„Отправляюсь повидать их, утешать бедную Авдотью Ивановну, она вся во власти своей печали, — продолжает Капнист. — Семейство князя тяжело переживает свою утрату, и особенно молодая графиня Авдотья Ивановна“. Положим, далеко не молодая — А. И. Воронцовой без малого сорок лет, — но единственная не устроившая своей личной жизни и остававшаяся около матери. Об одиночестве Авдотьи Ивановны говорили разное. Одни — что была слишком разборчивой невестой, другие — что не захотела приневоливать сердца, отданного человеку, связанному браком. Кто знает, кем был этот человек, если даже вездесущая московская молва не могла назвать его имени. „Прошу тебя, — обращается Капнист к „Сашеньке“, — пошли мне музыку брата твоего на слова „Теперь уж я твою гробницу не возмущу моей тоской“. Эту музыку просила у меня графиня Авдотья Ивановна“. Поэт мог не добавлять, что все Воронцовы были очень рады его присутствию. Только очень близкому человеку решился бы он передать свою „Оду на смерть сына моего“, которую переложил на музыку Ф. П. Львов, и просить о согласии на это жену.
Конечно, вернуться к былому образу жизни воронцовская семья с потерей Марьи Артемьевны не могла. После смерти отца был оставлен дом у Кузнецкого моста, теперь предстояли новые изменения, новые материальные расчеты. „Граф Артемий Иванович едет в Петербург в качестве сенатора, а графиня Авдотья Ивановна остается здесь со своею сестрою Анной Ивановной Нарышкиной“. Капнист не считает нужным упомянуть о младшем поколении Воронцовых — четырех дочерях Артемия Ивановича. Просто само собой разумелось, что они уедут в Петербург вместе с отцом и матерью, Прасковьей Федоровной, с которой также дружен Капнист. В его петербургских письмах мелькают упоминания о ее брате, Петре Федоровиче Квашнине-Самарине, которого поэт постоянно навещает. Он от души радуется семейной удаче Квашниных-Самариных — замужеству их дочери Елизаветы Петровны, „которую сговорили за графа Григория Ивановича Чернышева, сына адмирала Ивана Григорьевича. Это блестящая партия“. Кто же знал тогда, в 1796 году, что „блестящая партия“ приведет к рождению декабриста Захара Чернышева и жены декабриста Александрины Муравьевой-Чернышевой, которая увезла с собой в Сибирь стихотворение А. С. Пушкина, посвященное И. И. Пущину „Мой первый друг, мой друг бесценный“. И. И. Якушкин и П. И. Бартенев утверждали, что ей же передал поэт послание „Во глубине сибирских руд“, сказав: „Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в свое общество: я не стоил этой чести“.
Но в жизни Капниста заметный след оставит не будущая графиня Чернышева, а ее сестра Анна Петровна, надолго задержавшаяся в родительском доме. Около 1804 года у Капниста возникает ссора с Державиным, и понадобится много лет, чтобы наступило примирение. Причины ссоры толковались по-разному, одна из них — увлечение обоих поэтов Квашниной-Самариной, которая как будто отдавала предпочтение Державину, с чем пылкий Капнист примириться не сумел. Поэтому от него же исходило предложение забыть давние обиды.
Воронцовское наследие… о нем вскользь упоминает Д. А. Ровинский в связи с портретом Екатерины на прогулке. Но, может быть, исследователь допускал не ошибку, а неточность. Может быть, имя Воронцовых начинало собой ряд владельцев работы Боровиковского и, во всяком случае, тех, кто был причастен к его возникновению. Конечно, они были разными. Очень. Из детей безвестного Лариона Гавриловича Воронцова старший, Роман, вполне удовольствовался деньгами, которые принесла ему женитьба на сибирской богачке М. И. Сурминой. Разве нельзя было чувствовать себя польщенным хотя бы тем, что не только братья, но сама цесаревна Елизавета Петровна искала у него вспомоществований. Оказавшийся в штате крохотного двора цесаревны средний брат, Михаил, дослужился в конце концов до должности канцлера и женился на двоюродной сестре вступившей на престол Елизаветы. Младший в семье, Иван Ларионович, образовал московскую ветвь, оставшись равнодушным к соблазнам двора и новой столицы. Впрочем, средств у него хватало, а положение вполне могло удовлетворить самое болезненное тщеславие. Такими же становятся и его дети — Артемий Иванович и рано умерший Ларион Иванович. Канцлер Воронцов мужского потомства не имел. Зато потомство Романа как нельзя убедительней подтвердило строптивость и независимость воронцовского рода. Здесь и Елизавета Романовна, фаворитка великого князя Петра Федоровича, ради которой будущий Петр III собирался развестись с Екатериной II. Здесь и Екатерина Романовна Дашкова, отчаянно интриговавшая в пользу великой княгини и так жестоко разочаровавшаяся в произошедшей с ней метаморфозе, тем более, что появившаяся не без ее участия императрица не испытывала чрезмерной признательности к своей былой стороннице. Взаимное охлаждение до конца осталось неизменным. Здесь и Александр Романович, известный покровитель А. Н. Радищева. Здесь, наконец, Семен Романович, блестящий дипломат и неисправимый оппозиционер к правительствам Екатерины II, Павла и Александра I, что не мешало ему быть самым добросовестным и безотказным исполнителем предписаний правительств.
Когда-то Семен Романович писал: „Твердость есть наипервейшее качество человека; разум и знания без твердости ничего не значат…“ Он и сам был таким на службе и в частной жизни. Сначала недолгая служба в штате Петра III, которому С. Р. Воронцов сохранил верность вопреки всем доводам в пользу „захватчицы престола“, какой ему виделась Екатерина II. Как следствие — арест, и хотя новая императрица готова была забыть досадное недоразумение — ссориться с Воронцовыми не входило в ее планы, — самовольный уход из гвардии. Близости ко двору молодой офицер предпочел дипломатическую службу вдали от России. Мысли об удобствах и собственной безопасности? Нисколько. С началом первой турецкой войны С. Р. Воронцов снова в армии, отличается в битвах при Дарге, Кагуле и под Силистрией, получает ордена Георгия третьей и четвертой степеней, чин полковника и снова демонстративно уходит в отставку — слишком откровенно интриговал против него Г. А. Потемкин. Заслуги С. Р. Воронцова благодаря потемкинским проискам не получают должных наград, сам он остаться равнодушным к несправедливости не может. Единственный выход — возвращение на дипломатическое поприще вполне устраивало „светлейшего“ князя. Следующая турецкая война С. Р. Воронцова не коснулась. Он больше двадцати лет проводит за пределами России, мечтая о возвращении и не решаясь на него из-за постоянно сменявшей друг друга карусели фаворитов, любимцев, людей „случая“.
С. Р. Воронцов имеет самую подробную информацию о событиях при дворе из писем П. В. Завадовского, недолгого фаворита Екатерины. Когда-то, в армии П. А. Румянцева-Задунайского они служили вместе и стали друзьями — С. Р. Воронцов, П. В. Завадовский и А. А. Безбородко. Екатерина сумела лишить фельдмаршала всех преданных ему людей, безошибочно угадав их характеры и слабости. А. А. Безбородко получает место ее статс-секретаря и тут же забывает о былом начальнике. Перед П. В. Завадовским она разыгрывает такую несложную для нее комедию влюбленности, С. Р. Воронцова предпочитает удалить на дипломатическую должность. „Завадовский в дружбе верен, никогда нигде не был причиною несогласия; не таков Безбородко“, — заметит со временем С. Р. Воронцов. Завадовский и в самом деле ни разу не предаст ни интересов товарища по военной службе, ни памяти своего первого начальника, соорудив в своем украинском поместье „Ляличах“ памятник П. А. Румянцеву-Задунайскому, который закажет известному скульптору Рашетту.
Фигура П. А. Румянцева далеко неоднозначна для всех современников и самой императрицы. Военные успехи приносят ему необычайную популярность, подкрепленную упорными слухами о родственных узах фельдмаршала с самим Петром I: молва считала П. А. Румянцева его побочным сыном. Пусть сам он не способен к придворным интригам и старается их избегать, народные восторги оказываются для Екатерины еще опаснее. Она снимает фельдмаршала с командования русской армией после одной из побед — взятия Очакова, чтобы передать его полномочия лишенному всяких военных талантов Г. А. Потемкину. Правда, об одной императрице здесь говорить трудно. Последний фаворит стареющей Екатерины, П. А. Зубов, не может прожить и дня без интриг, вмешиваясь в каждое назначение, в каждое решение правительства. „Все пляшут по его дудке, — пишет П. В. Завадовский С. Р. Воронцову. — Блажен, что не перед твоими глазами игра нового театра. Одному все принадлежит, прочие генерально его мыслям, прилаживают“. Вспомнить в это время о первой турецкой войне значило обратиться к периоду правления, отмеченному большей свободой, либеральными рассуждениями, успешной внешней политикой и победами русского оружия. На портрете Боровиковского „Екатерина II на прогулке“ скромная старая женщина обращалась именно к Чесменской колонне как к лучшему памятнику своего правления.
