Их вообще не учили уважать других, или делали это на людях, формально, но зато их с детства крепко учили не попадаться на озорстве. Здесь так и говорили подозреваемые в краже, погроме или ещё в чём-то общественно нехорошем: «А ты докажи!» Не пойман – не вор. А ловить озорующих «робятишка», значит, обрекать себя на пожизненную ненависть со стороны всей его родни. Чужих «робятишек» можно было только хвалить. Правда, когда я уже через год жила на даче с тремя собственными маленькими внуками, эту версию – о моих ночных друганах – стало сложнее «проводить в жизнь», и все вроде успокоились, но ненадолго: «умные люди» и тут нашли выход – это, объявили они негласно, живут у меня вовсе не внуки, и мои собственные дети, которых я пригуляла здесь же, на сельской дачке. Так что опять – покой нам только снился… Погромщики, эти самые «робятишка», которым с детства прививалась жгучая ненависть к «чужим», дачникам из Москвы, вообще к москвичам – про заезжего афериста никогда не скажут – рвач, барыга, а скажут так: это тот, из Москвы, заехал и обобрал… Их же внучки, «робятишка», которые теперь жили в Москве, а не на селе, охотно несли традицонную «культуру» в городские массы – уже через несколько лет после начала «великого переселения» катастрофически расслоившейся и массово обнищавшей провинции в большие поселения (это началось «в полном объёме» в середине девяностых), погромы и грабежи в городах, – а их учиняли чаще всего выходцы из провинции, не нашедшие своего счастья в городе или просто на это нацеленные с самого начала новоявлнные граждане, уже становились делом вполне обычным и тоже массовым. Город, в этом смысле, быстро превратился в большую деревню в самом худшем варианте, со всеми её недугами. А поскольку городская милиция укрепляла свои ряды наполовину, если не больше, выходцами из всё той же провинции, то ситуация усугублялась ещё более – ждать порядка на улицах крупных городов теперь было делом весьма безнадёжным. Да, крупные города, большинство из них, постепенно превращались в «большие деревни» со смешанным населением и такими же, как в провинции, полуфеодальными, «азиатскими» дикими нравами. И этой беде город обязан только собственной глупости – не надо было бессмысленно «кадить народу», лучше было бы вовремя зорко увидеть его проблемы и правильно их понять. Народ, безжалостно и повсеместно отданный на заклание суекорыстному хаму, местечковым хозяйчикам, не выстоял, надломился, и теперь с каким-то отчаянным ожесточением уничтожал сам себя, азартно пожирая подчас своих лучших представителей. Это стало своеобразной национальной игрой – преследовать и травить неагрессивных. Так, вместе с недостающими рабочими руками, косяком шёл в город из полуфеодальной глубинки бытовой криминал…
Вот опять машина Серого…
Брызжа мутной водой, лихо развернулась и стрелой брызг стремительно пронеслась мимо – вот она скрылась за поворотом, там, всего лишь в километре от меня, дорогу с двух сторон уже обступал наш лес. Машина исчезла из виду, и на время установилась тишина, только ветер всё яростнее гнал волны воды по ущербному асфальту. Я же снова подумала об уничтоженных бумагах, оставленных в моём деревенском доме. Мои труды, мои труды! Они были для меня утешением все эти годы, заменяли мне всё, чего я была лишена, живя аскетично и даже надрывно, в полном одиночестве, если не считать малых детишек, в этой забытой Богом глухой сельской местности. Зачем я сюда приехала?
Деревенщики роковых семидесятых страстно укоряли городскую интеллигенцию за невнимание к селу, призывали спасать село, но село имело на это счёт своё мнение. В моём жалком жилище уже который год, после моего отъезда, под бдительным оком милиции, хозяйствуют легальные воры, моя усадьба разорена, а дом едва не обращён в пепел. Спи я чуть покрепче, не избежать бы пожара той кошмарной ночью, позапрошлым летом. А поджигатели потом нагло смотрели мне в глаза и азартно улыбались – а ты докажи… Знали ведь, что доказать ничего не смогу. Люди… ау!
Возможно, я и простила бы им действия против меня лично, ну, просто не стала бы заморачиваться на этот счёт, но они мучили также нещадно и всю мою семью! Девятимесячную внучку только чудом не поранили стекло и булыжники, в первую же ночь летевшие в окна моего дома, когда мы с детишками приехали в апреле на дачу… В её кроватку как раз и угодило два самых здоровых камня. Я до сих пор содрогаюсь при мысли об этом кошмаре. Они, эти злыдни, рвались ночью в дом, где живёт женщина с маленькими детьми, и где нет ничего ценного, в их понимании, с одной лишь целью – поозоровать и поджечь. Я ничего не могла понять – чем больше я для них, этих бедных, больных и заброшенных всеми людей делала, тем злее и коварней мне мстили «сильные мира сего», а «бедные» за которых я радела, с интересом наблюдали, чем всё это кончится… Было понятно и не так обидно – когда мстили местные бугры. А вот злорадство тех, ради кого я всё это терпела, было мне совсем непонятно и очень горько. Или мне, и, правда, давно уже пора начать действовать их же методами – взять и отомстить? Тогда, возможно, меня зауважают и сочтут за свою? Или они мне за что-то сами мстят? А мне на это не раз намекала моя соседка Рая. Но за что именно – им мне мстить?
Местное радио год назад каждый день бесстрастно сообщало, что убийцы журналистки Ларисы Пияшевой пока не найдены. А ведь уже прошло сколько времени. И это тоже была их месть?!
Да, здесь всегда и всем мстят, и ничего не прощают. Но я не знала за собой такой вины, которая была бы достойна столь жестокого отмщения. За что им мне мстить с таким остервенением, в самом деле? За то, что я хотела для них же лучшей доли, собачась с местечковым начальством по их же делам? Но им привычнее уныло и постыдно жить под своим «бугром», терпеть хамство и произвол, чем смириться с тем, что рядом с ними живёт человек, который вовсе не признаёт эти местные «авторитеты» и живёт вольно, согласно общечеловеческим понятиям о добре и зле. Да, теперь я понимаю, их раздражало моё неуважение этой постыдной традиции – вечной покорности обстоятельствам. Им это казалось высокомерием. Отрываться, мстя за свою неудачу, здесь должно было не на обидчике, а на том, кто или слабее тебя, или кого можно не бояться – в смысле ответной мести. Наглые гаврики, вместе с моими бумагами, сожгли и мою веру в то, что эти люди когда-нибудь прозреют и перестанут, ради сиюминутной выгоды, уничтожать себе подобных, себя и своё будущее – растлевая этой постыдной моралью своих же собственных детей. Тысячи людей, прочтя их, мои статьи о жизни на селе, так думалось мне тогда, научились бы видеть свет во мраке. Во мраке, в который всё глубже погружалось массовое сознание особенно здесь, в глубинке, где вообще нет никакой общественной жизни, кроме сарафанного радио ОБС —«одна бабка сказала»… Но это была страшная иллюзия. Моё понимание жизни села, вообще жизни – здешних людей, оказывается, их глубоко оскорбляло… На первых порах они меня воспринимали привычно – глупая ещё одна из Москвы понаехала… Жизни не знает, ничего, обучим. Однако моё упорное нежелание «учиться» их уже начинало бесить.
Эти несвоевременные мысли привели меня в сильное волнение – всё напрасно, да, я самообольщалась, теперь это уже окончательно ясно. Им начхать на все мои статьи, рассказы и прочие словесные откровения о жизни, той страшной жизни, которой они здесь живут, и которую я добровольно делю с ними уже скоро двадцать лет. Они не верят, не верят в отстутствие личного интереса. Меня всё ещё выспрашивают – зачем я сюда приехала? Мои объяснения не кажутся им убедительными. Но они всё же кое-что знают из написанного мною. Лучше бы этого вовсе не было! Мои слова их только злят, вообще читают хоть что-то здесь лишь единицы, да и то – чаще всего макулатурные коммерческие книжки из библиотеки. Они, эти карманные книжки шли, как жареные пирожки, нарасхват – один рубль за день. И только как бесплатное приложение к фирменной развлекаловке, читатели макулатуры могли прочесть и что-нибудь про жизнь, ту, которая рядом. К примеру, какие-то мои работы. Но таких было единично мало. А другие, осведомлённые о моих публикациях, знают о предмете лишь с чужих слов. Им всё равно, что будет с их селом, ведь «своя хата с краю» пока что стоит, а дальше этого края они не хотят и не будут смотреть. И бесполезно им объяснять, что свято место не пустует ((москвичи-дачники, вообще-то небогатые люди, вреда им никак не могли причинить, но их выжили из села, чтобы что?) и скоро здесь всё займут другие. Земли, а тем более леса и реки, нынче в цене. Да, ответ на вопрос прост. Бедных дачников выгнали, чтобы узнать приятную новость – скоро придут «благодетели» с толстыми кошельками. Но только им, бедным селянам невдомёк, что благодетелям с толстыми кошельками традиционное село и вовсе не нужно, им нужны только земля и наёмная рабсила, а от местного населения они найдут способ избавиться, и сделают это очень скоро. Но как им, бедным селянам, это объяснить сейчас, пока ещё не поздно, что нужно хоть что-то изменить и не допустить катастрофы?
