– А что, не всё ещё распродано – земля, реки, горы, поля вот.
– В самый раз аукцион по новой закрутить. Новые ваучеры опять же напечатают на кровные денежки налогоплательщика.
– Какие те ваучеры! Теперь бандитская власть уже от своего имени всё народное достояние продаёт. Фиг вам дадут ещё раз ваучеры. У народа больше нет ничего, кроме права надеть петлю на шею.
– Точно, ничего. Своё теперь уже не твоё. Попробуй, получи по наследствию где-нибудь подальше от центра собственность, особливо ежли там ещё и земля имеется.
– Фиг получишь, точно. У нас в деревне всех дачников повыгнали, не мытьём так катаньем согнали людей с участков, а теперь ихние земли сельсоветы да поссоветы захапали в свою личную собственность, продают уже от себя самих каким-то там посредникам.
– Хороший, скажу я вам, бизнес. Земля всегда в цене будет. Грех не присвоить. Да, нет у народа больше правов ни хрена.
– Кроме права поскорей умереть и не мешать жить дальше власть и деньги загребущим…
– Не, не так. Не мешать имеющим деньги иметь власть.
– Именно. Всё, сволочи, продали. И Родину продали, и наш колхозный пай продали.
Разговор приобрёл второе дыхание.
– Э, нетушки. Много чего ещё можно продать, вот откуда у нас миллионеры берутся? Что ни день, то новый миллионер. Вот откуда они свои миллионы подворовывают, эти воры в законе?
– Теперь уже миллиарды. Инфляция, девальвация, реставрация… мать их всех опять же тудыть… Мозги полощут, как детям. Демократии никакой вааще не стало.
– Какая тебе, япона мама, демократия ещё нужна? – накинулись на него все дружно. – Итак уже не знаешь, куда её девать. Хошь не иди на работу, хошь иди – всё одно ни хрена не платют. Полная свобода выбора.
– Правильно, мужики, вопрос ставите, – сказал всезнающий агитатор. – Демократия ведёт народ к прямому вырождению.
– Постойте. Это как? – спросил мужчина с рыбьим хвостом в авоське.
– Это так. Демократия приводит к власти среднего человека. Он, этот средний, сиречь, серый, придя к власти, что начинает делает?
– Демократничать.
– Правильно понимаете ситуцию. И так демократничает, что к концу его избирательного срока ни одной светлой головы поблизости не оказывается. Вокруг одна совсем уже серая серость. Кого, справшивается, она может выбрать? Ещё более серого.
– Понятное дело. Кто ж любит, что умней его вокруг люди были?
– Верно опять же, – удовлетворённо похвалил агитатор. – И если этот процесс идёт слишком быстро, то очень скоро такая демократия перерождается в диктатуру тёмных сил. Другого выхода нет.
– А в других странах есть?
– Там же не за одну пятилетку демократию насаждали.
– А какая связь?
– Простая, дурья твоя башка, бараньи уши. Потому что общество не успевает за такие короткие сроки выработать защитные механизмы от диктатуры. Диктатура рождается естественным путём, без всякого кесарева сечения, непосредственно из легальной демократии.
– Все они одном миром мазаны, что демократы, что диктаторы. Ещё когда сказано было.
– А выход какой?
– А выхода нет, как в автобусе.
– Когда это?
– А когда народ без царя в голове.
– Так ты нас за монархию агитируешь? – враз встрепенулась совсем приунывшая толпа.
– Да не за монархию, дурьи вы головы…
– А за что? Ты ж сам сказал – без царя в голове.
– Без царя – это аббревиатура такая. Значит, без цели разумной. Допетрили?
– Ну, это понятно, – подмигнул рыбий хвост. – ЦР, ЦУ, ЦРУ, точка РУ. Знаем такие аббревиатуры, хоть и в сельской местности обретаемся.
– Вот именно.
Накал страстей слегка поуменьшился. Стали неторопливо переговариваться между собой. Агитатор молча смотрел на собравшихся. Возможно, он ждал, когда народу станет побольше.
Однако понемногу дискуссия снова стала выходить из берегов.
– А правительству вообще пора кончать эти дела, а то ведь доведут народную плоть до крайности, – угрожающе сказал тот самый активист – с большим пакетом в руке, из которого на километр торчал пахучий рыбий хвост.
– А крайность… у народной плоти… это где? – ехидно спросили у него.
– А это когда воровать начнут уже посередь бела дня.
– Да уж… Это крайность…
– Точно беспредел!
– Беспредел, ага.
– И получается это оттого, что учат нас жить не старцы премудрые, а молодая, зелёная педократия.
– Педрокария… это что? Она ж раньше была вроде голубая.
– Да не педро, а педо. Власть, значицца, сопляков упакованных с папашками именитыми. Хайдарята, немчурята там разные, ещё и говорить толком не научившись, уже зажигают и светятся на всех экранах и публичных трибунах.
Народ одобрительно загудел.
– Во-во! Мало им собчачеч крашеных, так теперь ещё немчуру ясельного возраста в политике разводят. Хотя, согласен, и педрилам живётсяс сейчас гой еси как привольно на Руси.
– Молодая политпоросль разноцветной ориентации, всех их в бога душу мать.
– Нда, ну и дела пошли в Датском королевстве… Пердократы…
– Педократы, говорю тебе.
– Они самые. Значит так… Преемственность курса, говоришь, обеспечивают?
– А это есть великое зло, – нравоучительно изрёк тот, что с рыбьим хвостом.
– А почему?
– По качану. Не ясно что ли? Ведёт прямиком такая преемственность к застою. Потому что политический процесс должен быть живым и со здоровыми почками.
– С почками? А печёнка не требуется?
– Не требуется, особенно, ежли твоя.
– Это почему же? Чем же моя не хороша?
– Так она ж у тя циррозная.
– Пить что ли нельзя? Ну вы совсем… И тут за трезвый взгляд на вещи… Мама мия… Значит, почки нужны здоровые… Отбитые не подойдут… Беда…
– Почки, в данном случае, – это не орган, а задатки новой творческой системы, – ответил агитатор противнику трезвого образа жизни и затем, отвернувшись от него, сказал человеку с портретом на майке: Будущее непредсказуемо как погода. Верно я говорю?
Носитель сложносочинённой наглядной агитации, всё это время участливо слушавший перепалку по поводу «педократии», снова решительно выдвинулся в центр, произнёс краткую речь и, как бы подводя итог беседы, довольно громко, но не как на митинге, а просто чуть громче, чем полагалось для того, чтобы быть просто услышанным близстоящими, сказал:
– Слушай сюда. Вас окружают космополиты и стяжатели. Вы поняли?
Группа дружно шумнула и стала с любопытством глазеть по сторонам.
– Чево ж тут не понять?
– Это точно, обложили, гады пердократы…
– Педократы.
– Не всё едино? Кто такие, если по-простому?
– Объясняю для особо одарённых: космополиты и стяжатели – это раковые клетки своего народа. Если их вовремя не удалить из организма, они его сожрут.
– Точно. И сами подохнут.
Гыгыкнули и вдруг всё сразу стихло, люди тяжело замолчали.
– Тогда слушай сюда. Понадобится триста лет, чтобы отвоевать право быть и жить в своей собственной родной стране, – пафосно продолжил полностью завладевший вниманием агитатор, грозя крепко сжатым кулаком на запад. – И пусть не думают, что мы сдадимся без боя. Ну?! Ваше слово, народ.
– Не-а, ни за что, – дружно взревела группа в момент встрепенувшихся митингантов. – В бой хоть сейчас. Наливай.
Агитатор удовлетворённо кивал головой.
– Мужики, я понял. Антил дес, как говорят наши братья по разуму, что означает – за жизнь будем бороться до самой смерти.
Тут народный энтузиазм сразу как-то поутих.
– Чево так много-то – триста лет? – почесал в затылке тот, что с рыбьим хвостом. – До самой смерти, ого-го… тут и жить осточертеет, не то что бороться.
Снова дружно заговорили.
– С такой предвыборной агитацией много голосов не соберёшь, слышь, мужик. Людям счас жить нады по-людски, а не через триста годов, – сказал специалист по неполучению законного наследства.
Его дружно поддержали:
– Триста лет… Чаво захотел! Тады уже и астероид может упасть, а как на моё поле угодит? На кой тады мне эта ваша хренократия?
