«В нём всегда было что-то такое… Не воспринимает он нас, понимаете?»
Голос её дрожал и ломался от внутренних слёз, она достала платочек из кармана длинного китайского халата, приложила его поочерёдно к увлажнившимся глазкам, затем плавным движением изящной холёной лапки с кроваво-перламутровыми коготками указала на внушительную чешскую стенку. – Вот, всё это для него. Но… увы. Сокровища мировой культуры, комфорт… всё для него пустой звук. Всё, ради чего мой муж трудится с утра до ночи, всё коту под хвост, – закончила она прозаически не выдержав, очевидно, роли.
– Может быть, он чем-то обижен, оскорблён? Это бывает с подростками, – говорю я, пытаясь хотя бы чуть-чуть снизить градус патетики и развернуть не лицом к проблеме.
– Обижен? Ни боже мой! – возмущенно машет платком она – Просто патологическое равнодушие к нормальной человеческой жизни. Но ведь жизнь коротка.
– А денег мало, – стараясь быть вежливой, съязвила я, но она, мне показалось, хамства не заметила…
– Денег всегда мало, – как-то буднично заметила она и снова продолжила на высокой ноте: Это только в молодости кажется, что жить будешь вечно.
– Всё ровно наоборот, – опять нахамила я. – Именно в юности человек максимально близок к смерти. Восприятие обострено, нервы на пределе, гормоны играют… Тут достаточно одного неосторожного слова, и срыв произойдёт мгновенно и неотвратимо.
– Да что вы! Сколько мы для него делаем, я даже не знаю, кто ещё столько делает для своих детей!
– Но почему-то ваш сын предпочитает жить в землянке.
– Чёрная неблагодарность, черная неблагодарность!
Она снова приложила платок к лицу.
Из бегов Александр вернулся сам. И месяца не прошло. Тогда же заявился в детский дом. Мы долго сидели с ним в отрядной после отбоя – рассказывал о своих планах на будущее. Он собирался навсегда уехать из дому – бичевать… Ждал только, когда исполнится шестнадцать, чтобы получить паспорт и, без сожаления и слёз покинув «родные пенаты», отправиться на поиски приключений.
– А что ты хочешь найти?
Как всегда в таких случаях, мой вопрос прозвучал довольно глупо и бестактно – как можно на такие темы рассуждать с первым встречным (ну, в данном случае, вторым – встречались аж два раза!). Попасть в нужную тональность в подобных ситуациях всегда сложно. Однако он, как ни странно, отвечал вполне серьёзно:
– Хочу всё посмотреть, кто как живёт.
– Дома будут беспокоиться. Мама тебя очень любит. Старается для тебя. – (Он знал, что я была у него дома.) – Ты это знаешь?
– Врёт она всё, – почти зло, звенящим голосом ответит он.
– Не думаю.
– Лишний я там, поняли? Лишний! И хватит про это.
Саша, это семья. А в семье могут быть размолвки. Надо уметь договариваться.
– С кем договариваться и о чём? – взвился он. – Не хочу я такой семьи! Там каждый сам по себе… Ничего живого там нет. Всё врут… Про смысл говорили вам, да? Нет у них никакого смысла! Имущество общее, и всё.
– А что плохого в хорошем имуществе? – говорю я, с интересом наблюдая перемену в его настроении, но нет, не актёрствует, как его мама, говорит вполне искренне.
– Я же знаю, откуда это барахло. Им дают, они берут. И хотят, чтобы я таким же стал. А оно не надо?
Его чудесные вишнёвые глаза воинственно блестели. Он упрямо тряхнул головой и замолчал.
– Ну, знаешь что… – сердито сказала я, совершенно не зная и не понимая, что можно сейчас ему сказать.
– Что? – невозмутимо спросил он.
– А то, что нельзя говорить о родителях плохо, даже если тебе что-то в них сильно не нравится, – назидательно, фальшивя в каждой ноте, говорю я. – Уверена, они тебя любят. Просто вы никак не найдёте…
Тут я замялась, подбирая нужные слова, и окончательно стала в тупик. Ну, как это ему объяснить, не впадая в маразм?
Однако он сам пришёл мне на выручку.
– Знаю, консенсус. Только на фиг он нужен? Я ненавижу их, понимаете?
– За что?! Они твои родители, понимаешь? Так природа устроила – родителей надо любить.
– Вот именно, так природа устроила, – сказал он зло и даже как-то насмешливо. – Мой папаша, когда мы ездили на юг, очень любил повторять одну шутку. Не знаю, говорить вам это или нет…
– Говори, если это не очень неприлично.
– Это прилично, но только вы всё равно не поймёте.
– Я кажусь тебе такой глупой? – невольно засмеялась я.
– Не глупой, а наивной. А это ещё хуже глупости.
– Ага! Ну-ка, давай, рассказывай. Так что там, на море, было?
– А вот что. Сидят они на песочке, у ног вода плещется, сидят, млеют… Мой папаша и говорит мамахен: «Вот как природа всё разумно устроила – волна… откат… волна… откат…
– Хорошо, извини, давай не будет ссориться, – иду на попятную я (спасибо Норе, просветила насчёт отката).
– Ладно, не будем, – охотно соглашается он, и лицо его веселеет. – Так я чего хотел сказать… – Теперь он говорит делово и серьёзно. – Мы с Хануриком ехать хотели.
– С Хануриком? Стоп. Куда это… хотели ехать, а? – возвысила голос я.
– Бичевать, куда ж ещё. Да только он передумал, идиот, – произнёс он с издёвкой.
Я вскочила как ужаленная, почти с ненавистью глядя на будущего бича – деловой, однако, мальчик.
– Это ты забудь, зайка.
Градус угрозы в моём голосе явно зашкаливал.
– Да не бойтесь вы за него! Он уже сам не хочет. Сказал уже.
И засмеялся – весело и ласково глядя на стенку перед собой – как раз перед ним была фотография прищурившей глаз Лисы с сигаретой в зубах.
– Он дикарёнок, только вчера приобщившийся к нормальной жизни, а ты его смущаешь новыми приключениями. Нехорошо это, – всё ещё волновалась я.
– Да он нормальный пацан, ладно вам… Сказал же… А мы хотели в Сибирь рвануть, на молодёжку. Короче, на стройку завербоваться.
Я снова напряглась – план побега вполне мог сработать с небольшой отсрочкой, некоторым замедлением.
– Кто ж вас туда возьмёт таких хороших? – говорю я с дрожью в голосе. – Без документов к тому же. В милиции окажетесь на первой же станции.
– Ну, допустим, у меня уже паспорт есть.
– А тогда? Каким местом вы думали, когда эту авантюру готовили?
– Ой, да вы не злитесь хотя бы. А раньше мы могли бы сказать, что нас родители из дому выгнали. А документы можно купить.
– Купить?
– А вы что, не знали? В нашем мире всё можно купить.
– Иди ты!?
– Ну, за деньги, – поясняет он, показывая свои узкие, совсем детские ладони. – Мне родители на дэ рэ тысячу подарили. Я сказал, что деньгами давали. Ну, они и дали.
– Всё-таки дорогие подарки от родителей берёшь? – сказала я с укоризной. – А вот считаться с их мнением не хочешь. Вот такой вот ты принципиальный.
Мои симпатии к малолетнему гордецу явно пошли на убыль.
– В случае необходимости принципы могут погулять, – сказал он без улыбки.
«Да уж, детки пошли ещё те…» – отметила про себя, содрогаясь при мысли, что лет черед десять-двадцать всем нам придётся испытать на своей собственной шкуре результаты этого всезаражающего прагматизма, щедро сдобренного ранним цинизмом и остро негативным отношением к «предкам». Кое-что по наследству «предкам» удалось передать, это точно.
Да, юношеский романтизм скоро развеется, иссякнет под напором житейских обстоятельств, и циничный прагматик пойдёт по жизни, широко и смело шагая, как её истинный хозяин и командир.
Да, они, эти подранки, очерствевшие и загрубевшие раньше времени, придут во взрослую жизнь и скажут своё слово. Резкое и беспощадное. Без всяких сантиментов. Не разделяя правых и виноватых, безоглядно мстя своему жестокому и несправедливому прошлому.
… Он ушёл, а я всё ещё сидела в отрядной и думала о том, что же с ними станет там, во взрослой жизни.
Второй наш «неизлечимый» бегун – Огурец.
Он подкидыш. Мать подбросила его – принесла к порогу Дома ребенка и скрылась. Хорошо хоть записку оставила. Настоящее имя его – Серёжа.
Огурцом прозвали за удлиненную форму черепа. У него были абсолютно белые волосы, а ресницы и брови – чёрные.
