановлениях Стоглавого собора свидетельствуют о том, что этот инструмент уже в середине XVI столетия имел широкое распространение не только в княжеском, но и в народном обиходе. Собор выражал негодование по поводу того, что ни одно народное празднество, гулянье или тем более свадьба не обходилось без органной музыки. Можно было предположить, что в данном случае речь шла о так называемых портативах — миниатюрном варианте инструмента в виде снабженного рядом вертикально поставленных трубок ящика, который во время исполнения перевешивался на ремне через плечо или ставился музыкантом на колено, причем правая рука перебирала клавиатуру, а левая нагнетала в мехи воздух. Но если подобные инструменты и имели хождение, не менее распространенными были так называемые позитивы — собственно органы, располагавшие значительно более сложным механизмом, большим количеством труб и требовавшим для игры на них помимо органиста специального человека, накачивавшего воздух. Именно такой орган, как пример общеизвестного инструмента, оказывается изображенным в знаменитом «Букваре славяно-российских письмен» Кариона Истомина 1694 года. Но и в начале XVII века огромные инструменты не воспринимались русскими людьми как диковинка. В статейном списке Г. И. Микулина, ездившего послом в Лондон в 1601 году, есть примечательная запись: «И вышед королевна (королева Елизавета) ис полат своих, пошла к церкве… а как королевна вошла в церковь, и в те поры почали играти в церкве в варганы и в трубы и иные во многие игры и пети». Описи имущества москвичей, особенно во второй половине века, показывают, что поставленный на невысокий специальный рундук многорегистровый орган-позитив был принадлежностью обстановки столовых палат во многих боярских домах. В палатах В. В. Голицына позитивов и вовсе было несколько рядом с «цимбалами» — клавесинами, «охтавками» — клавикордами и «басистой домрой». Органы обязательная принадлежность и кремлевских палат: «…а у стола были в Грановитой от государева места с правую сторону: боярин Иван Алексеевич Воротынской, боярин Иван Андреевич Хованской, окольничей князь Иван Дмитриевич Пожарской… да в особом столе, где сиживали Благовещенские священники, сокольники начальные, а достальные же сокольники в особом же столе сидели, где арганы стоят…»
Но постановление Стоглавого собора раскрывает еще одну особенность, касавшуюся положения органа в русской культуре того периода. В отличие от стран, входивших в сферу влияния католицизма, орган на Руси использовался исключительно в светских целях. Для православного он олицетворял собой способ освобождения человеческих чувств от религиозных канонов — сила и активность его воздействия на слушателей не подвергались сомнению. Не случайно для Симеона Полоцкого играть на органе значит «сердца в радости возбуждать». Отсюда строжайший запрет исполнять в его сопровождении какие бы то ни было религиозные песнопения, что вполне допускалось в отношении других инструментов. Судьба органа и на Руси оказывается тесно связанной с церковью, но в прямо противоположном, чем в западноевропейских странах, смысле: по мере нарастания церковной реакции нападки на орган усиливались, по мере ее преодоления ослабевали и вовсе исчезали.
В штат Потешной палаты при Михаиле Федоровиче входят вместе с гусельниками, скрипотчиками, трубниками, цимбальниками и органисты. Это Томило Михайлов Бесов, Мелентий Степанов, Андрей Андреев, Борис Овсонов. В двадцатых годах к ним присоединяются ряд иностранных исполнителей, выходцы из польских и саксонских земель, вроде Юрия Проровского и Федера Заналского, и даже из Голландии. Оттуда приезжает в Москву органист-виртуоз Мельхерт Лунен, уже в 1638 году возвращающийся на родину с богатыми подарками. И все же основную часть составляли местные музыканты. Правда, царский двор, избегая назначения им окладов, предпочитал обходиться разовыми выступлениями в зависимости от характера торжества или празднества. Наряду с сольными выступлениями широко практиковались ансамбли органов и их сочетание с другими музыкальными инструментами. Умение играть на органе было настолько распространено, что зачастую и не рассматривалось как самостоятельная профессия, а совмещалось с какой-нибудь другой службой. Одаренный органист Лукьян Патрикеев, успешно конкурировавший с жалованными музыкантами при Михаиле Федоровиче, являлся сторожем Потешной палаты. Полученные им за особенно удачное выступление на свадьбе того же Михаила Федоровича в 1626 году «четыре аршина настрофилю сукна лазоревого цена два рубли» были высшей формой признания и награды, которою только отмечались русские музыканты. Даже много позже, в 1670-х годах, органистом в составе русского посольства В. А. Даудова и М. Ю. Касимова в Бухару будет отправлен «Кормового дворца ключник» Федор Текутьев.
Подобное совмещение профессий не позволяет более или менее установить, каким количеством органистов располагала Москва, но верно то, что их число постоянно росло. Уже в 1680-х годах существует целая категория органистов-профессионалов из числа посадских людей, к которым постепенно начинают присоединяться в качестве таких же вольнопрактикующих музыкантов и крепостные — факт тем более примечательный, что игра на органе требовала не только специальной, достаточно длительной выучки, но и обладания самим инструментом, дорогим и сложным для транспортировки. Приглашенные выступать в каком-либо частном доме музыканты часто должны были привозить инструменты с собой и поэтому нуждались в помощниках и подводах. Тем не менее мастерство крепостных музыкантов оказывалось настолько высоким, что они постоянно выступали и в домах Немецкой слободы, которая многими музыковедами рассматривается как источник проникновения в Россию органной музыки. В 1671 году, например, там была задержана большая группа располагавших лошадьми и подводами музыкантов — людей бояр Воротынского и Долгорукова, которые с разрешения своих господ ходят по домам, играют «в арганы и цимбалы и в скрипки и тем кормятся». По существу, эти холопы-органисты относятся к категории «деловых людей», располагавших собственными большими или меньшими средствами и способных выплачивать достаточно высокий оброк, подобно алмазникам, оружейникам-бронникам или портным мастерам, которые особенно часто «распускались» крепостными и жили на откупе.
