Это был целый «архитектурный комплекс» – двухэтажное строение с романтическим названием Голубятня (нам могли бы отвести весь второй этаж, внизу жили сами хозяева), и рядом, метрах в десяти от неё, был небольшой, вполне приличный сарайчик с тремя окнами, где, в случае необходимости, ставили десять-пятнадцать кроватей, впритык друг к другу – если ещё и пару шкафов у стенки. Помещение площадью двадцать шесть квадратных метров – не так уж и мало.

Вот туда мы и поселили всю нашу малышню – пацанью гвардию.

Ещё в пяти домиках, разбросанных по окрестностям, но уже на большем удалении от базы, расселили девчонок. Ирочка и медсестра поселились тоже в этой «редкой» деревне – так что девицы попали под их тотальный контроль. Двоим мальчикам, пятиклашкам, мест не хватило, да они и не сильно спешили их занимать в общей спальне.

Так у меня появились «соседи по общежитию» – я жила на втором этаже – надстройке на Голубятне. Поставили ещё две раскладушки, и – готово. Семь, кажется, метров была комнатёнка. Здесь же хранились наши чайные запасы. Мало того, что наши дети жили кто где, и я должна была, как Фигаро, носиться на бешеной скорости туда-сюда, чтобы всё время держать ситуацию под контролем, так ещё и работу нам стали давать тоже в разных точках.

Татьяна Трофимовна приводила всё те же аргументы:

– Вы с ума сошли. Собрать «до кучи» эту ораву? Нет уж, пусть трудятся небольшими группками. Не так в глаза будет бросаться. Да и шуму будет меньше.

Чего она боялась больше – того ли, что станет известно, что на базе используется детский труд, или того, что сам собою непременно вспыхнет крупномасштабный бунт с погромом – если вдруг весь наш отряд соберётся вместе.

Но против чего могли тут бунтовать наши дети? Разве что выступить под лозунгом – «против хорошей жизни, – в борьбе за лучшую»… Так что здесь неукоснительно действовало железное правило для приглашённых подростковых групп: больше трёх не собираться.

– Много они наработают маленькими группками! – наседала я, всё же соблюдая осторожность, – опрометчиво требовать послаблений, «лезть в бутылку» я всё же опасалась. Кто знает, что она за фрукт…

– Я здесь приказываю, – говорит Хозяйка серьёзно и немного устало.

Гетманша! А то как же – своя рука владыка…

– И всё же, – снова робко начала я. – Я не настаиваю, но прошу понять…

– А что вас, собственно, не устраивает? – спрашивает она подозрительно, внимательно меня оглядывая. – Отдельное помещение всё-таки лучше. Вдали от детей, обычно воспитатели сами об этом просят – и вам ведь тоже отдохнуть надо, – вкрадчиво увещевает она.

– Мы должны и жить на одной территории, близко друг от друга, и работать вместе… Мы так привыкли. Иначе…

– … иначе нарушится ваша отрядная традиция. Понимаю. И сколько же веков это традиции? – бесцеремонно прервав меня, ехидно спрашивает она.

– Это неважно, главное, она уже есть… Мы всё делаем вместе, понимаете?

– Догоняю.

– Я к этому их долго приучала. А здесь, на новом месте, боюсь, они быстро утратят полезные навыки. Начнут бегать в самоволку. А это опасно.

Она засмеялась.

– Невелика беда, если не будут сильно упахиваться. Мы же не для работы их сюда пригласили.

Она продолжает пристально смотреть на меня – теперь уж вопрошающе.

– Беда всё-таки есть. Во-первых, лень детей развращает. И потом – грех не отплатить шефам за их доброту и щедрость хотя бы небольшой работой на вашей базе, – говорю я льстиво, – они умеют быть иждивенцами, хотелось бы их научить быть хотя бы элементарно благодарными.

– Грех, грех… Кто знает, что на самом деле есть грех, – задумчиво произнесла она (на груди у неё сверкал маленький золотой крестик с инкрустацией).

– Как это? – подпрыгнула я от неожиданности. – Неблагодарность – один из тяжелейших грехов. И я не хочу, чтобы наши дети были такими. Она оживилась и произнесла с некоторой долей иронии:

– Ну, если вы настаиваете, я вам предложу одну работёнку – одну на всех… Понятненько. С вами не соскучишся. Да, кажется, начинаю кое-что понимать…

Тамара Тимофеевна – Хозяйка в полном смысле этого слова. Так её звали подчинённые и всё местное население окрестных деревень. Высокая статная, элегантная, одетая всегда по моде, причёсанная к лицу, она, величаво ступая, с семи утра уже обходила свои владения. Тяжёлый дорогой браслет с четырьмя бриллиантами, небрежно, однако весьма изящно сдвинутый к локтю, светло-лиловая помада на тонких, красивой формы, губах… Все эти детали вроде как бы сверх, и в то же время – на месте. Вот такой она оказалась.

И природные данные, и косметический декор, искусно дополнявший и без того неотразимый внешний вид, – всё это было женственно, прелестно и вызывало неукротимое восхищение мужского пола и безоговорочное уважение, вперемешку с чёрной завистью, – женского.

Хозяйка безраздельно властвовала в своей вотчине. Это было очевидно. Установленный ею незыблемый порядок казался таким же вечным и естественным, как и окружавшие базу с восточной стороны сизоватые вершины гор – чудесные островерхие громадины, сплошь покрытые колючим кустарником и низкорослыми деревцами, между которыми с диким визгом, тут и там, носились, убегая от свирепых кавказских собак, голенастые, в больших чёрных пятнах, поджарые высокогорные кабанчики, псы, похоже, явно предпочитали слоистый бекон толстому слою сала.

На следующее утро, потратив почти половину запасённой на весь трудовой день энергии, мне кое-как удалось собрать детей под тент. Линейки по утрам нам проводить, конечно, запретили (публичная муштра!), так что мне пришлось после завтрака (а из-за стола тоже не разрешили вставать всем вместе – выползать по-тихому, по одному… Поел, и отползай – покидай столовую тихо и незаметно. Главное, чтобы в глаза не бросалось, что это – отряд, а не просто отдыхающие…) выходить первой, наскоро проглотив еду, и караулить их у входа в столовую.

Дети эту приятную особенность базы уже почувствовали и вполне оценили – наступала новая (точнее, возвращалась старая) полоса в их «свежеогранизованной» жизни, непослушаение снова как бы неявно узаконивается. Они, конечно, с большим энтузиазмом откликнулись на эту, столь привлекательную для них, установку.

В каждом сидел, до поры до времени дремавший, лютый анархист. Но всё же я добилась своего – отряд, наша «пёстрая полусотня», будет работать вместе.

.. Итак, исторический момент наступил: выдвигаемся на объект всем отрядом – вырабатывать трудовые навыки коллективного труда. Окидываю взором фронт работ, и дух мой стремительно приходит в упадок. Участок жуть что такое – два гектара горной твердокаменной (чтобы не сказать – железо-бетонной) почвы. Промотыжить и разбить на грядки – таково первое трудовое задание.

Поглубже вдохнув, начали работу с песней «Эх, дубинушка, ухнем!..» Однако не прошло и часа, как то один, то другой стали активно «сваливать» с полей. Предлог законный и вполне благовидный – попить… «Попить» уходили на час, а то и больше. Неслись с полей стремглав, а возвращались – нога за ногу, ну никакого желания упахиваться! Орудия труда к тому же выдавались нам «первоклассные» – мотыги тупились мгновенно, тонкие деревянные черенки обламывались, обломки тут же превращались в мечи, которыми лихо рубились противники…

Беев с визгом носился по грудам собранных тут и там камушков и булыжников, поскальзываясь, падая и при этом оглушительно визжа. Бельчиков хохотал так, что я стала всерьёз опасаться горного обвала с ближайших вершин. Кузя, сняв с себя всё, что только можно было снять (осталась буквально в чём мать родила – в чём-то, более похожем на набедренную повязку папуасов, нежели трусики, и в узенькой ленточке поперёк груди), также принялась оглушительно визжать – у неё получилось громче всех. Легко перевизжав Беева, она стала победительницей этого негласного конкурса – стоило лишь Огурцу кинуть ей на спину горсть зелёных жуков, противно топошивших мохнатыми лапками и свирепо вздымавших короткие жёсткие усики…