У многолетников под дёрном мощные корневища, они и сохраняются, несмотря на косьбу и прожорливый скот, а у однолетников один способ размножения – семена, но до них растению ещё надо дожить…
Не у всех получается.
Выживают чаще те растения, которые менее прихотливы. А ещё те, что живут не наособищу, а сообществами, в которых царит видовое разнообразие. Это и понятно, один вид подъел из почвы одно, другой – другое. Это хорошо, когда всем разного хочется – кому севрюжки с хреном, а кому – демократии.
Тогда всем всего хватает. А когда один только вид всё заполоняет, то получается вроде собаки на сене – сам не гам и другому не дам…
Ну а когда уж сообщество так уделает занятую территорию продуктами своей жизнедеятельности, что и ступить негде, то оно самопроизвольно переползает куда-нибудь в другое место, или, если свободных мест нет, а захватить чужое не получается, оно и вовсе погибает.
А его место тут же захватывают те растения, которым наплевать на их отходы, они даже могут ими, этими отходами вполне успешно питаться, если не очень много пищи «в сухом остатке».
И снова жизнь бьёт ключом.
Вывод очевиден – чем хуже условия, тем чаще меняется на данной местности лидер, господствующий вид.
Луг имеет свои особенности, и одна из самых интересных – это принципиальное неприятие долгосрочной монархии – одного-единственного господствующего вида на лугу никогда не потерпят другие растения. Лидеров должно быть не менее двух, но и – не более трёх. Впрочем, в человеческой истории тоже правили чаще всего парой – царь и партиарх, или управлял непосредственно триумвират.
А вот ещё одна интересная особенность, вполне соотносящаяся с человеческим сообществом. Как только начинаются сильно меняться внешние условия, тут же неизвестно откуда вдруг появляются новые виды, каких здесь ранее и вовсе не было, причём появляются они в огромных количествах.
И население луга резко возрастает.
А дело в том, что перемена условий выбила из привычного ритма те растения, которые здесь ранее доминировали. Они уже не хозяева ситуации, но всё ещё продолжают оставаться на лугу. Однако уже набежало множество новых претендентов, которые не прочь под шумок пролезть в местную элиту, не имея на то никаких законных оснований.
Ещё неизвестно, что им здесь обломится, да и обломится ли вообще, но они, на всякий случай, уже тут как тут.
Вот почему на лугу всегда царит большое разнообразие – лугу всё на пользу, кроме того, что превращает его в болото…
Бай…
Всё-таки не могу не думать о ране. Это слабость. Её надо преодолеть. Начнём тренировку немедленно.
Итак, не думать о ране, не думать…
Иначе… че-че-че…
Половина луга уже пройдена, хорошо видны дубы на Красной Горке. В прошлый год их сильно подъел шелкопряд. Почти голые стояли деревья. Сейчас вроде ничего. Оклемались.
Дуб на Красной Горке растёт царственно – там кое-где оставлены дятлины, светлые места, на них и косят траву. Дубы за эти годы, пока я здесь живу, заметно разрослись, травы под ним стало меньше. Дубрава эта всё-таки очень молодая.
Лет сто ещё простоят, точно.
У молодых дубов очень внушительные, могучие ветви, они могут идти к стволу почти под прямым углом. А всё потому, что в детстве, в сенокос эти дубки скашивались под самую шейку – вместе с травой.
Верхушки у них поэтому и нет.
Коса не страшна только тем всходам, котрые прямо у ствола присторились. Но там мало света, а без него дереву не вырасти.
Нет в мире совершенства.
Почва на Красной Горке тяжёлая, особый такой плотный суглинок, называется он поддубица. Здесь лопата не поможет. Эту землю нужно рубить топором.
Под дубами есть подлесок из осин, а в длинных траншеях растут моховики, симпатичные грибы с коричневой шляпкой и зелёным, словно мох, подбоем.
Семенные дубки всегда имеют сильно утолщенные корневые шейки, косят ведь раза три-четыре, пока дубок подрастёт, и каждый раз он терпеливо начинает сначала – отрастать от корня.
Хороших грибов в дубраве всегда много. В конце июля, после обязательной грозы и тёплых ливней пойдут белые грузди, в иной год их тут сплошные заросли. У этого груздя всё белое – и шляпка, и пенёк, и пластины. В нём много белого сока, шляпка у него воронкой.
А вот дальше, за Красной Горкой, ещё одна дубрава есть, но она совсем уже другая, низинная. В котловинах и лощинах, где воды побольше, там и растительность другая. Второй ярус здесь уже не из молодых дубков или осинок, а целиком из кустарника.
Дуб такой особенный – может расти и в очень затенённых местах. Почти без света. Потому его и много бывает в зарослях низин, но почти нет его в девственных лесах.
Дуб вообще не переносит толчею. Он – как степенный старинный купец, любит устраивать свою жизнь основательно.
Справа от дубов идёт особый лес – сосновый, на боровых песках. Он растёт не сплошняком, а в виде небольших углов, на вершинах и склонах холмов.
А за этими боровыми песками опять болото, там живёт бедная сосна – жалкая такая, корявого вида, вся лишайная…
Красновато-серый моховой ковёр, слегка кочковатый. Из-за брусничника, конечно, такой оттенок.
Сосна эта живёт скучно и не долго – да и какое уж тут веселье? Более ста лет ей не прожить никак. К этому возрасту она уже вся будет полумёртвая, густо облепленная паразитами-лишаями. Её губит мох, он нарастает, слой за слоем, и не даёт воздуху достигать корней. Главый корень, вертикальный, уходит, как насос, в глубину земли, боковые, почти горизонтальные, остры, как пики.
Но от наступления моха это её всё же не спасает.
А этот лесной хулиган растёт быстро, по два сантиметра в год. Если бы кто-нибудь заботливый регулярно очищал корни сосны от подушек мха, она жила бы здесь вечно. Ну, пусть не вечно, но очень и очень долго.
У неё нет придаточных корней, как у многих других растений, это для неё беда. Но зачем-то именно так распорядилась природа. Может быть, таким образом обеспечивается её «корабельность» – прямой, высокий ствол?
Вот опять болотце, оно само по себе, к лугу не относится, это левая граница луга. Раньше на этом месте вообще могло быть озерце, или несколько небольших озер с открытой водой. Возможно, это были очень древние озёра, относящиеся к последнему ледниковому периоду. Вот бы с кем поговорить по душам.
Когда они заполнились растительностью, то постепенно обмелели, заросли осоки вышли на сушу, там было много влаги. Дальше идёт широкая полоса – осока, ива. А вот весьма опасное место – чёрно-ольховая трясина. Мох в этих местах, как подушка.
Ну вот, почти пришла. Тут уже подножье Красной Горки. В подлеске много ели, она равнодушна к солнцу, потому ей здесь вполне комфортно. Её тоже губит мох. Единыжды поселившись здесь, он заведёт моду на повышенную влажность, будет держать её как губка, и, в конце концов, корни ели замокнут.
Сосне здесь совсем неуютно. Она любит свет.
Что здесь было раньше?
Природа чутка ко всякому прикосновению человека, которое нарушает естественный ход её развития. Одна форма сменит другую, или развитие внезапно пойдёт совсем в другую сторону…
Я шла и почти насильственно думала о чём угодно, но только не о том, как мне удержать рвущуюся от напряжённой ходьбы кровь наружу. Я просто крепко держала прижатую ладонь на бедре, и старалась изо всех не думать о том, как сейчас ведёт себя моя рана. Нога не болела, боли я по-прежнему почти не чувствовала, всё моё внутреннее чувство было растворено в одной-единственной мысли – дойти до места.
Ни упасть, ни просто лечь отдохнуть я не могла себе позволить. Я опасалась головокружения, потери сознания, это было бы равносильно смерти – достаточно полежать хотя бы полчаса с открытой раной, как чувство реальности будет утрачено, и силы покинут тебя навсегда.
Помощь не придёт ниоткуда.
…Пейзаж уже весь, вдоль и поперёк, обдуман и обмыслен. Чтобы как-нибудь ещё отвлечься от мрачных, пугающих мыслей, я принялась фантазировать о том, что здесь, на этих вот лугах, было раньше.
