Дочь не уступала отцу в дальновидности. Несмотря на все отсрочки, которые придумывала ревность Павла, зимой 1800 года Лопухина выходит замуж за П. Г. Гагарина и уже не выезжает в Гатчину, предпочитая жизнь в Петербурге. Павел не изменил своих чувств по отношению к ней, но она за все время пребывания двора в Гатчине появляется там всего два раза на свадьбах двух фрейлин как посаженная их мать. У старого окружения Павла появляется даже надежда помирить императора с Нелидовой, впрочем, так и оставшаяся всего лишь надеждой. Именно в это время княгиня А. П. Гагарина заказывает Боровиковскому свой портрет.

Черноглазая молодая женщина еще сохранила задорную живость взгляда, почти девичью веселость простоватого лица. В нарочитой небрежности позы и готового соскользнуть с плеча платья ленивая томность уверенной в своей силе женщины, в чем-то переставшей заботиться о себе и своей внешности. Потому так тяжело опирается Лопухина на мраморный столик, потому такими грузными становятся складки ее лишенного украшений платья. Таким же простым и ясным разворачивается за ее спиной пейзаж: пологие холмы, купы деревьев — идиллический фон для сентиментального романа, о настроении которого говорила ветка мелких тянущихся к руке Гагариной цветов. Полотно выдержано в светло-зеленых, мягких серых и серебристых тонах, среди которых ложится пятно белого платья, розовой шали и густо синего неба, рождающего ощущение пронизанного зноем погожего летнего дня.

Но чем бы ни было вызвано обращение семьи фаворитки именно к Боровиковскому, оно повлекло за собой обращение и к Н. А. Львову. Лопухин заказывает архитектору проект своей усадьбы Введенское (Першино) в шестидесяти верстах от Москвы. Что взаимосвязь заказов была именно такой, подтверждается не только тем обстоятельством, что портреты по времени предшествовали переговорам о строительстве, но и тем, что Львов, как архитектор, не был в фаворе у Павла. Вокруг императора мелькают иные имена. Это Висконти, А. Д. Захаров, В. И. Баженов, В. Бренна. Последний, в частности, строит домики для приближенных на манер будущих дач в Ингеберге, предместье Гатчины. Занятый „земляными“ работами в той же Гатчине, начавший вызывать недовольство значительными, как казалось, затратами, Львов скорее мог вызвать опасения острожного Лопухина, если последний не искал связи с лицами, поддерживавшими художника. Так вблизи Москвы-реки, на берегу запруженной речки Нахабни появляется выдержанный в стиле классицизма архитектурный ансамбль. Двухэтажный деревянный дом с полукруглой колоннадой и прозрачными крыльями протянувшихся к одноэтажным флигелям колоннад, флигеля с декоративным мотивом лоджий, конный двор, партерный сад и двухкилометровая березовая аллея в сторону московской дороги — здесь и хранились находящиеся в настоящее время в Лондоне и Париже портреты Боровиковского, представлявшие старшее поколение Лопухиных. И необязательная подробность. Введенское, в конце концов, оказалось местом работы художницы М. В. Якунчиковой, где рядом с ней работали В. Э. Борисов-Мусатов, Константин Коровин, П. И. Чайковский и А. П. Чехов. К его истокам был причастен Боровиковский.

Сравнение приходило само, подсказанное к тому же обстоятельствами жизни художника. Конечно, Державин, давний и близкий знакомый, пусть не даривший Боровиковского прямой дружбой — расстояние между „поручиком в живописном деле“ и высоким государственным сановником слишком велико, — но постоянно обращавшийся к нему с заказами, откликавшийся на его живопись. Ведь не Капнист же, уединившийся на Украине. Не Ю. А. Нелединский-Мелецкий и даже не Н. А. Львов, далекие в своей поэзии от решавшихся Боровиковским живописных задач. Державинский „дождь златой“, „златые лучи“ солнца, „теплы легки ветерки“, „белизной блестящи снежной“ руки можно было как крупинки мозаичной смальты соотносить с фрагментами живописи Боровиковского, но общий строй восприятия природы у поэта и художника не совпадал. Державин — это безграничная щедрость красок и чувств, ярких, определенных, до конца высказанных и — общих. Это определенный строй восприятия, который доступен каждому и в котором нет места неуловимым оттенкам ощущений, возникающим в нем у отдельного человека. Мир Державина не знает полутонов, ему незнакомы легкая грусть и тихая полуулыбка. Он восхищается, негодует, ненавидит и любит одинаково открыто, страстно, весь отдаваясь охватившей его страсти. Его природа ослепляет каскадом цветов и звуков:

Такого пиршества человеческих чувств не знал Боровиковский. Для него природа всего лишь отражение человеческих настроений, музыкальный инструмент, струны которого отзываются на прикосновение руки и сердца, как и каждая модель — повод для проникновения в те оттенки настроений, которыми, в представлении художника, так богата человеческая душа. Не столько композиция, прямое физическое сходство, сколько сложность колористического решения, разнообразие самой манеры письма позволяют Боровиковскому подойти к его главной задаче, отвечают тем меланхолическим раздумьям, в которые он погружает свою модель. В этом соответствии стремлению художника или противоречии с ним возникают черты реального характера, оставляющего в конечном счете равнодушным Боровиковского. Подобно тому как Карамзин строит стихотворную строку по принципу мелодической фраз, вслушиваясь в ее звуковой строй, так и Боровиковский находит в лучших из своих портретов аналог меланхолическим переживаниям в бесконечно разнообразном сочетании цветовых полутонов, предвосхищая новый язык русской живописи.

…О ней знали меньше, чем о любой другой модели Боровиковского, и писали больше, чем о любом другом его портрете. Если говорить о символе творчества художника, то первым в памяти возникнет образ еще одной Лопухиной, иначе — Марии Ивановны Толстой, потому что портрет был написан за четыре года до ее недолгого замужества со Степаном Авраамовичем Лопухиным — в 1803 году чахотка унесла двадцатичетырехлетнюю красавицу, ничем не отметившую своего короткого жизненного пути.

В ней все дышит непринужденностью и покоем. Она удивительно удобно оперлась на мраморную столешницу, положив на край шали красивую обвитую. несколькими рядами золотой цепочки кисть руки. От белоснежного в голубых и золотистых отсветах платья веет свежестью. Перехвативший высоко поднятую талию голубой пояс, перекликаясь с голубизной дремлющего в жаркой дымке летнего дня неба, рождает ощущение воздушности девичьей фигуры, как и отведенная в сторону косынка на груди — знойного полуденного часа. В чуть наклоненной к плечу головке, свежем, окаймленном мелкими светлыми локонами лице есть и насмешливость, и легкое кокетство, и уверенность в себе юной женщины, ленивая кошачья мягкость балованного ребенка, своевольного, где-то капризного, но где-то умеющего быть неуступчивым и твердым, ироничным и скрытным. Здесь вся гамма женских чувств, которые ей придется использовать и испытать.

Нет, она не была похожа на брата. На него невозможно быть похожим. Справочники не жалеют самых резких определений в его адрес — авантюрист, бретер, карточный игрок. Двоюродный племянник, Л. Н. Толстой назовет его „необыкновенным, преступным и привлекательным человеком“, ни словом не обмолвившись о Марье Ивановне. Грибоедов увековечит Федора Ивановича Толстого в строках своей комедии: