Когда надоел неуют скромного жилища, ей спонтанно пришла в голову мысль: а не благоустроиться ли за счёт детдома? Она быстро организовала на это лихое дело шестёрок, ещё не успевших забыть силу Олиных кулаков и жестокость побоев, и… проблема с мебелью была решена. Теперь, кроме тахты, обеденного стола и платяного шкафа, у неё были застекленные книжные полки, журнальный столик, две тумбочки (одну она поставила в коридоре) и четыре стула. Всё почти новенькое и вполне стильное – шефы из «Метрополя» как раз списание проводили, вот и подкинули в детдом, что самим не надо. О том, что мебель «ушла» к Ольге Тонких, я узнала от Фроськи, тоже бывшей воспитанницы (та вдруг зачастила в детдом прямиком с первого сентября), и получилось это элементарно: Фроська, помимо своих многочисленных достоинств, имела также некоторое количество «минусов», и главный из них – привычка фискалить. Никто её за язык не тянул, сама пришла и настучала, сказав в заключение весьма удовлетворённо – «вот!». А может, у неё на Олю Тонких был давний зуб…

Итак, отлов начался. Долго мы не могли застать её дома. Соседка охотно показывала комнату Оли – дверь почему-то не запиралась впрочем, я тоже свою комнату в коммуналке не запирала, даже когда уезжала – просто ленточкой прихватывала ушки для навесного замка, и запирательство готово. Квартирное воровство было экзотикой. Вошли. Как всё знакомо! Да, точно, всё наше, детдомовское. Как раз то, что и пропало из нашего отряда. Но трогать вне Олиного присутствия ничего нельзя. Трое суток караулили её за полночь. Соседка предупредила, что в последнее время она приходит очень поздно. Трое добровольцев-ловцов устроились неподалёку от автобусной остановки. Следующий пост метрах в ста от них, Пост номер три – засел непосредственно в подъезде. На финишной прямой – лестничной площадке у входа в квартиру – обосновалась я.

С Олей лично мы не были пока знакомы – на этом и строился расчет. Условный сигнал – два раза чихнуть – должны были подать с первого поста, как только Оля выйдет из автобуса и пройдет метров пять-десять. После чего пост номер два должен был смачно сплюнуть. На третьем тут же хлопала дверь и выключался свет в подъезде. Это и должно было послужить сигналом для связных, которые наблюдали за всем из соседнего скверика и должны были по этому знаку тут же нестись в милицию за подмогой. Мне же полагалось завести с Олей абстрактный разговор о неких жильцах, которые якобы ранее проживали то ли в этой, то ли в соседней квартире… И забалтывать её до тех пор, пока не прибудет наряд милиции с ордером на обыск. Вот таков был план поимки с поличным злостной расхитительницы казенного имущества – почти гениальный в своей простоте. Главное – не спугнуть воровочку раньше времечка.

Вначале действие развивалось точно по сценарию: и чихнули, и сплюнули. И хлопнули тоже вполне пристойно… Однако третий пост дал сбой. Вместо того, чтобы, выключив свет в подъезде. Спрятаться в другом конце коридора, они с воплем «шухер!» стремительно умчались в ночную мглу… Им помстилось от страха, что Оля не одна. Она тут же насторожилась и, поднявшись нас вой этаж, как только увидала меня, затравленной рысью метнулась прочь. А тут как раз лифт… Нажала кнопку вызова и молча смотрит на меня в упор – свирепым таким взором… разве что не шипит! Ясное дело – в охапку её не схвачу (разные весовые категории – скорее она меня через плечо метнёт, даром что фамилия «тонкая»), а бежать вниз по лестнице рискованно – обгоню на лифте и перекрою выход. Ну и засада на стрёме…

Мы стояли друг против друга и молчали. Глупейшее положение! Она всё поняла. Я же испытывала состояние наиотвратительнейшее – как всё-таки как это неприятно охотиться на людей! Даже если это вор и преступник, всё равно неприятно это очень…

Я, пока мы молчали, вспомнила вдруг один эпизод из моей интернатской жизни. Конечно, у нас такого бардака тогда не было. Но кражи (большей частью, одежды) всё же иногда происходили. И вот однажды из шкафчиков в спальном корпусе было украдено несколько кофт и лыжные брюки. Бывших у нас ещё не завелось, потому что интернаты только-только открывались. Одновременно пропала девочка из нашего отряда – такое и тогда случалось – скорее всего, она убежала домой.

Тут же сколотили поисковый отряд, в который попала и я (назначили тех, кто хорошо учился, потому что нужно было ехать за город на электричке, занятие на целый день – пропускалась школа и самоподготовка). Вот с утра мы и отправились по адресу предполагаемой воровки. Дело было зимой, стояла лютая стужа, и мы страшно замерзли, пока блуждали по посёлку в поисках нужного адреса. Наконец, пришли. Девочки там не оказалось (она, как потом выяснилось, была в это время у бабушки), но нам было предписано «проверить дом» – нет ли там краденых вещей. Мама девочки открыла шкаф и сундук, и пока мы там ковырялись, она быстро поставила сушить нашу промокшую обувь и даже успела испечь в духовке кекс с изюмом…

Это кекс меня совершенно добил!

К счастью, мы никаких краденых вещей там не нашли. Кто знает, может она их спроворила к бабушке, а может, и вообще ничего не украла…

Но мама этой девочки, её забота о нас, доброта в глазах, и этот кекс!!!

Нет, это было ужасно: мы пришли, чтобы причинить ей боль, а она… стала искренне заботиться о нас!

…Я помню её и по сей день – простую, усталую, с добрыми, лучистыми глазами… И намека нет на страх, злобу, и ни слова о том, что «у нас ничего вашего нет» и всё такое. Просто сказала: ищите вот… а я пока вам покушать что-нибудь придумаю. Помню её кекс всю свою жизнь – только стыд и ужас вызывает это воспоминание…

… Итак, мы с Олей стоим и смотрим друг на друга.

Олино лицо, злобное и жалкое, было обращено ко мне немым вопросом. И то, что творилось в её душе в этот момент, было мне не только недоступно, но и крайне нежелательно для понимания.

Я боялась её в эти минуты. Нет, не потому, что она могла меня ударить, оскорбить или сделать ещё что-либо плохое… – хотя, по виду, она на это была вполне способна Нет. Это было совсем другое… Но мне было действительно тяжело находиться в положении человека, который понимает, что происходит, и понимает также, что «дичь» тоже всё уже поняла… Но вот грохнул лифт, дверцы раздвинулись, и Оля влетела в кабинку… прямо в объятия нашего участкового.

– Не спеши, красотка, – раздался спокойный густой басок. – Сначала зайдём к тебе в гости.

Оля хотела выскочить, но – увы! Крепкие руки участкового держали её надёжно. А по лестнице, грохоча сапогами, уже поднимался второй милиционер, тяжело сопя и кляня всех и вся не совсем литературно.

– Обложили, гады… – шипит Оля и смотрит злобно и отчаянно.

– Ага! Теперь не убежишь.

– Ага, Вижу.

Входим в её комнату. Участковый предъявляет ордер. Соседка тут как тут – вот и пришёл праздник на её улицу! Рядом ещё какая-то старушка. Это понятые.

– Нате, жрите!

– Оля хватает всё, что под руку попадается и швыряет на пол – тарелки, чашки, тряпки… Осколки от битой посуды летят во все стороны, один из них оцарапал щёку милиционеру.

– Посуду можно и не бить, это тоже детдомовское имущество, – говорю я, спешно подбирая с пола то, что ещё каким-то чудом уцелело.

– Чё вам здесь ваще надо? – ерепенится Оля.

– А просто хотим краденое вернуть в детдом.

– Да подавитесь вы этим драным барахлом! – кричит она, и опять на пол летят всякие финтифлюшки, баночки с парфюмом…

– Ну, это барахло у тебя никто не отбирает, как же ты без штукатурки? – ехидничает милиционер. – А как хахали не признают?

Оля бросает свирепый взгляд на милиционера.

– Жалко будет, со средствами дружки, а? Вон бутылки какие, всё фирма! Это ж надо столько выжрать! – продолжает доставать милиционер.

– Заткнись, портупея! – злобно рычит она, и битьё посуды возобновляется.

Олю трудно сбить с пантов. И не в таких переплётах бывала.

– Эй, за нанесение при исполнении… – грозит её пальцем участковый.

– Боялась я вас, деревня тупорылая!