– Да уж… Миллионщицей скоро буду. Дуся усмехнулась.

– А кто тебе про нашу Виндру сказал-то? Как ты сюда забралась?

– Ой, Дуся, я уже много раз говорила, ты просто забыла. Серафим Саровский, вот кто мне про Виндру сказал. В 91 году в Москве голод был страшный, цены жуткие, а зарплаты старые, всё ещё доперестроечные. Вот и решила я купить дом в деревне и кормиться с детьми от своей земли.

– А Серафим Саровский причём?

– А его икону в нашей церкови Спаса на Песках как раз и выставили. Я тогда не знала, что он из Сарова. Но, видно, это мне был знак. Потом пошла в профком, взносы платить, а там на двери объявление висит – адрес и текст, что дом можно на лето недорого снять в селе Виндра. Так я сюда и приехала.

– А про Виндру нашу ты откуда знала?

– Ниоткуда. Я вот сама удивляюсь, как это я вдруг сорвалась с места и рванула сюда. И как дом этот увидела и решила его тут же купить. Восемьсот советских рублей он мне встал. Я как раз за книжку деньги получила.

– Здесь, на Красной Горке, Мода-ава когда-то жила-была, – сказала Дуся задумчиво.

– Была? Мода-ава?

– Ну да, много раз являлась людям, Матерь Пресвятая по-мордовски. И она хаживала к Серафому Преподобному, такое поверие тоже есть.

– Вот! – обрадовалась я. – Значит, меня интуиция верно привела в эти места.

– Верно-то верно, а вот денег много лишних за дом дала.

– Дорого за дом заплачено, и ты так думаешь?

– Дорого, – сказала Дуся, – тогда и за двести дома покупали. И крыша была вся в дырах и потолок провален, и сени разломаны. Один ремонт чего стоил.

Она сосредоточенно молчала, а я, в некотором смущении, смотрела на окно – между туго накрахмаленными занавескаи слабо пробивался, несмело падая на свежую краску подоконника, косой весёлый лучик солнца.

Дуся хотела включить телевизор, однако на экране вспыхнула серая пурга, потом побежали полосы.

Она, махнув рукой, выдернула шнур из розетки. Волнуясь всё сильнее, искала, чем заняться, явно не находя себе места. Взяла доску и принялась на ней нарезать хлеб, много хлеба, будто здесь собиралась обедать большая крестьянская семья.

Нож яростно взвизгивал под её рукой.

Тогда она, отложив нож и доску в сторону, избоченять, вдруг сказала с вызовом:

– Дорого, говорю тебе, за такой дом столько отдавать!

– Дорого, – миролюбиво согласилась я, – но он того стоил. Дом был так сделан, что на него можно было часами любоваться. Хозяин знал своё дело. Фундамент, штукатурка, снаружи обшит тёсом.

– А печи?

– Чудо что за печи! Голанка великолепная. И русская печь тоже чудо.

– Конюшня тогда ещё была цела?

– Конюшня отлично сохранилась, но мне пришлось её разобрать. Она очень много места занимала, а пахотной земли почти уже не стало. Только под конюшней и на задах кусок. А она как раз тень давала на весь этот участок.

– А где раньше у хозяев огород был, что не сажаешь?

– Там давно всё заболочено. Я смородину посадила и иву-краснотал. Больше там, на такой влаге, сажать нечего.

– Конюшню жалко, Лексей гворил, что у них коней много было.

– Наверное. Подков, сбруи и прочего лошадного инвентаря до сих пор в земле полно. Как начну копать, так обязательно что-нибудь железное да и откопаю. А в кладовке старинных вещей полно, и лапти из лыка, и деревянная утварь для кухни. Книги были разные, учебники старые, химию помню дореволюционную, с рисунками с гравюр – опыты алхимиков. Старый, довоенный ещё радиоприёмник был, похоже, самодельной сборки. Но хороший, я в этом понимаю. Вообще, не бедно они жили.

– Ясное дело, Лексей меня замучил готовкой, хорошую еду любил и чтоб всё чисто было, ел же всегда один за столом. Он поест, потом я уже. Но денег мне всегда давал без отказа, если на хозяйство. Он хорошо зарабатывал на лесоповале. Бригада большая у него была. Его слушались, он хорошо руководил.

– Конечно, Лёша авторитетный человек.

Дуся подумала и спросила уже другим, деловым каким-то тоном:

– А одежды там не было, когда ты дом купила? Лексей рассказывал, что много одёжи должно быть в подполе, на жердях всё висело. Подпол там высокий, сухой, не то, что у нас здесь, одна сырость. Пчёл даже держали, говорят, зимой в этом подполе.

– Одежда была, точно, в подполе её много лежало. Мужская. И вся очень хорошая, хотя уже и подпорчена сыростью. Пальто мужское было, из хорошего черного сукна, модный в довоенную пору покрой, костюм из бостона. Плащ немецкий был ещё, фирменный. Я в нём осенью в лес ходила, когда дождь.

– Почём знаешь, что немецкий? – прищурила чёрный глаз Дуся.

– А на нём лэйбл пришит, тряпица такая с указанием страны, знак фирмы изготовителя…

– Знаю, на вороту пришивают.

– Ну да.

– А у кого купила дом-то?

– Я купила его у человека, который жил в нём раньше. Евтюх Кинг его звали.

Дуся пожала плечами.

– Я не ходила тогда по селу, сидела взапертях. Не помню такого. А дом… Там учителя ещё жили. Лет десять всего и жили, а потом дом так стоял. Никто в нём не хотел селиться.

– Почему?

– Да кто его занет… На ходу самом, у дороги, ну и ремонт большой надо было делать. Крыш из щепы уже ни у кого в ту пору не было. Вот и не покупали этот дом.

– Когда я купила его, мне тоже часто говорили – плохой дом. Не в смысле – большого ремонта, а как-то по-другому. Ты что-нибудь знаешь об этом?

– А что не знать, знаю. Берегут этот дом большие силы. Кто что плохое этому дому сделает, так самому не сдобровать.

– Ой, Дуся, толку-то что мне от этого.

– Как это что, справедливость, – сказала Дуся возмущенно. Вона когда, слыхала я, как Райкин и Зойкин мужики твой родник закопали, так тут же оба и померли.

– Это просто так совпало, один ведь умер от инфаркта, а второй от болезни печени.

– Ну да, пили оба, порядком за воротник закладывали. По померли они от родника, это так и есть.

– От родника никто не умирает.

– Ну, оттого, что засыпали его, – твердила Дуся. История, и, правда, вышла тогда какая-то странная. За моим домом, под горкой, был родник, давно был, я про него от старых людей слыхала. И вот как-то, сажая иву на своём участке, откопала я этот самый ключ. Побежала чистая, прозрачная водица.

Раскопала ямку погрубже, на метр или чуть больше, сделала отвод к речке. Работала несколькло дней, чтобы не было в ямке переполнения, вёдрами вынимала воду и таскала за участок. Выход из ямки, на дне которой бил ключ, пока заложила кипричами. Метров двадцать был отвод, когда я его довела до самой речки, сняла кирпичи и пустила воду. Ничего плохого в том, что родниковая вода течет в речку, конечно, не было, но мои соседки с противоположной стороны, не ленясь, часами стояли на горке и внимательно наблюдали за моей работой.

Когда же мой каторжный труд был закончен, и родниковая водичка побежала в речку, они стали дружно кричать, что это я болотную жижу с участка в речку спускаю, и что надо немедленно этот отвод засыпать землёй. Конечно, я не стала этого делать и даже пригласила их посмотреть и убедиться, что это подземный ключ, и что вода течёт по отводу чистая и прозрачная. К нему, этому ключу, старики рассказывали, раньше летом дети бегали воду пить.

Однако мои объяснения делу не помогали.

Дуся, незаметно утерев глаза, сказала:

– Всё село ходило смотреть, и, как только ты уехала в Москву, мужики Зойки и Раи тут же закидали и отвод, и родник землёй да кусками дёрна. А в сам родник ещё и дерьма всякого навалили.

Мне рассказали, чем всё это разбирательство закончилось. Вскоре после расправы над родником их обоих и похоронили. Оба скончались скоропостижно. Я же об этом узнала только на следующий год, когда приехала в деревню весной и напоролась на косые взгляды обеих женщин – в чём дело, стала выяснять, так прямо и сказалии, что это мои происки – наколдовала-де.

– Я всё думала, как призвать баб к розуму, – сказала Дуся, – да они так разъярились, что стали кричать на всё село, что ты не только их мужьёв извела, но и молила «убить молнией» даже самого лесничего и его жену.